Олег Радзинский - Агафонкин и Время

– Адресат один, – развеселился Путин. – Тоже я.

– Ясно, – сказал Агафонкин, – а что в письмах? – Ему было не очень интересно, но обязанность Курьера знать, что доставляешь.

– Советы, – улыбнулся Путин. – Советы молодому поколению.

Агафонкин рассматривал темный густой кофе в почти прозрачной синей чашке, в тонких фарфоровых стенках которой пряталось ее время.

Вслух он сказал:

– Я, Владимир Владимирович, так и не понял, зачем вам это. У вас ведь все в жизни уже получилось. Да и изменить ничего нельзя.

– Насчет “изменить нельзя” – это мы посмотрим, – прищурился Путин. – Я в это не верю. Если хотеть – изменить можно все.

Агафонкин промолчал: спорить бесполезно.

– Я вам, Алексей Дмитриевич, расскажу историю, – продолжал Путин. – Во дворе, где я вырос, был у меня друг – Сережа Богданов. Ближайший, самый лучший, мы практически не расставались. После школы я пошел на юрфак, затем в органы, а Серега устроился в ателье учиться на портного. Помню, году в 80-м я вернулся в Питер с курсов переподготовки в Москве, меня тогда из “пятерки” уже перевели в Первое Управление, ПГУ. – Он посмотрел на Агафонкина, понимает ли тот, о чем речь, усомнился и пояснил: – Вы молодой, можете не знать: “пятерка”, Пятое Управление было отделением КГБ по борьбе с идеологическими диверсиями, а Первое Главное Управление – это элита, святая святых – внешняя разведка. Туда отбор был почище, чем в космос.

Путин засмеялся и кивнул Агафонкину:

– Жалко, мы вас тогда не знали. Нам бы такие кадры… Ох, что бы мы натворили!

– Что? – спросил Агафонкин: ему и вправду было интересно.

– Да чего хотите, с такими-то возможностями, – удивился Путин. – Повернули бы ход истории как нам нужно.

– Вы вроде и так повернули как вам нужно, – заметил Агафонкин. Он попробовал потянуться. – Может, велите развязать? А то тело затекает.

– Развяжем, развяжем, – согласился Путин. – Как договоримся, так и развяжем. Вот послушайте сперва…

Ему не терпелось рассказать свою историю.

– Вернулся я в Питер, служу в ПГУ, все у меня ладится, жизнь идет как нельзя лучше. До смешного, не поверите: даже мать “Запорожец” выиграла в лотерею. – Путин засмеялся, вспоминая выигрыш. – Представьте: “Запорожец” – в лотерею! Сама-то она ездить не могла, мне подарила. Вот как везло…

Он отпил чай из высокой кружки защитного цвета. “Интересно, почему он не пользуется сервизом Подгорного? – думал Агафонкин. – Не хочет, должно быть, пить из чашек, принадлежавших некомандным людям”.

– Проезжал я как-то на этом “Запорожце” наш двор и вспомнил о Сереге Богданове: как он там? – продолжал Путин. – Неужели до сих пор в ателье? Неужели ничего из него не получится? Жалко, лучший друг детства – самый верный, самый преданный. А я, Алексей Дмитриевич, преданность в друзьях ценю больше всего.

Он многозначительно посмотрел на Агафонкина – дошел ли подтекст. Агафонкин кивнул: дошел. Путин остался доволен его понятливостью.

– Пробили по базе данных – и действительно, в ателье работал Серега. И так мне стало за него обидно: думаю, нет, нужно помочь человеку изменить судьбу. Поехал к нему в ателье, вызвал его. Обрадовались, конечно, вспомнили, как куролесили. И тут мне идея в голову пришла: нас на курсах переподготовки на Охте – была такая “401-я школа” оперативного состава – учили, что главное для сотрудников – способность к адаптации. Можешь адаптироваться к новым задачам, меняться – успех обеспечен. Мне этот принцип так понравился, что я решил его ко всему в жизни применять. Понимаете?

Агафонкин кивнул. Ему начало казаться, что он видит что-то внутри своей чашки – чьи-то тени. Если разглядит Линию Событий – вот его Носитель, стоит перед ним на столе. Он продолжал щуриться, присматриваясь.

– Решил я Сереге помочь, – продолжал Путин. – Пошли в кафе, разговариваем о том о сем, а я все думаю: как помочь? Он о работе рассказывает, хвастается, что на брюках специализируется, рассказывает, сколько в месяц выходит. И тут мне пришла идея: адаптация. Если сможет Серега адаптироваться, я в доску расшибусь, а из ателье его вытащу. А то он уже там и зашибать начал.

Путин сделал паузу, вспоминая о чем-то. Вздохнул.

– Попросил я его пошить мне борцовку для занятий самбо. Она мне и не нужна была, мне проверить его было нужно: открыт ли он переменам, есть у него способность к адаптации или нет. Понимаете?

Агафонкин понимал. Он рассмотрел в чашке контур человека – неясно, словно пунктиром, но время, время – самое главное – он не видел.

– Знаете, что мой Серега сказал? – спросил Путин. – Отказался сразу: Вовчик – он так меня звал, – я ж тебе говорю, что на брюках специализируюсь. Не знаком я, говорит, с таким видом работы. Так попробуй, пытаюсь я его убедить, попробуй, Нет, отвечает, у нас в ателье и материала подходящего не будет. Материал, видите ли, особый нужен.

Путин замолчал, задумался.

– Даже не попробовал. И я понял, что помочь ему не могу, потому что он сам себе помочь не хочет. Нет в нем способности к адаптации. – Путин вздохнул: – Больше мы с Серегой не виделись. Я его в детстве оставил.

– Да… – Агафонкин не знал, что и сказать. – История…

– Я вам это для чего рассказываю, Алексей? – продолжал Путин. – Я же могу вас так называть, правда?

к себе располагает дружеская беседа без формальностей

– Отчего ж нет, – согласился Агафонкин. – Зовите.

– Алексей, – повторил Путин, закрепляя новую фазу отношений. – Я вам это рассказываю, чтобы вы поняли: выживают те, кто старается адаптироваться. Изменились условия, и они меняются. Понимаете?

Он сделал паузу.

– Так вот у вас, Алексей, условия изменились. Нужно адаптироваться.

– Я ж не против, – согласился Агафонкин. – Только результата это не принесет. Но если хотите, пожалуйста.

главное развяжите а там посмотрим

– Стало быть, договорились? – спросил Путин. – Согласны?

не сразу не сразу а то слишком легко

– А вы, кстати, Владимир Владимирович, как узнали… – Агафонкин запнулся: – …о моих способностях?

Он хотел выяснить, что им известно про Квартиру.

– Оперативная работа, Алексей. Узнали, поскольку у нас имеются возможности. У вас – способности, а у нас – возможности, – засмеялся Путин. – Очень правильная формула для отношений с властью в России. Прошу запомнить.

Агафонкин пообещал запомнить.

Сцена в Долине Озер,

в которой атаман Канин находит свой дом

Когда прибытие парохода “Диктатор”, отправившегося из Якутска на помощь осажденному канинцами Вилюйску, из слухов, зыбких, как поздний утренний туман над рекой, стало непреложным и скорым будущим, атаман Канин оставил Заимку Прокаженных Аhаабыт Заимката и отошел на Сунтары.

Он взял Сунтары без боя – местный ревком бежал, узнав о канинском приближении, – и встал близ поселка на постой у богатого казака Дормидонта Панасьева. Семен Егорович хотел дать людям и лошадям передых: в отряде оставалось четверо раненых – двое умерли дорогой.

Он хотел подумать.

Канин не любил крепкий алкоголь. Водка и самогон производили в нем брожение чувств, не вызывая радостного пьянящего дурмана, принося лишь беспокойство и ненужную тревогу. В молодости Канин пробовал пить с товарищами по полку и с завистью следил за охватывавшей их эйфорией. Сам он от водки мрачнел, становился неразговорчив, раздражителен и отчего-то начинал презирать даже тех, кого раньше любил. Люди казались выпившему Канину похожимина жуков, ползающих по земле невесть зачем. Ему хотелось на них наступить.

Красное вино – другое дело: оно грело изнутри, окрашивая мир в приятные, яркие тона. Голоса окружающих становились мягкими, ласковыми, словно старая фетровая шляпа, которую летом носил его отец, служивший управляющим в Чирках, тамбовском имении помещика Назарова. Маленький Канин любил касаться этой потертой шляпы, проводить по ней раскрытой ладошкой – щекотно и бархатно, словно лошадиные ноздри.

Он воевал на Балканах, когда отец умер, потому хоронили без него. Канин никогда не вернулся в Чирки и часто думал, куда делась шляпа. Он представлял, как цедит густое красное вино, сидя на веранде своего дома – мягкая фетровая шляпа на столе рядом. Представлял и пытался забыть, что не было у него ни стола, ни дома, ни шляпы. Ни красного вина.

Красного вина не было и у Дормидонта Панасьева, оттого Канин целыми днями пил черный листовой чай и думал, что делать дальше.

Он не хотел воевать. Канин понимал, что Гражданская проиграна, нечего и стараться. Оставаться в России легально он не мог, прятаться не хотел. Представлялось возможным одно – идти на Китай, куда из Восточной Сибири бежали не принявшие революцию русские. Оттого ранним майским утром – с первыми певчими птицами – Канин увел свой отряд в Монголию.