Хранить вечно. Дело № 1 - Борис Борисович Батыршин
Годилось всё это богатство разве что на то, чтобы оклеивать им стены – в отличие от содержимого трёх других пачек. В первой были беловатые бумажки по десять и двадцать фунтов; другая целиком состояла из пятидесяти- и стодолларовых купюр. В третье были перемешаны швейцарские франки, шведские кроны и почему-то финские марки, четыре купюры по пятьдесят марок каждая.
Третью пачку я пересчитывать не стал, зато со всем тщанием сосчитал фунты и доллары. Фунтов вышло около двух с половиной тысяч, и немного больше трёх тысяч долларов - по нынешним меркам состояние весьма нехилое.
Теперь документы. Три перевязанные бечёвками пачки картонных и бумажных корочек. В первых двух - мандаты на бланках ВЧК, от которых нам сейчас ровно никакого проку, потому как и организации-то такой не существует. Несколько царских старорежимных паспортов – тоже бесполезный хлам, как и трудовые книжки с отметками предприятий Москвы и Петрограда и указаниями места жительства. В первые послереволюционные годы они заменяли удостоверения личности, поскольку паспортов в Республике Советов нет и не будет до тридцать второго, кажется, года.
Так, с деньгами и документами покончено. Валюта рассована по карманам, никчёмные дензнаки полетели в ближайшую корзину. Туда же, порвав на всякий случай на мелкие клочки, мы отправили «чекистские» мандаты и «трудовые книжки». Корзину забить доверху всяким хламом и запихать в самый дальний угол...
Теперь – ценности иного рода. Три суконных мешочка, содержащие именно то, что я и ожидал. В одном «бранзулетки», кольца и броши с крупными и явно очень дорогими камнями, плюс две нитки крупного розового жемчуга. В двух других камни без оправ. Я слабо в этом разбираюсь, но на первый взгляд – бриллианты, сапфиры, рубины, изумруды.
Кроме мешочков в ящике были четыре увесистых длиной в полтора пальца, цилиндрика, запечатанные в плотную синюю бумагу, банковские упаковки с сотней золотых червонцев в каждой. Да, так и есть: и двуглавый орёл оттиснут сбоку на бумаге, и масляно-жёлтые кружочки с профилем последнего самодержца всероссийского. Это сколько же будет по нынешнему курсу? Понятия не имею, поскольку это самый курс мне неизвестен…
И под конец – вишенка на торте, тот самый угловатый свёрток в коричневой промасленной бумаге. Внутри оказался бельгийский «Браунинг» номер два, густо покрытый слоем оружейного сала – надёжный и убойный ствол, очень похожий на наш «ТТ». К такому красавцу ещё бы деревянную кобуру-приклад, как у «Маузера»… Но чего нет того нет; я, было, дёрнулся было искать подходящую ветошку, чтобы привести оружие в порядок, но Марк меня остановил. Я не стал спорить – мы и так чересчур засиделись на чердаке. В щели тряпичной «светомаскировки» уже пробивались первые предрассветные лучи, завывания «тамплиеров» внизу стихли не меньше часа назад. Пора и нам: я засунул свёрток с «браунингом» сзади за ремень под юнгштурмовку, рассовал по карманам коробки с патронами (по двадцать штук в каждой) и вслед за своим спутником вылез через мансардное окошко на крышу.
…Что ж, как говорил герой одной советской комедии: « это мы удачно зашли…»
IV
Интуиции, как известно, лучше доверять. Когда мы с Марком выбирались на гулкое железо кровли и сползали вниз по водосточной трубе, мелькнула у меня эдакая поганая мыслишка: «слишком уж гладко всё идёт, слишком уж без сучка, без задоринки…» И ведь накаркал: неприятности начались в переулке, едва мы успели отойти от музея шагов на полсотни. Сперва впереди, из узкого прохода между домами, возникли две ссутуленные фигуры - заторопились нам навстречу. Походка их мне сразу не понравилась – какая-то вихляющая, развязная… не может быть у добропорядочных людей такой походки! Тот, что шёл сзади, держал руки в карманах - и мне это тоже не понравилось до чрезвычайности. Я обернулся – так и есть, ещё двое вынырнули из подворотни. Гопники – и надо же было так попасть! Почти ведь при свете дня, в пять утра над Москвой уже светло, хоть газеты читай… А дворников, как назло, ни одного!
Марк замер – на лице у него был написан откровенный испуг. Те, что впереди приблизились, и я смог отчётливо разглядеть их лица. Заискивающе-наглые улыбочки, на год-два старше нас. У заднего во рту золотая фикса. Мешкая шпана, типажи более, чем характерные…
- Чего это вы по чужой улице ходите? – поинтересовался первый.
Я посмотрел ему в глаза.
- А что, нельзя?
- Можно, а чё ж? – гопник осклабился. – Бабло только оставь, и гуляй, сколько влезет! У нас швабода!
Он так и сказал, издевательски коверкая это слово – «швабода».
- Пусть рубахи сымут. – прогундосил второй. - Вона они какие, сукно тонкое, целое! На Новом Сухаревском рынке за их рублёв по десяти дадут!
Вот когда я по-настоящему пожалел, что отложил чистку «Браунинга» на потом. Будет мне урок…
Нож рыбкой прыгнул в ладонь
- Гугнявый, у ентого фраера перо!
Передний гопник испуганно отшатнулся. Задний, тот, которого назвали Гугнявым, наоборот, шагнул навстречу – на костяшках пальцев у него жёлтым металлом блестел кастет.
- Ты того… не балуй, а? Нас четверо, и пёрышки тоже найдутся. Порежем или покалечим, так что лучше карманы сам выворачивай!
- Ну, это мы ещё посмотрим. Одного-то я, уж всяко, на пику посадить успею. Кто хочет первым, может, ты?
Гопник гадостно ухмыльнулся, блеснув фиксой, и стал заходить сбоку. Плевать он хотел на мои угрозы
Гугнявый выдернул и кармана руку с ножом – насколько я успел заметить, довольно убогая переточка обычного кухонного ножа. Лезвие длинное, узкое - не дай бог получить такое в печень…
Лопатками я почувствовал спину Марка и на миг обернулся. Другие двое тоже разошлись по сторонам – у обоих в руках поблёскивали ножи.
Гугнявый всё приближался. Если удачно попасть носком башмака в пах, прикинул я, то можно будет, не глядя резануть по физиономии и заняться вторым. Только вот Марк – как-то он продержится против двоих?
Бах! Бах!
В узком переулке выстрелы раскатились, многократно отражаясь от стен зданий. Передний гопник испуганно присел, перо звякнуло по брусчатке.
И зычный, привыкший отдавать команды голос:
- А ну, брысь отсюда, шантрапа!
- Атанда, пацаны! Он, гад, из шпалера шмаляет!
Шпану как ветром сдуло: только что они обкладывали нас, словно собаки загнанного кабана – и уже только топот стихает где-то в подворотне.
