Михаил Белозеров - Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018
Уселись так, чтобы следить за обстановкой на площади Козлова, но одновременно были защищены кухонными простенками, весьма тонкими и ненадёжными.
— Что-то происходит, — озабоченно сказал Севостьянихин.
Игорь покрылся холодным потом: с него было достаточно одной новости, вторую он сегодня не переварит. Вторая из области страхов, но заподозрить в панике майора было трудно, легче было луну с неба достать.
— А что конкретно? — спросил он, поглядывая через окно на площадь Козлова.
Чехи огорчились и больше не лезли, предпочитая вяло постреливать издали. «Пум!» — коротко били СВД. «Трук-трук-трук», — трещали АКМы, но вразнобой, от отчаяния, что ли. Не было в стрельбе единого порыва.
— Какая-то разноголосица в эфире, — сказал Севостьянихин, не обращая внимания на стрельбу. — Вроде как в армии что-то происходит.
Его гениальный нос кивнул в знак согласия, но ясности в дело не внёс. Разве что огорчился сверх меры.
— А что там может происходить? — удивился Герман Орлов.
Он привык, что армия — это стабильность и мощь, что в ней всё продумано от «а» до «я» и нет силы, способной изменить этот порядок.
— Чего спрашивать! — кисло поморщился Олег Вепрев. — И так ясно, что если бы была команда, то из Будённовска сюда час, ну, от силы два часа хода, даже если надо сбивать по заслону на каждом километре. Пару танков, и все дела.
Он был прав, потому что на открытой местности танки — это сила, в отличие от города, где их легко жгут.
— Ёпст! — выругался Герман Орлов. — Предательство!
— Ещё какое! — согласился Севостьянихин так, словно речь шла о ливерных пирожках. — Наши же и глушат.
— Недаром мне сегодня сон приснился, — сказал Герман Орлов, — что меня отправили домой в мешке для трупов.
— Типун тебе на язык! — зло сказал Олег Вепрев, недослушав сон Германа Орлова, и снова кисло поморщился, будто закусил коньяк лимонной долькой, что ни при каких обстоятельствах делать нельзя, ибо лимон перебивает букет. Дурная эта привычка пришла от царя Николашки, который по-другому не умел пить коньяк, потому что не любил его до отвращения.
— Такое ощущение, что переворот, — осторожно произнёс Севостьянихин.
На этот раз его нос тоже был осторожен в смысле высказывания. Сообщишь подчинённым что-то не то, а они примут как руководство к действию. Ну а с другой стороны, молчать тоже нельзя — оперативность снижается, боевой дух падает из-за неопределённости, уж лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
— Давно пора! — обрадовался Лёва Аргаткин и аж подпрыгнул, не смея, однако, в присутствии майора произнести свою коронную присказку «Смерть тараканам!».
Но на него никто не обратил внимания — есть дела поважнее, чем мнение зелёного лейтенанта.
— Но это ещё не всё, — сказал Севостьянихин.
— Ёпст! — снова выругался Герман Орлов, и все обратились в слух.
— Похоже, и в Генеральном шатание, — сказал Севостьянихин и сам себе не поверил.
Страшные это были слова. Нехорошие были слова. Попахивало от них большими бедами. А какими — никто ещё не представлял себе, так, в общих чертах, со времён Гражданской восемнадцатого года, а значит, никто этих бед не помнил. Но тогда обстановку раскачали до такого крена, что никто никого не слушал, что брат пошёл на брата. А сейчас? Сейчас никто не пойдёт, понимали все, скинем предательское начальство, дадим чичам под зад коленкой, а Америка сама отвалится, как пиявка.
— Ёпст! — выругался Герман Орлов. — Довели страну!
— Так, может, и президента?..
— Чего «президента»? — ядовито спросил Олег Вепрев, потому что ожидал от Лёвы Аргаткина очередной глупости.
— Ну того… — не стушевался Лёва Аргаткин.
— А чего? — обрадовался Герман Орлов. — Было бы неплохо. Трофимова вернём. Он армию любит.
Все давно чувствовали, что страна балансирует на грани переворота — чего в России отродясь после декабристов не бывало. Армию быстренько приструнили, отдав министра обороны и три десятка генералов Генерального штаба под суд. Тех же, кто остался в округах, наклонили так, что они, бедные, имя собственное забыли и сидели тише воды, ниже травы, словно шёлковые, боясь слово пикнуть. На кону стояли выслуга, чины и льготы. Терять было нечего только младшим офицерам, которым при нынешнем безденежье ничего не светило: ни клятвенно обещанные новым президентом квартиры, ни звания, ни повышение денежного довольствия. Хорошо бы нынешнее сохранить и долги забрать. Так кто же тебе их вернёт? Найдут предлог, чтобы заныкать и обвести вокруг пальца.
— Всё это, конечно, хорошо, — сказал Севостьянихин. — Только вы не забывайте, что крови много прольётся.
— Чьей? Генеральской? — с ухмылкой спросил Герман Орлов.
— Среди генералов тоже хорошие люди есть, — веско заметил Севостьянихин.
Все подумали о командире бригады — генерал-полковнике Косматове Борисе Павловиче, который сидел в Будённовске. От него теперь всё зависело, ну и не в меньшей степени от полковника Ермакова из штаба объединённой группы. Только последний молчал, непонятно почему.
— Ну всё, ребята, попали, как кур в ощип, — задумчиво сказал Игорь, не слушая спора.
Ему вдруг открылась вся картина происходящего. Пока они здесь воевали, там где-то, в столице, в округах и бригадах, происходило что-то значительное, судьбоносное для страны, и борются там две силы: исконно русская, былинная, древняя, подлинно народная, и легкомысленная, поверхностная, пришедшая из-за бугра, как мода на туфли, — как приходили поляки или шведы, а теперь пиндосы во всей своей красе и наглости. И пока они друг друга не поборют, никто о Кавказе и думать не будет, потому что Кавказ — это далеко, и он может подождать. Значит, придётся выпутываться самим. Эта мысль укрепила его в том, что они делают всё верно: не дают чичам передохнуть и уйти дальше в Россию.
— Не перевелись в России герои, — уверенно сказал Олег Вепрев, и физиономия у него сделалась, как у былинного героя, в смысле одухотворенности.
— Что значит «не перевелись»? — наивно спросил Лёва Аргаткин, и его травмированный глаз стал непроизвольно дёргаться.
— А то, что, похоже, переворот происходит, — сказал Олег Вепрев за всех, — или уже произошёл.
— Не-е-е… не может быть, — Игорь вопросительно уставился на Севостьянихина, словно хотел получить у него ответ, — не похоже…
— Очень даже похоже, — кивнул Севостьянихин, — естественно, напрямую ничего не говорят, поэтому и связь глушат, чтобы никто на помощь не пришёл.
Нос Севостьянихина был спокоен и умиротворён, как «синяк» с похмелья, то есть не выражал никаких эмоций, кроме сиюминутной реакции на разговоры о перевороте. Но это было не в счёт, словно его обладатель руководил не боем, а изготовлением, например, гранитных плит, и надо было просто-напросто смотаться на другой конец города во имя производственной необходимости и уладить кое-какие мелочи, как то: дать, например, по шапке какому-то разгильдяю-кладовщику и забрать эти самые плиты.
— Ну да… — подумав, согласился Олег Вепрев, — кто же об этом сообщает. Но почему о нас забыли?
— Так ясно же, — воскликнул Лёва Аргаткин, — идёт война с собственной армией, а моджахеды вроде пятой колонны.
— Ёпст! Докатились! — в сердцах воскликнул Герман Орлов и даже заскрипел зубами. — Плакала моя квартира в Питере!
— Не ссы, — сказал Олег Вепрев, — прорвёмся. Трофимова на власть поставим.
— Ага… — иронично согласился Герман Орлов, потому что свергать или разрушать легче, а вернуть на прежнее место всегда труднее.
Лейтенант Лёва Аргаткин ничего не сказал. Он был счастлив тем, что его впервые восприняли серьёзно.
— А что Кисловодск?
— Кисловодск молчит.
— Ёпст! — ещё более трагично произнёс Герман Орлов.
— Так, мужики, а теперь слушайте меня внимательно, — сказал Севостьянихин, открывая планшет с картой города. — Обмозгуем план в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, как бы сказал прокурор. — И его знаменитый нос заострился и стал похожим на стилет.
* * *Срочно призвали Алексея Ногинского по кличке Ролик. Герман Орлов сделал уморительную физиономию. Игорь тоже настороженно потянул воздух. Олег Вепрев натянул маску безразличия. Что уж там Лёва Аргаткин подумал, никого не интересовало. Но от Ролика пахло порохом, а ещё дымом, гарью и тушёнкой, ну и потом, разумеется. Без пота на войне не обходится. Отмылся Ролик хлоркой и дегтярным мылом. Так хорошо отмылся, что если не знать, что он полдня просидел в отхожем месте, то и не догадаешься.
— Вот здесь есть проход по канализации, — показал Алексей Ногинский, сверкая железным зубом, как долотом.
Лёва Аргаткин сделал круглые глаза, хотел схохмить в том смысле, что Алексею Ногинскому теперь не привыкать лазать по отхожим местам, но вовремя прикусил язык не только потому, что можно было заработать на орехи от самого Ногинского, но и потому, что Олег Вепрев так посмотрел на него, что шутка завязла в горле. Уж подобный фокус ему точно не спустили бы, потому что в глазах и Севостьянихина, и Игоря Габелого, да и всех остальных Алексей Ногинский по кличке Ролик был героем, который не дал убить себя и спас своих людей. А уж каким способом — это солдатская смекалка, а она всегда хороша, если в живых остаёшься. На том стояли и стоять будем, мимолётно подумал Игорь и отвлёкся.
