Валерий Большаков - Агент
— Держи его, Колян! Крепче!
— Здоровый, гад…
— Руку, руку!
— А-а, блядина…
Теперь Авинова вели, согнув в три погибели, всё ниже и ниже по кругам чекистского самодельного ада. Коренастый Мирон держал его слева, ещё двое вцепились в правую руку Кирилла.
Из-за крепкой, железом обитой двери доносился гулкий треск выстрелов. Крики слышны не были.
Мордастый охранник, грызший сухарь у входа, поспешно распахнул створку, держа огрызок в ощеренных зубах. Из подвала дохнуло потом — резким запахом страха — и пороховой гарью. Тусклые лампы под потолком давали мало света, скорее уж не тьму рассеивая, а сгущая мрак, выхватывая из него человеческие фигуры — изломанные гротескные тени, будто намалёванные кубистом Пикассо.
Смерть тут была поставлена на поток — людей, объявленных «врагами трудящихся», вводили в подвал по пятеро. Жертвы красного Молоха пачкали бельё, оплывая ужасом, молились, плакали, обращая к палачам искажённые лица, но тщетно.
Парочка молодых чекистов закаляла волю, забивая какого-то гражданского насмерть. Узнать его или хотя бы угадать возраст было невозможно — кровь заливала обезображенное лицо, забрызгивая сапоги старательно хэкавших новобранцев. Их командир, брезгливо крививший аккуратные усики, стоял рядом и подбадривал подчинённых, изредка советуя, куда лучше нанести удар.
— Печёнку, печёнку пробей! Во-о! Вишь, кака кровь хлынула? Тёмненькая! Густенькая!..
— Христом Богом прошу-у! Умоляю!..
— Ребяточки, родненькие! Да что ж вы? Да как же это? Да я ж…
— Не-е-ет! Не-е-е-ет!
Ещё двое были заняты полезным делом — раздевали осуждённых донага, а третий сортировал бельё. Кальсоны к кальсонам, рубашку к рубашкам.
— Куртяк сымай… Всё сымай!
— Никитыч! Ну-ка… Примерь, вроде по ноге тебе.
— Ты куда кидаешь, зараза? Видишь же, обосранные тута!
А трое палачей трудились без роздыху, непрерывно паля из наганов в затылок голым людям. Выстрелив, они отскакивали от дёргавшихся тел, валившихся на пол, щёлкали курками — и приставляли дуло к следующим головам. Тут ведь главное — мозгами не испачкаться. Очень плохо отмывались мозги, много хуже крови.
Пару раз каты допустили промашку — то ли рука дрогнула, то ли казнимый не проявил должной кротости, а только пуля не попадала в череп — вязла в грудине или в шее. Голые подранки, визжа и крича от боли, падали, размазывая кровь по белым телам, корчились в агонии, и их приходилось спешно добивать, тратя лишние патроны.
— Задом стань!
— Оттаскивай давай! А то я скоро ноги промочу…
— Умоляю-у-у…
— Пли!
Двое в серых шинелях закидывали песком кровавые лужи и сгребали уже пропитавшуюся землю.
Помучтел,[121] усатенький старичок в круглых очках, старательно заполнял свои ведомости, подсчитывая мёртвые души. Иногда он покрикивал:
— Убит, Митяй?
— Готов! — выдыхал один из палачей. — Водочки ба!
— Потом напьёсси…
И сатанинский «красный террор» продолжал своё безумное кружение…
Всё это Авинов увидел, унюхал, услыхал, вобрал в память до последнего дня за один краткий и страшный миг. Мысль его билась напряжённо и отчаянно. Что делать?!
Лестница была узка, ступени круты… Кирилл сделал вид, что оступился, — и ссыпался вниз, окунаясь в духоту и холод подвала, потянув за собою чекистов.
— Ах ты…
Один из троицы упал и перекатился, двое — Николаша и Мирон — держали Авинова мёртвой хваткой. Кирилл, обвисая на руках конвоиров, ударил «раздевальщика» Никитыча обеими ногами в живот, тот отлетел, рукавом шинели угодив в кровавый натёк.
— От, контра! — заорал он, вставая. — Шинелю мою изгваздал!
Николаша выпустил руку Кирилла, не удержав, и штабс-капитан тут же, с размаху, заехал чекисту ребром ладони по горлу. Мирон не отпускал его, выкручивая руку, тогда Авинов согнул ноги, падая на колени, рукою дотягиваясь до кобуры надсадно сипевшего Николаши, моргавшего ослепшими от слёз глазами.
Выцепив маузер, Кирилл ткнул дулом Мирону в живот и выстрелил. Пуля прошибла чекиста, задевая сутулого Митяя.
— Витюха! — завопил помучтел, прикрываясь, как щитом, гроссбухом. — Кончай энтого!
Названный, с глазами пустыми и будто неживыми, ужом извернулся, вскидывая оружие. Авинов метил ему в грудь, а попал в наган — револьвер крутануло, выламывая «Витюхе» палец.
— А-а-а-а! — разнёсся визг, путаясь с предсмертными криками приговорённых. Усатенький командир нервно хлопал себя по боку, всё не попадая по кобуре, и медленно, маленькими шажочками, отступал.
Третий палач, маленький, щупленький парнишка, обернулся на шум, смутно ощущая непорядок. Кирилл быстро отступил к выходу, стал боком подниматься по ступеням — и не спускал глаз со щуплого, держа того на мушке. Заплечных дел мастер стоял, покачиваясь, бледный, остролицый, ощеренный, а кадык так и ходил у него вверх-вниз по худой шее.
Двое обречённых на смерть — голых, босых, синюшно-бледных, заляпанных чужой кровью, тряслись от ужаса — руки их ходили ходуном, а ноги подгибались в коленках.
Кто-то из чекистов, до этого убиравших трупы, бросился к винтовке, прислонённой к стене, — выстрел из маузера заставил его пасть на пол.
— Лежать! Ни с места!
Истратив четыре патрона зараз, штабс-капитан раскокал три лампочки под ржавыми жестяными абажурами. Плечом толкнув дверь, он вывалился в коридор, ещё не веря, что жив.
Походя, Авинов вырубил мордастого, догрызавшего свой сухарь, — саданул рукояткой по темечку. Тот так и завалился — с сухарём во рту.
И всё это время Кирилла не отпускало тягостное ощущение надрыва — хотелось как можно скорее покинуть страшное обиталище ужаса и не моглось. Чудилось ему, что ноги, как во сне, едва переступают, зато всё окружающее воспринималось на удивление резко и отчётливо — выщербленный паркет, пятна чёрной грязи на притолоках, там, где их касались немытые руки, засиженные мухами стёкла.
В обшарпанном фойе, за конторкой, дежурил кудрявый охранник, пребывая в одиночестве. Он уже начал оборачиваться, выказывая чуб, растягивая губы в улыбке…
От удара в ухо его снесло со стула. Грузное тело дежурного проломило хлипкий барьерчик и выпало на кафельный пол. Отдохни, служивый…
Со второго раза попав стволом пистолета в кобуру, штабс-капитан вышел на улицу. Давешний «форд» всё ещё стоял у подъезда.
Продолжая движение, Авинов рывком выдернул шоффэра из машины, схватив за грудки, и залепил ему «ливерпульский поцелуй» — головой в лицо. Водитель, взмахнув руками, повалился на тротуар, а Кирилл занял его место.
Американское авто развернулось и понеслось…
Глава 18
ОТХОДНАЯ
Сообщение ОСВАГ:
Разбивается наступление Крымско-Азовской (генерал-майор Слащов), Днестровской Добровольческой (генерал Дроздовский), 1-й Донской (генерал Каледин) армий, сомкнувших фронт на линии Одесса — Херсон — Мелитополь — Юзовка. Освобождены от немецких оккупантов города Николаев, Бердянск, Мариуполь.
1
Бросив мотор возле Кутафьей башни, Авинов стремительно прошагал в Кремль, сунув часовому под нос свой пропуск, — слава богу, документы у него в ЧК не отняли.
Миновав Троицкие ворота, Кирилл свернул к Совнаркому. Наблюдалась необычная суета — оба грузовика «фиат», приписанные к автобоевому отряду им. ВЦИК, стояли посреди Дворцовой площади. В кузовах скучали пулемётчики, ворочая спаренными «максимами». Латышские стрелки не ходили, как обычно, не маршировали даже, а бегали. Появился Камо.
— Что случилось? — поймал он одного из латышей.
— Свердлова убили! — крикнул тот и побежал дальше, придерживая «богатырку» на голове.
— Ай-ай-ай… — растерянно завертел головой Тер-Петросян. — Это надо же, а?
Тут он увидел Авинова.
— Вай-вай! — вскричал Симон Аршакович. — Ты видел привидение?
— Хуже, — выдохнул Авинов. — Я видел Дзержинского. Меня замели в ЧК, чуть не расстреляли, суки…
— Тебя отпустили? — быстро спросил Тер-Петросян.
— Сам ушёл!
— Молодец! — возликовал Камо. — И правильно! Ты же наш!
— Одного я там пристрелил…
— Всё хорошо, дорогой, — неожиданно серьёзно сказал Симон Аршакович, — всё хорошо… А чего они к тебе пристали? Что, Дзержинский тебя так к Ленину приревновал? Хе-хе…
— Меня Аня сдала.
— Аня?! Наша Аня?
— Ваша Аня.
Тер-Петросян пробормотал что-то по-армянски, вздохнул глубоко.
— Не обижайся на неё, дорогой, — сказал он тихонько. — Время такое, что у дедов голову сносит, весь мир вверх тормашками! Чего нельзя было делать, теперь можно стало. А уж молодые и вовсе бесятся, волей отравленные. Слишком много свободы сразу — это тоже плохо.
— Да я не обижаюсь… Понимаешь, я ведь действительно служил у белых. Партийное задание, понимаешь?
