Азад Гасанов - Тамерлан. Война 08.08.08
Как Кантемир женился (записано со слов любовницы)
В день свадьбы он вырядился, как клоун. Отпадное было зрелище. Представь себе бегемота в смокинге и в жабо, и тебе тоже захочется смеяться. Я, к примеру, полчаса смеялась, никак не могла остановиться. В общем, молодожен из пупса получился несерьезный… Но гулянка удалась.
Нет, без балды, все было устроено на высшем уровне. Пупсик снял самый шикарный ресторан. Пригласил всех авторитетов Сочи с женами и любовницами. Прилетели гости даже из Москвы и Питера. И все прикинутые, навороченные. Глядя на них можно было подумать, что это слет педиков и лесбиянок, где-то в Куршевиле. У мужиков на каждом пальце болт с брюликом, а на шее цепь с полкило. А бабы сверкали, будто новогодние елки. Если бы снять с них все шмотье и сдать в бутики, то на «бентли» бы верняк хватило.
Но круче всех я была. Пупсик мне до свадьбы пресс такой не хилый дал. «Купи себе все, что хочешь, – сказал, – не считай деньги». Я и не считала, и одного пресса не хватило. Зато упаковалась так, что до сих пор мурашки по коже, вау! Это был конкретный шопинг! Когда я зарисовалась в новом прикиде, мужичье от меня глаз оторвать не могло, а бабье их так, просто, кончило от зависти. Да, я была просто секси! Я… как это… завораживала. Что там говорить, я сама от себя шизела. В общем, пупсик расщедрился в тот день.
Пупс, вообще, не плохой, и не такой уж страшный, если разобраться. Если ему мозги не пудрить, не спорить и не давить по мелочам, то он оказывается добрым, заботливым, покладистым. И еще может посмешить. Прикольный он бывает, когда в ударе. Как взялся смешить меня с утра, так и понеслось до поздней ночи. Я ему страшно признательна за этот день. Этот день оказался самым лучшим в моей жизни. Я была окружена вниманием. Все восторгались мной, говорили мне комплименты, влюблялись… Что ты на меня так смотришь? Раньше я не такая была. Я была… вот, если бы ты видел меня пару лет назад, то не стал бы ухмыляться. Я была просто секси! Иначе, как бы Кантемир на меня запал… В общем, шикарные устроил пупсик проводы… Музыканты его почему-то все время вспоминаются. Он их целую толпу согнал. Я еще удивилась тогда, зачем ему эта хренова куча музыкантов? Но я наезжать не стала. Подумала, захотелось мужику на день своей свадьбы целиком филармонию, и хрен с ним. Тем более что прикольно, в общем, получилось. Самыми прикольными были скрипачи и виолончелистка. Квартет такой – трое мужиков во фраках и баба в длиннющем концертном платье. Пупс их в холле поместил. Мужиков полукругом поставил, а посередине бабу посадил. Ноги у неё в раскоряк, а между ними ее большая скрипка. Прикинь, выходишь после шумихи в холл, чтобы покурить, а там эти чудики наяривают, и так тихо-тихо. И тоскливо так, что, просто, балдеешь. И еще слышно, как ноты шелестят, когда их музыканты переворачивают. Приколистика, короче. Классика, сам понимаешь, не халам-балам.
Черкесы его тоже прикольными оказались. Все в мохнатых папахах, в длиннющих халатах с гизирями и с кинжалами на пузе. Одни дудели, другие колотили в бубны, и все скакали, как ошпаренные, и визжали, словно им подрезали яйца. Джигиты, короче, не хухры-мухры.
Потом был один ансамбль, в стиле восьмидесятых. Эти пели про Полесье, про Вологду, про дельтоплан, в общем, про такую хренотень, что если не напиться, то лучше сразу повеситься. Дискотека восьмидесятых, одним словом. Это тебе не Тимати и не Стас Пьеха.
Хотя был и Тимати, и еще куча всяких мелких звезд. А я, прямо скажу, эту шантрапу на дух не переношу. Ни голоса у них, ни слуха… ни кожи, ни рожи. И шланги все, равных нет! Тимати, к примеру, спел какую-то свою лабуду и сразу слинял. И правильно сделал, а то я этого татуированного потца больше других не перевариваю.
Еще выступали файеры или, как их там, в общем, те, кто играет с огнем. Крутили огненные обручи, выдували пламя изо рта, запускали фейерверки. Зрелище, в общем, было яркое. Всем понравилось. Но больше всех, конечно, пупсу моему. Он натурально обалдел. Он же Огнепоклонник.
А потом он уехал в ЗАГС, отметиться у себя на свадьбе. А вечером попоздней назад вернулся, и мы рванули в Абхазию. Это я такое условие поставила, сказала, если хочешь свадьбу без истерик, дай мне что-нибудь. Он мне ответил: проси, чего хочешь. А я ему: я бои без правил никогда не видела. Пупс только ухмыльнулся, если тебя кто обидел, говорит, укажи на него пальцем. Я в ответ: таких идиотов в Сочи нет, а вот если рвануть куда-нибудь подальше, где Огнепоклонника никто не знает… Вот мы и рванули в Абхазию. И не в Гагры, не в Пицунду. Рванули за Гудауту, куда-то в горы. Забрались в самый глухой аул и тамошней забегаловке нашли то, что искали.
На Кантемира и его телохов никто не обратил внимание, а на меня, как глянули, так сразу обо всем забыли. Нет, правда, я тогда отпадно выглядела.
Абхазы в отличие от Кантемировских дружков церемонии разводить не стали. Взяли меня в круг, выложили бабки на стойку и предложили сделать такое, о чем я не стану говорить. У пупса от их прямоты челюсть отвисла. В себя он пришел только тогда, когда самый шустрый из них залез ко мне под юбку. Пупсик выхватил пушку у телоха и без лишних слов прострелил шустрому абхазу тыкву. Вот тогда-то и началось. Абхазы похватали свои пушки (у них в Абхазии что-то типа военной демократии, все поголовно при оружии), пупсовские телохи выставили стволы, и начался реальный трам-тара-рам. Пошла такая трескотня, что лучше бы было сразу сдохнуть.
Меня повалили на пол. Один из телохов придавил меня сверху пузом, да так, что я, как ни старалась, больше ничего не смогла увидеть. Только треск и грохот закладывал мне уши.
А потом вдруг, разом все умолкло. Телох поднялся, поставил меня на ноги, и я увидела, что абхазы все до единого в ящик сыграли. Трупов была куча, а забегаловку не узнать, в хлам ее разворотили!
Напоследок облили то место бензином и подожгли. Сразу ярко стало. Так ярко, что даже горы нарисовались в темноте. Нет, такого шоу я еще не видела. Обалдела. Глаз не могла оторвать. Хотя по сути это было не шоу, а кремация – запахло противно горелым.
Мы рванули оттуда, сломя голову. А я все смотрела, смотрела в заднее стекло. И балдела. Да, надо признать, умеет Огнепоклонник устраивать поджоги.
В начале славных дел (записано со слов бывшего заложника)
В плен я попал в мае. А освободился только в декабре. Все это время меня держали в спортзале. И били. Днем и ночью, изо дня в день, без остановки. Когда не били меня, били других, но на моих глазах, а, значит, били по самому больному месту – по кончикам нервов, на краешке которых трепетала запуганная, униженная душа. Били в назидание, били, пытая, били просто так, отрабатывая приемы, били для удовольствия, не отрабатывая ничего. Я знаком был с жестокостью с детства, но хлебнул ее через край только там. Я представлял, что такое жестокость на Кавказе, но всю ее бесноватую прыть ощутил только в том спортзале.
Мой дед в Великую Отечественную побывал в немецком плену и потом много рассказывал о концлагерях. Рассказывал о том, как его два раза сажали в карцер, после двух попыток к бегству. Рассказывал о том, как он работал на разгрузке вагонов, и том, как их плохо кормили. О том, как работалось у литовцев на хуторах, о танцах и романе с некой Ингрет. О том, как он откармливался литовским салом, прежде чем решиться на третий побег. О том, как литовская полиция выловила его в лесу, когда он пробирался к фронту, а немцы переправили его в Европу для работы на угольном карьере. Как он сдружился с нарядчиком – штатским немцем, – и тот, бывало, угощал его шнапсом и картошкой. Как один пьяный гауптман заехал ему сапогом по мягкому месту, когда дед попробовал симулировать геморрой. О том, как его перевели в Германию, и как он там работал на сахарном заводе. О том, как они торговали сахаром, или выменивали на шнапс, картофель и мясо. О дискриминации по отношению к русским: русских военнопленных содержали в бараках в закрытой зоне, в то время как поляки, французы и англичане жили в городе на съемных квартирах, и никто не охранял их. О последней его военной любви: о полячке, которая работала на том же заводе и вечерами частенько пробиралась к нему, и как сладко им спалось на мешках с сахаром.
Его рассказы совсем не походили на книги о концлагерях, но деду я верил больше. И вот теперь, вспоминая его рассказы о плене, я задаюсь вопросом: если методы немцев принято считать жестокими и бесчеловечными, а их самих именовать фашистами, то тогда как называть те зверства, которые я испытал в спортзале, и как называть моих истязателей – моих земляков? Архижестокостью и архифашистами? Нет, мои земляки не фашисты. Они нормальные люди. Во всяком случае, по меркам Кавказа. Парадокс? Опять же нет. Нет никакого парадокса. Фашизм – европейское понятие. Этим словом они определяют патологическое отклонение от принципов изобретенного ими же гуманизма. А на Кавказе гуманизм никто не изобретал. На Кавказе норма жизни есть жестокость. Здесь действует первобытный закон: у кого зубы острее, тот и выживает. Зубастые волки терзают беззубое стадо, а псы, у которых клыки короче охраняют стадо от волков.
