Русская война 1854. Книга пятая - Антон Дмитриевич Емельянов
Как писал известный юрист Кони, именно кружок великой княгини Елены Павловны стал местом, где рождались и прорабатывались планы великих реформ Александра II. Получается… Уже второй день я строю все свои планы, надеясь на участие той, с кем, по сути, и собрался бороться. Конечно, оставался шанс, что Елена Павловна просто была доброй женщиной, которая не вникала до конца в то, что происходило вокруг нее, но… Это время уже успело отучить меня от привычки надеяться на чужую глупость.
И что делать?
[1] Бутовский имеет в виду собственную книгу «Политэкономия как нравственная наука». И да, такие вопросы изучались и поднимались в России с самого начала 19 века.
Глава 14
Я ругался про себя, что здесь, в столице, дела идут хуже, чем на войне. Одно утешало: вроде бы падать ниже уже было некуда. И не успел я додумать эту мысль, как дверь в «Палкинъ» громко стукнула, внутрь вошел жандармский офицер в голубом мундире с белыми петлицами и решительно двинулся прямо ко мне.
— Григорий Дмитриевич Щербачев? — жандарм смерил меня долгим внушительным взглядом, словно давая время осознать, как быстро меня нашли во вроде бы случайном месте.
— Я.
— Казачий сотник Степан Георгиевич Эристов — это ваш подчиненный?
— Мой.
— Он был задержан во время попытки нападения на великого князя Константина Николаевича. Прошу вас проследовать за мной для дачи показаний.
Жандарм говорил вежливо, но в воздухе витало: стоит мне отказаться, и рядом обязательно найдутся те, кто будет готов поговорить со мной совершенно другим языком… Что я там говорил? Ниже падать некуда? Накаркал, как есть накаркал. Ну и Степан — что же он начудил? В то, что казак на самом деле напал на великого князя, я не верил.
— Что ж, раз дело серьезное, пройдемся, — я поднялся со своего места.
Ростовцев напряженно переводил взгляд с меня на жандарма, словно раздумывая о какой-то невероятной глупости, но я быстро нашел ему дело. Попросил прогуляться до Меншикова и сообщить обо всех последних событиях. Может, сумеет помочь светлейший князь — а я потом найду как ему отплатить. А не сможет, так и просто знать о начале охоты на противников нового курса будет совсем не лишним.
На улице нас с жандармом ждала закрытая кибитка, двери захлопнулись со звонким щелчком, а потом мы понеслись в неизвестном направлении. С закрытыми окнами я ничего не видел, и единственное, на что мог полагаться, это мощеная мостовая — пока колеса стучат по камням, мы еще в центре. Хотя нет… Еще был ветер: если мы свернем к Петропавловке, даже здесь я не смогу пропустить его порывы.
Но обошлось. По дороге я попробовал узнать хоть какие-то детали у своего сопровождающего, но тот только раз предупредил, что ему нельзя со мной разговаривать, а потом старательно молчал. Наконец, карета остановилась, передо мной открылась дверь, и я неожиданно узнал это место. Стрельна — а значит, меня привезли не куда-нибудь, а на дачу к Алексею Федоровичу Орлову.
Жандарм провел меня мимо охраны, потом под невысокой готической башней, и, наконец, мы остановились перед одноэтажным флигелем с выходящими на сад окнами. Сквозь них было видно склонившуюся над столом фигуру человека: высокий лоб, кудряшки на кончиках волос… Алексей Федорович не отрывался от бумаг, пока мы не зашли в кабинет. Потом окинул меня взглядом и махнул сопровождающему жандарму, чтобы тот вышел.
— Григорий Дмитриевич, скажу честно, был уверен, что мы познакомимся при совсем других обстоятельствах, — граф Орлов, глава третьего отделения, наследник Бенкендорфа, словно ждал от меня каких-то слов.
Я же перевел взгляд в сторону, пробежался по кабинету — тут в отличие от царских покоев никаких лежанок на всякий случай не было — и неожиданно остановился на большом портрете. Крупный мужчина с короткими, словно во время болезни, волосами и горящим взором.
— Это ваш брат Михаил, — догадался я. — Говорят, он был одним из лидеров декабристов и должен был оказаться шестым на эшафоте, но вы поручились за него перед Николаем. Рискнули всем.
— Царь ценил верность. Не только себе.
— Михаил ведь уже умер?
— Ему тяжело далось отлучение от столицы. И даже после разрешения вернуться в Москву многие ставили ему в укор судьбу остальных восставших.
Как иронично: простил царь, но затравили свои же.
— Вы ведь тоже либерал, Алексей Федорович, — я почесал лоб и продолжил. — Раньше я это не понимал, но вот поговорил с Горчаковым, потом узнал, что вы частый гость у Елены Павловны, где уже лет десять говорят только о реформах. Как вы могли одновременно служить Николаю и быть собой?
— Неожиданный вопрос, — Орлов улыбнулся. — Дочь рассказывала о вас, мы даже обсуждали вас с царем, и я еще думал, с чего такой человек, как вы, начнет разговор, когда нас сведут подобные обстоятельства. И вот, что, оказывается, волнует вас больше всего. Что ж, я отвечу, хотя вы могли бы уже и сами догадаться… Николай Павлович в самом начале своего царствования убедился, насколько неудержима русская душа, и нашел свое решение, как ее сдержать. Консерваторы при нем занимались реформами, а либералы охраняли Россию. Каждый делал то, что было против нашей сути, и это заставляло продумывать каждый шаг. Не спешить, думать, и мне хочется верить, что это помогло России стать сильнее.
— Мир изменился, стал быстрее. Возможно, тех скоростей хватало в начале века, но не сейчас.
— Забавно. Вы считаете себя противником тех, кто хочет реформ России, но сами стоите за изменения.
— Но не ценой всего. Не реформы ради реформ. Я хочу, чтобы Россия развивалась, но чтобы каждый понимал для чего. Чтобы каждый год становился лучше предыдущего, чтобы каждое новое поколение жило лучше. Чтобы этот процесс стал максимой, основой.
— И наши реформы сделают Россию лучше, разве нет?
— Сначала они разрушат то, что есть. Сколько людей заплатят жизнью, за то, чтобы жернова прогресса повернулись!..
— Другого пути нет. Ни на востоке, ни на западе ни одна страна не смогла прийти в новое время без крови.
— Это вовсе не значит, что мы не станем первыми, — запальчиво возразил я, и неожиданно Орлов усмехнулся.
— Сергей Семенович Уваров был бы доволен. Сколько он занимался образованием? Всего двадцать лет, а
