Дмитрий Дашко - Мы из Тайной канцелярии
А тут какой-то сиволапый мужик запросто «шпрехает» на огромном количестве наречий. И таких полно.
Время в «наружке» текло медленно, и я, интереса ради, спросил, владеет ли он польским. Кивнув, кучер подтвердил сей факт длинной тирадой, из которой я уловил только «курву» (надеюсь, это не по моему адресу).
— Здорово!
— Да что уж там, — застеснялся кучер. — Мы лаяться завсегда привычные. Наш брат разного роду-племени бывает.
— А эти слова что у поляков означают?
Я нарисовал прутиком на земле то, что видел у покойного пана Кульковского. Кучер пристально всмотрелся и стал пояснять:
— «Skarb» у ляхов означает сокровища, а «waza»… эх, что-то запамятовал, — он почесал затылок.
— «Горшок», «ваза»? — принялся подсказывать я.
— Нет, сударь. Ошибаетесь. «Ваза» — это у них что-то вроде нашего воеводы.
Логично. Мы в горшке нашли часики фельдмаршала Миниха, сокровище российского воеводы. Всё совпадает. Хотя… где-то ещё мне приходилось слышать упоминание о «сокровище» и какой-то или чьей-то «вазе». Ассоциации весьма смутные и почему-то ироничные. Игра слов, если не ошибаюсь.
Стал прогонять в голове варианты, но безуспешно, а потом и вовсе бросил это занятие, ибо Иван по мысленной связи сообщил:
«Я его вижу».
«Понял. Где он?»
«Задами вышел. Иду за ним».
«Будь осторожен. Я скоро присоединюсь».
Пока Иван шёл по пятам подозреваемого, я оперативно собрал всю нашу «кавалерию»: Хрипунова и Турицына. Сев в разом потяжелевшую карету, медленно потрухали по мостовой. Для верности я перебрался на облучок к кучеру и при помощи мысленных сигналов от Ивана указывал дорогу. «Полиглот» пялился на меня с недоумением, но не перечил, «рулил», куда было сказано.
Места, в которые мы углублялись, нравились ему всё меньше и меньше.
— Опасно тут, — тревожно крутя головой, бормотал он. — Лихие люди пошаливают. Третьего дня полдюжины мужиков за понюшку табака живота лишили. Самолично трупы видел. Душегубов искали-искали, да не нашли.
Навстречу попался разъезд из драгун. Усталые солдаты внимательно поглядывали по сторонам. Их цепкие взгляды настороженно проводили нашу карету.
— Вон сколько вояк, — кивнул. — А ты боялся!
— Э, милай! Скажешь тоже! Это когда не надо — их много, — рассудительно произнёс кучер. — А когда припрёт — недосвищешься. Кричи — не кричи, толку мало. Я, сударь, во всяких переделках побывал и мал-мала насмотрелся.
Тем временем, Иван довёл «клиента» до пункта назначения. Тот скрылся внутри грязного кабака, гнездившегося в полуподвальном помещении. Это что же — тоску заливать будет? Или у него тут стрелка забита? А что, киношный Штирлиц тоже любил свидания в гаштетах устраивать. Чем наш подозреваемый хуже?
Копиист огляделся и воровато юркнул вслед. Гулко захлопнулась тяжёлая дверь, отрезая Ивана от нас и остального мира. Лучи света не пробивались сквозь плотно закрытые ставни. Не будь между нами телепатической связи, оставалось только догадываться, что творится внутри.
Пошла «картинка» от Ивана. Тот, за кем мы следили, плюхнулся на лавку. Смуглый остроносый кабатчик, смахивающий на пирата, искоса посмотрел в его сторону и послал парня-подносчика принимать заказ. Кстати, интересный момент: ни одной официантки, персонал сплошь мужской, силушкой не обиженный, что наводит на определённые размышления.
Публика в заведении собралась разношёрстная: пара мелких дворянчиков, скромно засевших в уголке и старавшихся не привлекать к себе внимание; с десяток разудалых молодцов самой разбойничьей наружности. Они оккупировали большой стол, пили много и шумно. Несколько солдат разных полков дымили трубочками и вяло переругивались. Но основная масса — народ попроще: матросы, портовые работяги, деревенские мужички, не нашедшие места на постоялом дворе, гулящие бабёнки, присоединяющиеся то к одной, то к другой компании — лишь бы наливали больше.
Хватало и нищих. Многие были калеками, пытаясь разжалобить публику они демонстрировали культи, всевозможные увечия, плакались о своей печальной доле. Но им мало внимали, редкая монета падала в протянутые шапки.
Не выдержавшие обильных возлияний спали на лавках, на бочках, поставленных вертикально, даже на полу. На них не обращали внимания, будто и нет вовсе.
Нещадно чадили свечи и сальные плошки. Вздымались к потолку сизые густые клубы табачного дыма.
В одном из углов шла карточная игра. Шайка шулеров раздевала залётного купчика. Тот был в хорошем подпитии и не понимал, что его умело дурят, горячился и под ободрительные крики ставил на кон последние вещи.
Напротив вспыхнула и быстро погасла ссора. Разошедшихся мужичков утихомирили их же товарищи.
Имелась и культурная программа. Играл «оркестр», состоящий из двух огольцов. Один наяривал на чём-то вроде домры, второй постукивал в бубен и заунывно напевал. От этого стона, по недоразумению на Руси называвшегося песней, хотелось заткнуть уши и повеситься.
Представляю, каково было Ивану. Чтобы не выделяться от других, он взял немного закуски и кваса.
«Тебя нужно сменить. Рискованно: вдруг опознает?», — сообщил я.
«Меняй».
«Плохо, что мне тоже нельзя. Кого выберешь: Василия или Федю?».
«Лучше бы Хрипунова. Он надёжней».
Карета остановилась в полусотне шагов от кабака. Я спрыгнул с козел, открыл дверцу и, глядя на настороженные лица копиистов, произнёс:
— Ивана нужно подменить. Можем спугнуть дичь.
— А где он? — спросил Турицын.
— Неподалёку, рядышком совсем. В кабаке через дорогу сидит.
— В кабаке?! — Василий оживился. — Это я завсегда, с превеликим удовольствием.
— Погодь, — охладил его порыв Хрипунов. — Пропусти-ка. Я пойду.
Он спрыгнул на землю и отправился в кабак.
Турицын вздохнул:
— Что за невезуха такая! Всегда так!
— Не переживай, вдругоряд не обойдём, — заверил я.
Поступила ещё одна картинка от Ивана. К «клиенту» присел плюгавенький мужичок, пропойца пропойцей. Один глаз у него был затянут бельмом, во рту наблюдался серьёзный недоштат зубов. Криво ухмыляясь, он что-то прошамкал. «Клиент» брезгливо отодвинулся, но плюгавый был настойчив, вцепился в его одежду и принялся наговаривать на ухо. Что было дальше, я не узнал. В кабаке появился Хрипунов, сменивший Ивана.
Елисеев забрался внутрь кареты.
— Ничего не понимаю: сидит, пьёт. За кой леший его сюда понесло?
— Много пьёт?
— Нет, по глоточку. Будто смакует.
— А чего смаковать? Вино есть вино! Его кушать надо! — изрёк Турицын.
Я с ним согласился:
— Именно! Не похоже, чтобы он сюда нажраться пришёл. Думаю, ждёт кого-то. Нервничает. Свиданка у него тут на случай всяких неожиданностей.
— Знать бы с кем, — шмыгнул носом Иван.
— А для чего мы его караулим?! — воскликнул я. — Узнаем! Надеюсь, Федька не оплошает.
— На Федьку надёжа слабая. На вино хмельное слабоват. Ежли зачнёт, пьёт без удержу. Через то немало на своей шкуре испытал — поди, дублёная уже стала, — сказал Турицын.
— Ты мне Федьку не хай! Особливо за глаза, — жёстко сказал Иван.
Василий пожал плечами и смолк.
Сидеть было скучно. Разговор совершенно не клеился. Я пожалел, что нет у меня при себе никакой книжки: время бы скоротал. Но как-то не сложилось. Дорогое удовольствие, к тому же своих литераторов шиш да ни шиша, а переводные романы утомительны в силу своей специфики. Я и до попадания в прошлое ими не увлекался, предпочитая поддерживать отечественного производителя. При всей его сермяжности, он ближе, понятней и родней.
Про газеты вообще молчу: любой «нумер» местных «Ведомостей» не вызывал ничего, кроме зевоты. Не умеют местные борзописцы завлекать читателя, расцвет жёлтой прессы и серьёзной аналитики ещё впереди. Публикуют государственные указы, перепечатывают новости из зарубежной прессы, ведут наивную до умиления хронику происшествий. Ну и коммерческие объявления, как без них. Всё это на серенькой плохонькой бумаге, скверно пропечатано и столь же скверно изложено. Будто нарочно, дабы глаз спотыкался.
Сколько собирался просидеть в кабаке наш «клиент» — одному богу известно. Минуты тянулись за минутами. Турицын так даже задремал, словно справный солдат. Мы с Иваном обменивались мысленными сообщениями и валяли дурака, других занятий всё равно не нашлось.
Оглянувшись назад, признаю, что вели мы себя в тот день и час слишком глупо и беспечно, не понимая, что имеем дело с хитрым и жестоким противником. Но сделанного не воротишь, убиваться и сожалеть поздно. Не на кого было равняться, приходилось извлекать выводы из своих ошибок, а не учиться на чужих.
Появление Хрипунова застало нас врасплох. Было достаточно взгляда, чтобы понять: случилось непоправимое. Он тяжело дышал, лицо было растерянным. Таким я его ещё не видел.
