За тысячи лет до Рагнарека - Андрей Каминский
Путь домой
— И что же мне с тобой делать…царевич? — задумчиво произнес Агамемнон.
Великий царь Микен восседал на обитом золотом деревянном троне в своем огромном шатре. Вблизи военный вождь Аххиявы оказался коренастым широкоплечим мужчиной, средних лет, с квадратным лицом и коротким, будто обрубленным, носом с широкими ноздрями. Плотное тело упрятано в бронзовый панцирь с золотой мордой льва на груди, короткие мускулистые ноги прикрывали бронзовые поножи отделанные серебром. С отделанного золотыми бляшками кожаного пояса свисал длинный меч, на коленях лежал шлем в форме львиной головы. Седеющие рыжеватые волосы, после сдернутого с головы шлема стояли торчком, однако окладистая черная борода аккуратно причесана и умащена благовониями. В руке царь держал золотую чашу, из которой и прихлебывал вино.
Сам шатер выглядел именно так, как и подобает жилищу царя царей: полы выстелены вавилонскими и египетскими коврами, на стенах висело трофейное оружие, — панцири, мечи, копья, — возле трона стояли обитые бронзовыми полосами сундуки, полные трофейного добра. По обе стороны от трона стояли четыре ахейских воина в полном бронзовом доспехе, с копьями в руках и мечами на поясах. Несколько испуганных миловидных женщин хлопотали возле большого очага, где, на бронзовых треногах стояли глиняные горшки с кипящим содержимым, аппетитно пахнущим чесноком, тушеным мясом и какими-то специями. В углу шатра, почти скрываясь в тени, сидел немолодой мужчина в черном хитоне, неспешно перебирающий пальцами струны лиры.
Во всей этой роскоши шатра Одрик смотрелся особенно невзрачно — босой, грязный в простой коричневой тунике и бурой от засохшей крови повязкой, обмотанной вокруг головы. Надо отдать царю должное — присматривавшие за наследником Рудогорья слуги заботились о его ране, хотя в остальном отношение к нему мало чем отличалось от прочих пленников. Одрика держали лишь на хлебе и воде, но разместили в отдельном от остальных загоне, что внушало смутные надежды на какое-то особое отношение царя. На третий день плена молодого человека вывели из загона и привели пред очи царя.
Агамемнон дал знак одной из рабынь и та, обвернув руки толстой тряпкой, ухватила один из горшков и с поклоном поставила его на треножник рядом с троном. Царь выловил из горшка кусок жирной говядины и погрузил в него крепкие зубы.
— Есть хочешь? — спросил царь Одрика и, когда тот настороженно кивнул, подал знак одной из рабынь, — дай и ему тоже.
Перед Одриком поставили еще один горшок и тот, усевшись на корточки, обжигаясь и дуя на обожженные пальцы, начал жадно есть сочное мясо. Агамемнон с насмешкой смотрел на оголодавшего молодого человека.
— Завоевателю полагалось бы давать прием во царском дворце завоеванного города, — заметил царь, — но сейчас это малость…неудобно. Ты же видел, что осталось от Трои?
Одрик видел: даже из загона, где он сидел, было хорошо видно пламя пожарищ над павшим городом. Вилуса горела даже спустя три дня после того, когда распаленные пролитой кровью ахейцы ворвались в пролом в стене и устроили в городе резню. Сам Одрик к тому времени уже валялся без сознания и боги избавили его от необходимости видеть все это.
— Ахиллес мертв, — вдруг сказал Агамемнон, — умер от стрелы Алаксанду.
— А что сам Алаксанду?
— Тоже мертв, — пожал плечами царь, — как и Менелай.
— А Елена? — вырвалось у Одрика.
— Исчезла.
Разочарование, должно быть, слишком явно отразилось на лице молодого человека и Агамеменон усмехнувшись, протянул пустой кубок рабыне, чтобы она наполнила его вином.
— И ему налей, — сказал он, кивнул на Одрика, — такие вести нужно запить.
Словно в подтверждение его слов, царский музыкант пробежался пальцами по струнам, вырвав из лиры некий звук, что мог бы сойти за насмешку. Одрик бросил быстрый взгляд в темный угол — что-то смутно знакомое почудилось ему в этой согбенной фигуре. Перевел взгляд на кубок и сделал осторожный глоток. Губы смочил уже знакомый вкус крепленного сладкого вина, что подавалось на пиру Алаксанду — понятное дело, содержимое троянских винных погребов стало одним из первых трофеев царя Микен.
— Сбежала Елена или валяется где-то мертвой — мне уже нет до того дела, — говорил Агамемнон, — со смертью Менелая и Алаксанду это не имеет значения. Елена это прошлое — а я смотрю в будущее. В нем может быть место и для тебя — если мы сейчас договоримся.
Музыкант извлек из лиры очередной странный звук, в котором Одрику почудился вопрос.
— Договоримся? — спросил он, — о чем?
— Богатства Трои — не единственная цель моего похода, — без обиняков сказал Агамемнон, — и уж тем более, не обиды моего покойного брата. Владения проливами, торговый путь на север — вот моя награда и мое будущее богатство. Я говорил с пленниками — и они рассказали мне, кто такой Одрик, сын Марона. Если я отпущу тебя на север, без всякого выкупа — твой отец станет вести торговые дела только со мной?
Одрик думал недолго.
— Мой отец стал тем, кем он есть еще и потому, что он всегда видел свою выгоду, — сказал он, — и, конечно же, он не откажется торговать с царем Аххиявы, победителем Трои.
В углу шатра заиграла новая мелодия — бодрая, решительная, вдохновляющая. Агамемнон усмехнулся и, подав знак рабыне, приказал ей снова наполнить оба кубка.
— Выпьем, царевич! — сказал он, — за процветание наших народов и вечный мир между Микенами и Рудогорьем. Во имя Посейдона, Бога богов, принесшего нам победу и тех богов, которым молятся в твоих краях — да будет так!
— Да будет, — кивнул Одрик опрокидывая свой кубок и закусывая уже остывшим мясом.
Уже вечерело, когда Одрик, сытый и пьяный, пошатываясь, вышел из царского шатра. Агамемнон, со своих щедрот, подарил ему и новые одежды — сейчас молодой человек носил тунику из чистой белой ткани и с черным узором по подолу, а также новые кожаные сандалии. На пальце красовался золотой перстень с синим сапфиром, ранее украшавший руку самого царя; с
