Тренировочный День 5 (СИ) - Хонихоев Виталий
— … слышишь? — шепчет она и он — напрягает слух. Наконец слышит что-то вдалеке. Какой-то шум?
— Тихо! — шепчет Лиля: — давай послушаем… — он сглатывает. Лежать под Лилей приятно и удобно, а еще в голову начинают снова лезть всякие мысли о том, чего же он еще с ней не сделал и как бы все-таки до утра успеть кое-что еще…
— Теперь расслышал? — шепчет она ему на ухо и он — только головой мотает. Нет, не расслышал. Шум какой-то да, но какой.
— Ой, ты такой тугой, Вить. — она слезает с него и опускает ноги с кровати вниз. Смотрит на него.
— Ну чего лежишь. — говорит она: — у меня нога травмированная, придется тебе меня нести снова. А я фонарь возьму, чтобы подсветить. И одеяло. О! У тебя два одеяла, оба возьму, нам без надобности… закутаюсь в них.
— Забраться сюда через окно тебе нога не помешала. — ворчит он, вставая и натягивая сперва трусы, а потом брюки.
— Какой ты мелочный Виктор Полищук. Девушка сгораемая от любви… или любовью? — она задумывается: — как правильно? Сгораемая или снедаемая? Потом у Юльки спрошу. Все, подставляй спину, лошадка.
— А ты одеться не хочешь?
— Глупости. Не хочу. Да и ты мог бы не одеваться. Подставляй спину поехали, тут недалеко.
— Хорошо. Как скажешь. — он послушно присаживается перед ней, и Лиля с ловкостью и грацией кошки тут же забирается на спину. Включает фонарик, освещая все впереди и бьет его пятками в бока.
— Иго-го. — говорит она: — поскакали. Я буду очень разочарована если ты не будешь цокать копытами.
— Ой, иди в пень, Лилька. — морщится он: — сейчас тебя обратно на кровать брошу и изнасилую.
— Обещания, обещания. Все мужчины обманщики. Знаешь анекдот про Серого Волка и Красную Шапочку? Я вот сразу два знаю! Идет Красная Шапочка по лесу, голая совсем, а навстречу ей Серый Волк… Да, вон туда пошли, к выходу из палаты… ага. Чуть присядь, а то я головой треснусь об косяк… Игого! Какая у меня… мускулистая лошадка. Точно не мерин? — вовсю веселится Лиля у него за спиной.
— Куда идем-то?
— В коридор вышли… ага. Направо. Вот в следующую палату или номер… погоди, фонарь сперва погашу, а ты помолчи и послушай… теперь-то слышно?
— А? — Виктор напрягает слух. Действительно, он слышит что-то… какой-то мерный звук… что это? Как будто где-то очень далеко работает какой-то механизм…
— Моторная лодка по озеру плывет? — шепчет он и Лиля на его спине — начинает содрогаться и трястись. Только через некоторое время он понимает, что она так смеется. Просто тихо, зажимая себе рот рукой.
— Лодка! Пффхвхфф! — давится она и содрогается всем телом: — лодка у него! Открывай дверь в палату. Я фонарик включу.
— Ага. — он толкает дверь, а Лиля щелкает фонариком, и он прищуривается, оглядывая соседнюю палату. Четыре койки с матрацами, на одной из которых сидят пятеро девчонок, прижавшись к стене. Впрочем, через дою секунды он понял, что впечатление обманчивое, они не сидят, а практически лежат. Спят с открытыми ртами, а тот звук что он принял за мерное звучание механизма…
— Вон твоя моторная лодка. — говорит Лиля за его спиной: — дрыхнут, красотки. Пять человек, я ж говорила, а ты — «четверо, четверо», да ещё и не слышишь ничего…
— Опасный ты человек, Бергштейн. — Виктор только головой качает, глядя на спящих школьниц: — с тобой только в разведку ходить. И… запах. Только не говори мне…
— Твои ученицы нажрались как поросята и пробрались в корпус чтобы подслушивать. А! Нет, была неправа, вон там и дырка есть в стене. Значит еще и подглядывать за нами. А я думала, чего мне их так хорошо слышно. — говорит Лиля: — давай им одеялом накроем, а то замерзнут.
— Одеяло⁈ Какое им нахрен одеяло! Их же с утра Маргарита Артуровна опять хватится и с ума сойдет! И… так они получается за нами подслушивали⁈
— И подглядывали. — кивает Лиля: — опускай меня, я сама за одеялом метнусь кабанчиком, если ты хочешь бедных детей оставить на холодной панцирной кровати оставить мерзнуть до утра.
— С какого момента они тут⁈
— Ну… примерно, между тем как ты меня простыней связывал и игрой в «строгого учителя и непутевую ученицу». Кстати — весьма тематически вышло. Или педагогически? — Лиля соскальзывает с его спины и прикладывает палец к подбородку, задумываясь: — уверена, что они теперь точно тебе перечить не будут и другим расскажут, что именно ты с непутевыми ученицами делаешь… помнишь, как я кричала «Не надо, Виктор Борисович!» и «только не туда, Виктор Борисович!», «пожалуйста прекратите Виктор Борисович»? А ты такой «иди сюда, Бергштейн, я тебе покажу как на моих уроках спать!». Правда я вот не понимаю, как можно на уроках физкультуры заснуть? Или у тебя такой комплекс — внутри ты хочешь физику преподавать или там русский язык? Я вот в волейбол играть люблю, но могу в теннис или там в водное поло, а…
— Помолчи, Лиля, у меня и без тебя голова раскалывается. — морщится Виктор: — если ты с самого начала знала, что они за нами подслушивают…
— И подсматривают!
— И подсматривают. — соглашается Виктор, зная что ее не переспоришь, легче уж согласиться: — чего же тогда сразу не сказала?
— А чего? Они нам не мешают, а задача учителя — подготовить ученика к взрослой жизни, разве не так? — пожимает Лиля плечами и наклоняется над Нарышкиной, накрывает ее одеялом, стараясь накрыть всех девушек вместе. В ход идет и второе одеяло.
— … ну а увидев через дырочку что ты со мной делаешь — они заранее подготовятся к тому, что жизнь тебе не сахар. И что всегда сильный кто-то найдется, кто тебя к койке прижмет и оттрахает хорошенечко. — продолжает она: — глядишь и вырастут правильными советскими людьми, а не такими извращенцами как я. Или ты. Наши дети должны превзойти нас! — Лиля выкидывает вверх сжатый кулак.
— … ну ты даешь, Лиля. Чем дольше тебя знаю, тем меньше тебя понимаю. — говорит Виктор: — хорошо, ладно, я понял. Ты решила, что молодежь сама потом со своими моральными травмами справляется. А это точно на моральную травму тянет, если бы я в детстве такую вот картину через дырочку в стене подглядел — мне бы потом психолог понадобился бы. Но ладно, решила ты не мешать подрастающему поколению шишки набивать, дескать сами себе злобные буратино… тогда чего ты потом всполошилась?
— Потому что нечего засыпать, когда такое представление идет. — говорит Лиля: ты знаешь, что я в школе играла в спектакле? Между прочим, пользовалась оглушительным успехом! И даже поступать пыталась в театральное, чтобы потом в кино пойти и актрисой стать!
— Дай-ка угадаю… в «Колобке» лису играла?
— Нет! У нас был музыкальный спектакль. По мотивам «Репки».
— Значит, внучка была?
— Это музыкальный спектакль! Там хор был, из овощей. Я… была помидоркой.
— Как мило. Получается, что из-за твоей детской травмы и отсутствия признания как актрисы уже свою моральную травму получило новое поколение. Ну… — Виктор бросает взгляд на Нарышкину: — наверное так лучше, чем если бы тебя не было, а они бы как в той лагерной легенде про Доброго Физрука — через окошко пролезли бы…
— А, получается я тебя от них защитила⁈ Значит теперь я — твой рыцарь? Спасла тебя от участи что горше смерти! — декламирует Лиля и Виктор невольно любуется ее точеным телом. Тут же делает себе замечание, не стоит о таком думать, когда рядом спят твои ученицы, нужно Лилю отсюда уводить, стоит тут голая как Леди Годива… с одним эластичным бинтом на лодыжке.
— Пошли отсюда. — говорит он: — чего уж, пусть спят до утра. Завтра разберемся, утро вечера мудренее. Говорят, что ничего лучше сна для решения проблемы не придумали…
— Кто это сказал, что ты спать будешь, Витька? Ты теперь мне должен. Я тебя спасла, я тебя и использую по прямому назначению. Я злодеек победил, я тебя освободил, а теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться! — цитирует стихи Лиля и тычет в него пальцем: — слышал? Никаких оправданий больше! Если бы не я, ты бы, наверное, помер уже… вон та девочка не по годам развита. Почти как ваша Валя Федосеева будет… высокая и сильная.
