Роберт Холдсток - Лес Мифаго

Оба тела отнесли на открытый участок у реки и положили рядом. Потом сделали двое носилок, очень грубых, и почтительно положили на них тела. Вождь склонился над девушкой, посмотрел ей в лицо и пробормотал: — Ус гуериг… ус гуериг…

Человек, который был отцом девушки (или юноши, трудно сказать), опять беззвучно заплакал.

— Ус гуериг, — пробормотал я, и пожилой вождь взглянул на меня. Он выхватил перо куропатки из правой руки девушки и смял его. — Ус гуериг! — зло сказал он.

Значит они знали Кристиана. Он был ус гуериг, что бы это ни значило.

Убийца. Насильник. Человек без жалости.

Ус гуериг! Я не осмелился сказать им, что этот кошмарный убийца — мой брат.

Олень тоже оказался поводом для беспокойства. В конце концов он принадлежал нам. Мы принесли бедра и туловище, но люди отошли от нас; некоторые улыбались и показывали, что мы можем взять мясо. Несколько жестов объяснило им, что они могут взять мяса, как подарок от нас. Я едва успел улыбнуться и тряхнуть головой, как шестеро из них наклонились к куче, закинули большие куски на плечи и быстро пошли вдоль берега реки к своей деревне.

Жизнеголос

Шестая ночь. Мы у людей, которые стерегут броды на реке. Стивен называет их шамига и говорит, что о них упоминает в своем дневнике его отец. Странные трогательные похороны для двух юных любовников, которых мы нашли. Пугающе сексуальные. Их похоронили за рекой, в лесу, среди других могил. Каждый погребальный холм украшен спиралями, кругами и крестами; у мужчин и женщин разные узоры. Молодых людей положили в одной могиле, выпрямив тела и скрестив их руки на груди. К концу члена юноши привязали кусок тонкой веревки, второй конец которой обвили вокруг шеи, имитируя эрекцию. В отверстие девушки положили раскрашенный камень. Стивен уверен, что таким образом шамига обеспечивают им сексуальную активность в другом мире. Над могилой насыпали высокий холм.

Шамига — как и Гуивеннет — мифаго, племя из мифов и легенд. Так странно сознавать это. При жизни они стерегут броды на реке — и появляются там, после смерти. Легенды утверждают, что, когда река разливается, они превращаются в камни брода. С шамига связаны несколько рассказов, полностью забытых в наше время. Однако Стивен знает кусок одного такого рассказа, о девушке, которая вошла в реку, нырнула и превратилась в камень, чтобы помочь перейти вождю. Тот унес ее и, в результате, она стала частью стены крепости.

Похоже шамига не любят счастливых концов. Я понял это позже, когда к нам пришла «жизнеголос». Это девушка, совсем еще подросток, полностью голая и выкрашенная в зеленое. Очень волнующе. Со Стивеном что-то произошло и он понимает все, что она говорит.

Вечером, после похорон, шамига устроили пир нашей олениной. Они разожгли большой костер и вокруг нас, футах в двадцати, поставили круг из факелов. Сами шамига собрались вокруг костра, больше мужчин, чем женщин, все в ярких туниках, юбках или коротких плащах; я заметил только четырех детей. Их хижины стоят на ровном месте, достаточно далеко от реки; грубые квадратные постройки с тонкими соломенными крышами, однако каркас сделан из очень твердого дерева. Судя по свалкам и остаткам старых зданий — и, конечно, кладбищу — они живут здесь много сотен лет.

Оленина, зажаренная на вертеле и политая соусом из растений и диких слив, оказалась великолепна. Все пользовались заостренными раздвоенными ветками, похожими на вилки; очевидно есть ими считается вежливым. Мясо с туловища, однако, рвали руками.

Пир закончился еще до наступления темноты. Я обнаружил, что горевавший человек был отцом девушки. Юноша оказался иншаном: из другого места. Мы по-прежнему объяснялись только знаками, но, похоже, нас уже не подозревали ни в чем плохом; ус гуериг объяснило все — это дело не наших рук. На вопросы о нашем происхождении мы ответили так, что озадачили всех взрослых; на короткое время они стали довольно подозрительными.

А потом, внезапно, наши хозяева изменились и возбужденно зашушукались в предчувствии чего-то приятного. Те из собравшихся, кто не глядел на меня и Китона с любезным любопытством, огляделись по сторонам, поискали глазами среди факелов, потом уставились на темный лес. Где-то неестественно крикнула птица, и все в восхищении закричали ей в ответ. Старейшина племени, которого звали Дариум, наклонился ко мне и прошептал: — Кушар!

Я даже не заметил, как она оказалась среди нас; стройная фигурка, темный силуэт на фоне кольца горящих факелов. Она касалась уха, глаза и рта каждого взрослого, а некоторым давала маленькую изогнутую веточку; большинство почтительно держало их в руках, однако два-три шамига вырыли ямку у ног и похоронили подарок в ней.

Потом Кушар уселась на корточки рядом с нами и внимательно оглядела нас. Все ее тело и лицо — даже зубы! — были зелеными; только глаза окружали тонкие красные и черные круги, нарисованные охрой. И длинные, тщательно расчесанные волосы сохранили природный черный цвет. Очень тонкие руки и ноги, и очень маленькие груди — скорее пупырышки. И никаких волос на теле. Я чувствовал, что ей лет десять-двенадцать, но узнать так ли это, было невозможно.

Она говорила с нами, мы отвечали по-английски. Ее темные глаза, сверкавшие в свете факелов, глядели больше на меня, чем на Китона, и палочку она дала мне. Я поцеловал ее, она засмеялась и нежно пожала мою руку.

Принесли два факела и воткнули по обе стороны от нее. Она уселась поудобнее, взглянула на меня и заговорила. Все шамига повернулись к нам. Девушка — ее действительно звали Кушар? или кушар означает жизнеголос? — закрыла глаза и заговорила, по-моему лишь слегка громче, чем обычно.

Слова текли с ее языка, красивые, свистящие, непонятные. Китон недоуменно посмотрел на меня; я только пожал плечами. Прошла минута и я прошептал: — Мой отец мог понимать что-то…

Больше я не успел сказать ни слова: Дариум резко посмотрел на меня, наклонился ко мне и сердито вытянул руку. В значении жеста усомниться было невозможно: «Молчи!»

Кушар продолжала говорить, с закрытыми глазами, не обращая ни на что внимания. И я начал понимать журчание реки, треск факелов и шелест страны леса. И едва не подпрыгнул, когда девочка сказала: — Ус гуериг! Ус гуериг!

— Ус гуериг! — громко повторил я. — Расскажи мне о нем.

Глаза девочки открылись. Она перестала говорить, на ее лице отразилось изумление. Остальные шамига тоже были потрясены. Они заволновались и зашептались, а Дариум что-то громко раздраженно сказал.

— Прошу прощения, — тихо сказал я, в упор посмотрел на него, потом на девочку.

«...она рассказывает истории закрыв глаза, так что улыбки или, наоборот, хмурые взгляды слушателей никак не влияют на характеры героев».

Эти слова, из письма отца Уинн-Джонсу, всплыли у меня в сознании. Я виновато спросил себя, не изменил ли я что-нибудь в критический момент, и теперь история никогда не будет такой же.

Кушар продолжала глядеть на меня, ее нижняя губа слегка вздрагивала. Мне показалось, что в ее глазах на мгновение сверкнули слезы, но тут же ее взгляд опять прояснился. Китон молчал, но держал руку в кармане, в том самом, в котором носил пистолет.

— Теперь я знаю, кто ты, — сказала Кушар.

Я растерялся и не сразу сообразил, что сказать, но потом выдавил из себя: — Я еще раз прошу прощения.

— И я, — сказала она. — Но ничего плохого не произошло. История не изменилась. Но я не сразу узнала тебя.

— Не уверен, что понимаю, о чем речь… — начал я.

Китон очень странно посмотрел на нас. — Что ты не понимаешь? — спросил он.

— Что она имеет в виду…

Он нахмурился. — Ты понимаешь ее слова?

Я изумленно посмотрел на него. — А ты нет?

— Я не знаю язык.

Шамига зашипели, знак, что они требуют молчания и хотят дослушать окончание истории.

С точки зрения Китона девушка говорила на языке, на котором говорили в Британии за две тысячи лет до рождения Христа. Но я понимал ее. Не это ли имел в виду отец, когда писал о девочке с «отчетливыми медиумными способностями»? И, тем не менее, потрясенный установлением связи между нами, я перестал думать о том, что происходит. Тогда я не мог знать, какое огромное изменение произошло со мной, пока я сидел на берегу реки и слушал голос из прошлого.

— Я голос жизни этих людей, — сказала она и опять закрыла глаза. — Слушай молча. Жизнь не должна изменяться.

— Расскажи мне о ус гуериг, — попросил я.

— Сейчас жизнь Изгнанника не здесь. Я — голос только той жизни, которую вижу. Слушай!