Шапка Мономаха. Часть I - Алексей Викторович Вязовский
Шешковский беззвучно хохотнул и повернулся ко второму брату.
— Ну, а теперь о тебе поговорим. Я знаю, что в тебя железками тыкать бесполезно. Просто восхищения заслуживаешь. Но вот насчет брата как? Старинушку своего не жалко? Ведь с малолетства же за вами ходил, как детей своих вас любит. Нешто ты отплатишь папеньке-сударушке черной неблагодарностью? Своим упрямством доведешь его до состояния такого же обрубка, как и ты. А ведь мы можем. Ты знаешь.
— Что вам надо, — прошептал Григорий, опасливо косясь на Хлопушу, ковыряющего кинжалом в зубах.
— Правду и ничего кроме правды, — снова улыбнулся Шешковский. — На заседании духовной консистории ты расскажешь о своей прелюбодейной связи с Екатериной и о своем ублюдке Бобринском. А помимо того, дашь показания, как она приказывала убить своего мужа.
— Она не приказывала, — замотал головой Григорий. — Она просто вслух рассуждала, как хорошо было бы, если бы он умер.
Шешковский кивнул.
— Вот так и говори. Ну и, само собой, не вздумай на нашего государя клеветать и самозванцем его называть. Один твой крик на эту тему, и брат станет евнухом. Ты понял?
— Да, — прошептал Григорий и уронил голову.
— Ну вот и прекрасно, — Шешковский потер руки и обратился к коллеге. — Разрешим им побыть наедине часик? За хорошее поведение.
Соколов кивнул, вкидывая кинжал в ножны.
— Цените нашу доброту.
Иван Орлов поймал взгляд Шешковского и тихо спросил:
— Зачем ты с ними? Почему?
Соколов, хотевший было уже выйти из камеры, притормозил и прислушался. Шешковский поглядел по очереди на всех присутствующих и, усмехнувшись, ответил:
— Мне Слово было идти и служить новому государю. И я рад, что не ошибся в решении.
Спустя полчаса коллеги по неблагородному ремеслу шли от своей резиденции, что располагалась на углу Мясницкой улицы и Лубянской площади, к ближайшему трактиру.
— Ох и ужасен ты был, Афанасий Тимофеевич, когда ухо-то начал жевать, — посмеивался Шешковский по дороге. — Мне аж самому чуть не поплохело.
— Ништо, — отмахнулся Хлопуша. — Зато господа дворяне взбледнули преизрядно. И меньше их резать пришлось. Правда, во рту теперь вкус отвратительный.
— Сейчас все исправим. Вот и трактир уже. Там я тебя еще и кое с кем познакомить хочу.
* * *
Напротив трактира на пустыре веселились отроки и отроковицы, скрипя качелями и весело крича. Шешковский и его спутник прошли в сумрак и прохладу «Егупьевского кружала» и вскоре сидели за столом, уставленным пивными кружками и тарелками с вареными раками.
В корчме народа почти не было. Только сидел у окна один господин из московского градоуправления, смутно знакомый Шешковскому, да еще в самом темному углу устроился еще один субъект неопределенного вида. После того как первая жажда была утолена, Шешковский сделал знак этому невзрачному человеку.
— Вот, Афанасий Тимофеевич, знакомься. Карл Баум, в узких кругах известный как Фотей Рыло, потомственный убивец. Третье поколение в семье.
Названный слегка нахмурился, но возражать не стал. Хлопуша с удивлением осмотрел его. На головореза он не походил совершенно. Невзрачный человечек, не высокий, не низкий, на лицо гладкий, бритый. Точно не из крестьян, но и к аристократам отношения не имеет. А Шешковский тем временем продолжал:
— Еще его дед, спасаясь от петли за обвинение в убийстве, сбежал из Ганновера в Россию. Отец его уже здесь влип в историю с убийством по неосторожности. Ну я его и спас. Потом он мне не раз помогал и сыну завещал. Да так убедительно, что ухо до сих пор болит. Да? — Шешковский улыбнулся и пододвинул к новому человеку полную кружку пива.
Тот кивнул и потер слегка оттопыренное ухо, прежде чем глотнуть.
— Но если его пращуры убивали случайно, то вот сынок просто мастер. Правда, не без принципов. Он, Афанасий Тимофеевич, никогда не волнуется и не работает бесплатно. Чудо, а не человек. И я сейчас хочу наконец услышать, во сколько мне обойдется вечный сон екатерининского ублюдка.
В этот момент раздался шум, крики. Посетители повскакивали и выбежали на улицу. Шешковский неодобрительно поморщился, но опустевшая таверна как нельзя лучше подходила для продолжения тихого разговора.
Карл Баум допил кружку, отставил ее в сторону и сложил руки домиком.
— Учитывая срочность и требование обставить все как случайность, возьму недорого. Всего пятьдесят тысяч. И желательно гульденами или гинеями.
Соколов чуть пивом не поперхнулся и вполголоса, чтобы не привлекать внимания посетителей, прорычал:
— А не дорого ли берешь? Может, тебя дешевле в расход пустить?
Карл прищурился, и в его руке как по волшебству появился узкий клинок.
— Уверен, что успеешь?
— Тихо! Тихо! — вмешался Шешковский. — Уймитесь. Афанасий Тимофеевич, что ты, право слово. Ну разве это деньги за без пяти минут императора. И ты остынь, Карл. Деньги будут. Ну, давайте кружки поднимем за хорошую работу.
Миротворческие усилия тайника дали результат, и разговор продолжился.
— Карл, расскажи, как все было на самом деле.
— Сначала мне пришлось в доме князя Голицына подкупить одного тамошнего кучера и через него устроить запой двум другим. Так я оказался на козлах возка…
— А кучер тебя не опознает? — перебил Шешковский.
— Нет. Он уже давно в могилке, — одними губами улыбнулся киллер и продолжил рассказ. — А вот дальше все пошло не по плану. Возок с Павлом должны были разбойники остановить. Я две шайки подготовил к тому. Но Архаров, видимо, почуял что-то и дорогу выбрал совершенно не очевидную. Так что с засадой мы разминулись. И казачков могли бы миновать, но второй кордон был полной неожиданностью. И когда господа начали орать и препираться с казачками, я понял, что момент удачный. Влепил пулю хорунжему, и началось. Я с козел соскочил и в кусты. Там пистоль зарядил и второй пулей уже дело сделал. Хотя, если бы не случились казаки, порешил бы Павла позже. В Петербурге. И, скорее всего, отравой.
Шешковский кивнул.
— Ну и молодец. Тысячу я передам через отца Варсонофия, как обычно. А пятьдесят тысяч и поездку на запад ты скоро получишь. У нас в тех краях работа есть. Как раз для тебя.
* * *
— Государь! Чика Зарубин из Тулы караван привел! Тот самый, что ты поджидал!
Ворвавшийся в мои покои рано поутру Никитин чуть не выплясывал гопака, так возбудила его новость. Тула — значит, оружие! Ружья, штыки, клинки, огневой припас!
