Фарход Хабибов - Из дневника "Попаданца". Необычный попаданец в 1941г.

Уже было поздно, и старшина пришел звать на ужин, полковник сразу передал троицу старшине во временное пользование, и наказал не беречь их. Мы с полковником пошли ужинать, по дороге присоединились Бернхардт с Хельмутом, последнего уже утвердили командиром взвода, да и Бернхардт уже легитимный начштаб. Поужинали, и за ужином полковник опять ругал разведчиков.

— Анисимыч, вы конечно правы, но это же вчерашние пацаны, детство в одном месте играет, да они виноваты, на их совести одиннадцать жизней, зато они разведали и нанесли на карту все гарнизоны фрицев на 500 км в диаметре, кроме того установили связь с подпольем через Ильиных. Ильиных это секретарь горкома ВКП(б) в Городке1, он нам со своим подпольем помогал во время захвата Городка1. Через него планируем выйти на центр, и по возможности работать, имея связь с Москвой.

— За это хвалю, но глупость с оберстом непростительна, у них был приказ, провести разведку, но не более.

Обращаю внимание, что рядом со мной сидит угрюмый командир первого батальона Ахундов, угрум он постоянно, а почему, да у него в крепости погибла семья. После первых выстрелов 22 июня он побежал в штаб, семья осталась, авиабомба попала в общежитие, дочка, сын и жена майора погибли сразу. А как рассказывают крепостники Ахундов раньше, был балагуром и весельчаком, но невосполнимая утрата и горе его изменило. Зато в рукопашке нет человека сильней, в ней Ахундов превращается в зверя, я-то не видел, но Маня рассказала. Когда отбивали одно из нападений немцев в крепости (хотя австрийцев из 45 ПД) Ахундов рванулся в куча малу с ППД и саперной лопаткой. Когда кончились патроны он бил правой прикладом ППД (ухватив за ствол) и лопаткой в левой. Короче результатом боя Ахундова против вермахта, стали 23 трупа, из них 18 погибли от пуль, а трое от приклада ППД и двое развалены чуть ли не по пояс лопаткой малой саперной. И полковнику постоянно приходилось одергивать майора, все-таки он командир, и должен командовать солдатами, а не рубится как казак-берсеркер.

И мне очень больно смотреть на него, за что ему такое горе, он ничего немцам плохого не сделал, а они убили его детей мальчика шести лет, и девочку четырех, да и жену красавицу Фирангиз. А он сидит атлетичный высокий брюнет, с глазами полными горя, и пережевывает ужин, мне кажется он не понимает что ест, не чувствует вкус еды, не видит нас, он там с детьми и Фирангиз, в прошлом…

Ужин окончен, мы встаем из за стола, и полковник спрашивает у старшины, почему не видно начтыла, действительно, где Манюня?

Полковник, закончив ужин, ушел, и я беру старшину за жабры:

— Слушай харя тыловая, колись, где начтыл?

— Не имею права сказать, товарищ старший лейтенант.

— Я ща из тебя сибирских пельменей налеплю, ты вообще нюх потерял старшина?

— Хорошо, они поехали по деревням закупить продовольствия, но с ними взвод охраны из ЗАР.

— Ладно, пока никому ни слова, свободен, партизан жрачного фронта.

И в беспокойстве иду к дороге, а что я еще щас могу сделать, узнает полковник о самоуправстве начтыла, он ее порвет, после косяка разведчиков он злой как сто тысяч голодных хищников.

Откуда-то появился Ахундов, и говорит:

— Как ты тут Фарход? Машу ждешь?

— Да товарщ майор.

— Ты Машуню нашу старлей не обижай, она геройская девчонка, она меня прикрыла в бою.

— Да вы что, серьезно?

— Ну да немцы в крепости меня сильно обложили, и патроны кончились, махаю ППД и лопаткой, тут Маша поддержала из ДП, да бойцов послала на выручку, отбились. А то бы и меня там, рядом с Фирангиз и детьми положили бы.

— Слушай майор, ты же мусульманин.

— Да.

— Все в руках аллаха понимаешь, не нам решать, когда кому умирать, тем более твои детки и жена, теперь в раю. А жизнь продолжается Вагит, и жить надо, надо жить и бороться против фашистов, и за счастье других людей.

Тут послышался звук моторов, и свет фар, правда, скудный, светомаскировка вермахта. Машины как захватили, так и ездим. Наконец фуражиры (или как их назвать) подьехали на двух блицах и кюбельвагене. Они остановились и с кузова одного, послышалось мычание, а со второго спрыгнули тыловики и ЗАРовцы. И само собой госпожа начтыл собственной персоной.

— Товарищ интендант третьего ранга, можно вас на минутку.

— Да товарищ комиссар, — хитропопо улыбается она, — товарищи красноармейцы, скот в загон, там бойцы должны были подготовить, а остальной провиант в склад. Я позже приду, Глафира ты за главного.

Все опять запрыгнули в машины, и даже Вагит, что бы, не быть третьим лишним сел в кюбельваген, меж мешков, микроколонна уехала, и мы остались одни.

— Послушай ты интендантишка ты, что вообще бурой стала ты, что себя генералом почувствовала а?

— Не поняла, ты, что наезжаешь на меня?

— Да я тебе щас финансовая душонка, всю жопу напинаю, ты что охренела, нюх тотально потеряла? Ты давно не в ГНИ, ты на войне, и ты тут военнослужащий. Ты обязана выполнять приказы, а ты тут самодеятельность устроила. Почему полковник не в курсе. Какого хрена я должен тебя искать, переживать и мучаться. ИДЕТ война, понимаешь чудо недоделанное.

Но тут, хитрая жопастая бестия, обняла и закрыла рот поцелуем, умеют женщины уходить от разборок блин, потом мне было уже не до разборок. А потом пошли спать.

9 июля 1941 года где-то в Белоруссии (точнее, в 50–70 км от Брестской крепости)

Просыпаюсь, рядом Маша лежит, мы в шалаше, лето ведь, а с милой рай в шалаше (и в Куршавеле говорят с милой рай, не знаю, не был, ни с, ни без). Раз я проснулся раньше значит, моя очередь удивлять, и скачу на поляну, цветов насобирать, она прочухается, а у фейса букет. Насобирал, конечно, не орхидеи, но главное от чистого сердца, бесшумно ступая (как мне кажется) подношу цветы к ложу нашему (кусок тента, под ним сено, сам вчера с бюссинга срезал, ну который спалили). Кладу букет у лица, она дрыхнет неслабо и от нее вибрация как от нокия 3310 (уже не все, помнят наверно, данный агрегат).

Беру сенинку (по аналогии с соломинкой) и щекочу ноздрю Машундры, богатырский чих, и Маняндра открывает глазыньки. Рыльце пока бессмысленное, она смотрит вокруг, пытается осмыслить, что, как и что за веник рядом.

— Проснулось чумо великое, — говорю я и взяв букет протягиваю ей, она вдыхает запах и говорит:

— Медом пахнет.

— Чурбалайф ты Маня, пахнет моей любовью к тебе, а теб все пожрать, да сладкого.

— Спасибо милый говорит она, — и упорхнула на занятье мордомывством. Ну и я потянулся за ней, накинув на шею полотешко (как циркач удава). Отмыв рыла от сна, и переживаний вчерашнего дня, вспоминаю, что эта чувырла вчера самовольно покинула часть, и взвод пацанов с собой забрала, типа свиту.

— Послушай меня милая, и мотай на ус, блин у тя с усами напряг, на бровь мотай тогда. Если еще раз повторится твоя анархо-бабцовая выходка, пеняй на себя, даже если полковник простит, я не прощу. И попу твою, которую природа наполовину поделила, до конца располовиню, ясен хрен?

Нагло смотря на меня, Машундра кладет полотенце на голову и отдавая рукой честь говорит:

— Слушаюсь товарищ комиссар дивизии, или вы уже дивизионный комиссар?

Шлепаю это чудо чуть выше ног, ну в ту часть тела без которого сидеть фигвам, и она виляя тем самым скачет в шалаш. Забегаю за ней, как же оторвать взгляд от попы, я ж не целибатная душа, мне можно. Там по сложившемуся ритуалу, делаем пробежки, и как хорошие спортсмены "пробегаем" два круга по 5 км.

Теперь приводим в себя в порядок и две пары ног (у нее красивые и длинные, у меня типа два бревнышка, да еще волосатые) переносят нас в столовую, на завтрак. За VIP столом сидит, полковник Старыгин с гауптманом Шлюпке, употребляют трофейный кофезаменяющий напиток с трофейным же маргарином, но на свежем приныканом Машиной гоп-командой хлебе. Так и мы не особо лысые, а и по рангу оба VIP: я комиссар, она главкрыс.

Здороваемся, с начальством Шлюпке улыбается опять как-то подозрительно, полковник недовольно смотрит на Манюндру. Мы садимся, Старыгин, чуть пригнувшись, шепотом говорит Мане:

— Мария, еще раз повторится, я тя сам пороть буду, на твоем складе, на первый раз прощаю, победителей не судят, все ясно.

— Да Иван Анисимович, я все поняла. Обещаю, больше не повторится.

Ну и потом спокойно употребили трофеи от вермахта с трофеями Машиного продотряда. И прямо оттуда, Анисимыч повел нас на совещание, предварительно переадресовав Марию в склад, неча бабскому крупу под копытами нашими вертеться.

Только входим в командирскую землянку (вчера строители сдали в эксплуатацию) как заходит, давно переквалифицировавшийся в невидимку Елисеев. Потом герр Шлюпке начинает рассказывать о планах на ближайшую неделю, разработанных совместно с Старыгином. Планы супер, первый нанести удар на совхоз "Заветы Ильича", там стоит гарнизон немцев около роты, но не рота эта нам важна. Там остались склады РККА, оружие перед отступлением забрали, а обмундирование, в том числе зимнее там так и осталось. Пока это имущество немцам тоже не очень нужно. А нам может понадобиться, лето 1941 не будет вечным, как и все миллионы предыдущих лет. Затем заныкав все честно награбленное имущество, Шлюпке планирует сделать глубокий рейд внутрь Польши, разбивая узлы сообщения (мосты, желдорстанции и т. д.) нанеся этим маскимальный урон траспортным артериям вермахта. Часть ДОН-16 останется здесь, держать мелкими пакостями фрицев в тонусе, а то расслабятся и ожиреют.