Азад Гасанов - Тамерлан. Война 08.08.08
– Мне твой Тимур нужен, как лейбл, – объяснил новоиспеченный продюсер. – У него есть имя. Не то, что у тебя. Так что фильм будем делать с Бекмамбетовым.
Он поднял рюмку и провозгласил тост:
– За успех безнадежного дела. Так, кажется, говорится, когда берутся за что-то стоящее. Поднимай, – приказал он, указав на рюмку. – Тебе, я вижу, надо подлечиться.
Когда выпили, я решился коснуться финансовой стороны предприятия.
– Хорошо бы о гонораре договориться.
– Договоримся, – новоиспеченный продюсер небрежным жестом отмахнулся от предложенной темы. – Я человек, конечно, не самый богатый, но на тебя у меня денег хватит.
– А как насчет аванса?
Кантемир посмотрел на меня, как на самого отпетого мошенника.
– Ты для начала хоть пару сцен накропай, академик, – посоветовал он. – А то сразу канючить, – Кантемир повернулся к Васико и бросил ей упрек. – А говорила, что он ботаник, деньги не считает.
Огнепоклонник откинулся на спинку кресла и раздраженно замахал на меня рукой, мол, свободен, иди.
И я пошел.
А Васико осталась.
Я подождал ее за воротами, на улице. Не дождался. Пошел к ней домой, подождал там – она не пришла. Тогда сел писать наказанные две сцены.
А прежде, чем написать хоть строчку, задумался о своей никудышной жизни. О том, что происходит со мной? И о том, что происходит у меня в голове? Какие тараканы там завелись? Уже много-много лет они щекочут усами извилины, прогрызают норы, а я даже не подозреваю, куда и зачем ведут тараканьи ходы.
Моня – Тимур
«Прожита половина жизни, а может быть, и большая ее часть. И чего я добился? – спрашивал я сам себя. – Я скиталец, легкокрылая бабочка, которая перепархивает с цветка на цветок, не зная забот, пока ее крылья согревает солнце. Но вот лето отгорело, пришла осень и на пороге зима. Как быть? – спрашивал себя. – У меня нет ни семьи, ни друзей. Ни родины, ни флага. Одни воспоминания о напрасных потугах. И вся моя жизнь цепь разочарований. Что мне надо сделать, чтобы удача впредь не подставляла зад, что предпринять, чтобы она, наконец, испугалась за целомудрие тыла? Неужто и вправду взять, и написать этот чертов сценарий? Ведь пишут же другие, например, Барбаро».
Моя глупость, беспечность и способность находить неприятности вели меня по жизни. Не оставили и в этот раз. Я ухватился за Барбаро, как крадущийся впотьмах хватается за ствол пистолета, наставленного на него рукой убийцы. Я откопал этого Барбаро и его опус «Путешествие в Тану и далее в Персию ко двору Великого Тимура» в интернете среди тысяч других графоманов, заполонивших литературные сайты. «Да, я не писатель, —признался я сам себе, – и не историк. Но кто об этом знает? И кто знает Иосафато Барбаро? Кто читал его книгу? Кто разоблачит меня, если я выдам его „Путешествие…“ за свой сценарий? Плеядой плагиаторов литература была переписана тысячу раз. Не я первый, не я последний».
Васико
Я забрел в этот город на побережье в поисках заказов. Пока дожидался их, бесцельно бродил по его улицам и пляжам, и однажды повстречал Васико. Она поразила сразу. Нет, правда, что-то щелкнуло в голове, что-то включилось, и глаза залило светом. Словно лампочка зажглась внутри меня, в черепной коробке. По сути, это была тревожная лампа, она сигналила мне: «Беги, беги из этого города!». Но я остался. Остался и ввязался в самую безумную авантюру. Ради чего? Ради девушки, которой я явно не был достоин. Сильно захотелось произвести на нее впечатление, и не только ей, но и всему миру показать, чего я стою… Глупое и несерьезное желание. Потому что я ничего не стоил. Я был извечный неудачник, попросту растяпа.
Я предовался безрадостным мыслям и воспоминаниям так долго, что я не заметил, как из-под моего пера вышли первые строки. И что интересно, обошлось без плагиата. Иосафато Барбаро остался девственен, а моя совесть чиста. Я написал о Тимуре то, что знал, написал так, как чувствовал.
Не разгибаясь, просидел за письменным столом всю ночь. И только раз отвлекся, чтобы позвонить Васико. Она не ответила. Просидел всю ночь, и не заметил, как наступило утро.
А утро наступило, когда вместе с солнцем в комнату заглянула Васико. Она спросила, чем я занят? Спросила и умчалась в ванную. После чего опять ушла.
Я проработал до вечера. Когда предрассветный сумрак сменился закатным, снова появилась она. «Накурил, – сказала Васико, глянула через мое плечо на стопку исписанных бумаг и поинтересовалась. – Получается?» Как ни странно, получалось: слова складывались во фразы, фразы таинственным образом рождались одна от другой, и создавалась картина, очаровывающая меня своим правдоподобием. И казалось, что этот волшебный поток так и будет изливаться из меня, как вода из крана, пока не перекроют вентиль. «Ты хоть, что-нибудь ел?» – донесся голос Васико из кухни. Я целые сутки просидел на пиве и сигаретах, боясь отвлечься и упустить из вида полет легкокрылой птицы, называемой вдохновением, за которой неотрывно мчались мои мысли. Васико ушла. А птица взмыла под облака, и мысли потянулись за ней, вцепившись в оперенье хвоста. К утру капризной птице надоело носить груз моих мыслей. Она легко отряхнулась, потеряла два пера и испарилась в непроглядных высях. А мои бескрылые мысли рухнули на землю. Два пера превратились в две написанные сцены. Я перечитал, и остался доволен. Более того, проникся уважением к собственной персоне. Без лишней скромности заподозрил в себе некий затаенный доселе литературный дар, который вдруг отыскал в пластах сознания лазейку и забил из меня звонким фонтаном филигранных фраз и хитрых измышлений.
Да только подозрения мои, пусть мимолетные, не имели основания. Не было во мне дара. Скорее вышел казус – мое либидо сыграло злую шутку. Я возжелал девушку, которая ночевала с другими. Я возжелал так сильно, что затрепетало сердце. Дрожь нервных окончаний стрелами пронзила кончики пальцев, а трепет извилин генерировал ток моих мыслей. Так родились две сцены.
На исходе двух бессонных ночей я раскрыл в себе не дар божий, а зерно затаенной страсти. Это семя пустит побеги, разрастется, заколосится, и однажды колосья осыплются зернами, а зерна со временем взойдут, черт знает, какими всходами!
Когда человек так проникается страстью, что теряет голову, без всякой надежды на исцеление, и так, что за ночь успевает исписать кипу бумаг, притом, что прежде и двух слов связать не мог, такое состояние принято называть любовью.
На исходе двух бессонных ночей я сделал кошмарное открытие: «Я влюбился!»
И вот что я написал, когда признался в этом:
«Он вел своего коня по узкой горной тропе.
В теснине сжимало грудь, и больно было вздохнуть. Он задыхался.
Когда вышел к реке, где та давала крутой изгиб и, вспениваясь белыми гребешками волн, возвышала голос, к нему навстречу вывели толпу. Черных, чумазых оборванцев, глазастых, как таджики. Они испуганно глядели на усталого воина и сиротливо жались друг к другу…»
Из сборника преданий Кавказа о Катемире Катоеве по прозвищу Огнепоклонник
Детство Кантемира (записано со слов друга детства)
Когда Кантемир был совсем еще пацан, типа, под стол пешком ходил, у его отца – очень уважаемого в нашем селе человека, – был пес, такой огромный, лохматый волкодав, короче, конкретная собака, можно сказать не волкодав, а людоед. И этот людоед кроме его отца никого больше не признавал, как бешенный на всех кидался. Так кидался, что мимо их дома с целыми штанами невозможно было пройти. Всех пацанов в селе этот сволочь перекусал. Взрослых мужиков даже кусал. Меня один раз – я его душу топтал! – так укусил, что потом из района доктор приезжал – пришивал мне назад откусанное место, а наш ветеринар потом целый месяц мне уколы делал. Короче, отмороженный был пес, такой отмороженный, что даже Кантемира не признавал! Нет, тогда Кантемир, конечно, еще не в авторитете был (я же говорю, под стол пешком ходил), но все-таки он был хозяйский сын, и этот сволочь должен был проявлять к нему хоть маленькое уважение. А он, отмороженный, вместо этого Кантемира даже больше, чем других гонял. Неудобно говорить такое про солидного теперь человека, но, когда Кантемир был маленький, он из-за этого сволоча у себя во дворе не мог пешком ходить – он все время бегал. Когда ему на улицу надо было выйти, он сперва смотрел, где собака. Откроет дверь, высунет голову и смотрит. Если сволочь в будке или где-нибудь гуляет, Кантемир разгонялся и пулей летел через весь двор до калитки. А собака за ним. Еле успевал Кантемир убежать. Я думаю, что он тогда и поставил себе дыхалку, что потом ему очень пригодилось в большом спорте. Назад в дом маленький Кантемир тоже по-человечески не возвращался, всегда через один маневр. Этот сволочь, этот отмороженный, чтобы все знали, был не только людоед и волкодав, он еще и кошкодав был – кошек ненавидел, гад. И вот Кантемир, чтобы домой попасть, ловил сперва где-нибудь какую-нибудь кошку, приносил ее домой и бросал ее через забор. Собака увидит кошку и за ней, а Кантемир в это время пулей в дом. Вот так Кантемир и выкручивался, так и бегал… пока кошки не закончились. За два месяца ни одной в деревне не осталось. И тогда к отцу Кантемира пришел один очень старый и очень уважаемый человек, хаджи (он в Мекку ходил, и Коран читал), и вот этот старый хаджи сказал отцу Кантемира: «Слушай, вася, ты что за человек, ты о чем думаешь? Тебе твоя собака дороже или твой сын? Убей ее, очень тебя прошу. Не сделаешь так, собака всех нас перегрызет, а первым сожрет твоего сына». Но отец Кантемира не послушался, хоть и уважал хаджи. Не стал убивать собаку. И выходит, он ее больше всех уважал. И вот, когда отец отказался сделать то, что сказал хаджи, Кантемиру ничего не оставалось, как сделать это за отца. К тому же деваться ему было некуда – кошки-то все перевелись. И вот как поступил Кантемир. У его отца имелся мотоцикл – он на нем ездил в райцентр. И вот, когда один раз отец оставил мотоцикл на улице возле ворот, Кантемир незаметно слил в ведро бензин и после того, как отец уехал, подманил к себе собаку и, когда она подбежала к воротам, облил ее из ведра. Всю облил от головы до хвоста. Пес, как мокрая курица стал. Шерсть к коже прилипла, и фигура наполовину похудела. Лаять перестал, собака, заскулил и начал нюхать, чем он так воняет. А Кантемир зажег спичку и поджег собаку. И тут, как вахнуло – у-у-вах! Пес подпрыгнул от земли на метр, гавкнул в воздухе и, когда назад приземлился, весь горел уже. Потом как рванул через двор, перепрыгнул через забор, и побежал по селу. Добежал до конца и повернул обратно. И всю дорогу горел, как факел. Так и бегал туда-сюда, туда-сюда, пока не сгорел весь. Все в селе сильно обрадовались. Только отец Кантемира остался недоволен. Он снял ремень и отлупил сына. А на следующий день нового пса привел. Только новый пес был уже не тот, что старый, не лаял и не кусался, а когда видел Кантемира, в будку прятался. А знаете почему? Потому что все в селе, все пацаны и все взрослые, и даже все собаки после того случая сделали один умный вывод: тот, кто на Кантемира лает – плохо кончит, а тот, кто скалит зубы – живьем сгорит!
