Алексей Волков - Русский фронтир
Они лишь оповестили выстрелами жителей станицы о напасти.
Пяток всадников уклонились от общего курса и понеслись туда, где за хлипкой изгородью стоял Никола с казачатами.
– Ну, благословясь! – Дед поместил ружье, такое же старое, как он сам, на плетень и выстрелил.
Глаза давно утратили зоркость, а руки – твердость. Всадники продолжали все так же мчаться вперед, и теперь до них было совсем недалеко.
Яшка видел разинутые рты и перекошенные лица, хотя мальцу в тот момент они показались звериными харями.
Ванюшка тоже разрядил ружье. В отличие от деда Николы – вполне удачно. Один налетчик стал съезжать на бок, потом попытался выпрямиться, но не удержался и полетел с седла. Зацепившаяся за стремя нога не дала всаднику окончательно успокоиться на земле, и продолжающая скачку лошадь поволокла недавнего наездника по всем кочкам и рытвинам.
Остальная четверка с разгона перемахнула невысокий плетень. Оказавшийся безоружным Ванюшка отпрыгнул в сторону от пронесшегося мимо и размахивающего саблей наездника, изловчился и каким-то образом сумел запрыгнуть за спину следующего. Спустя несколько мгновений оба рухнули. Только казачонок собрался в полете, да и упал сверху на своего противника.
Никола рванул видавшую виду саблю. Один из налетчиков сумел повернуть коня и направить его к деду. Но рисковать и вступать врукопашную со стариком североамериканец не стал. Вместо этого он выхватил двухствольный пистолет.
Выстрел больно ударил по ушам Яшки. На мгновение перед глазами возникло пороховое облако, а затем Бакланов-младший увидел, как валится на спину дед.
Следующий выстрел предназначался Яшке. Только всадник спешил, а Яшка оказался проворным и успел нагнуться, едва на полке вспыхнул порох.
Пуля просвистела вплотную к голове мальца. Напуганный громкими звуками конь шарахнулся в сторону, дав казачонку краткую передышку.
Яшка повернулся к деду. Никола лежал на спине, а на его рубахе начинало расплываться багровое пятно. Но губы старого казака шевелились, а рука ощупью шарила вокруг в поисках оброненной сабли.
Несколько в стороне Ванюшка с остервенением лупил свалившегося вместе с ним разбойника головой о землю. Тот кричал, пытался одной рукой отбросить от себя казака, вторая же не слушалась, не то ушибленная, не то сломанная при падении.
Подстреливший деда Николу бандит вновь наезжал на Яшку уже с саблей в руке. Положим, достать верткого мальчонку клинком было бы непросто, только Яшка не стал играть в такую игру.
В сердце атаманова сына вселилась злость. Яшка ни о чем не думал. Просто на глаза попался пистолет за поясом деда, и казачонок резко выдернул заветное оружие. Курок оказался неожиданно тугим, и пришлось взводить его большими пальцами обеих рук. И так же с двух рук Яшка прицелился в ненавистную морду убийцы.
Разбойник закричал что-то явно ругательное, а дальше громыхнуло. Яшка всей своей сущностью ощутил, как летит пуля, как она попадает налетчику промеж глаз… Все это происходило медленно, словно растянулось во времени. Вот брызнула кровь, и всадник все так же медленно опрокинулся и стал валиться из седла.
Конь сделал прыжок в сторону, окончательно освобождаясь от ноши, встряхнулся и неспешно порысил прочь.
Ванюшка продолжал остервенело молотить землю головой переставшего орать разбойника. Двух уцелевших всадников видно не было. Зато в самой станице слышался шум, хотя что именно там происходило, увидеть отсюда было невозможно.
– Деда… – Яшка склонился над лежащим стариком. – Я убил его, деда.
– Молодец, – прошептал тот.
На губах выступила кровавая пена, однако Никола упорно старался скрыть от мальца испытываемые муки. Он даже нашел в себе силы подмигнуть Яшке, а затем попытался придать голосу некую строгость:
– Пистолет…
– Что – пистолет? – Казачонок завертел головой, нашел оброненное оружие и торопливо поднял его.
– Пистолет заряди…
13
Близкие выстрелы заставили кое-кого в церкви встрепенуться. Тем не менее служба продолжалась. Вплоть до того момента, когда в храм влетел какой-то казачок с криком:
– Разбойники в станице!
Крик послужил сигналом. Молитва прервалась на полуслове. Народ ринулся из храма прочь, словно все вдруг позабыли, что мгновение назад искали заступничества у Всевышнего.
Никакой паники не было. Как не было страха. Не только казаки были особенными людьми. Их жены и дочери тоже выделялись из всех женщин. Боевитые, работящие, они привыкли землю пахать, пока мужья находились в долгих военных походах, хозяйство вести, да и за себя при случае постоять умели. Как защищались когда-то их бабки да матери при внезапных нападениях крымчаков на донские станицы.
Доминик недоуменно посмотрел на бегство из церкви, а отец Григорий уже отложил молитвенник и устремился следом за паствой.
Оставаться одному в чужом храме было неудобно. Монах лишь взглянул на хоры, такие же пустые, как и весь божий дом, и, стараясь сохранить подобающее сану величие, двинулся к выходу.
Вдалеке, где-то ближе к окраине, поднимался дым. Пока не слишком густой, он, однако, свидетельствовал о начале пожара. Только угрозу сейчас нес отнюдь не огонь.
Неподалеку от церкви в окружении казачек вертелся всадник. Мужской рык едва пробивался сквозь истошные женские крики, а сабля в руках налетчика никак не могла совладать с вилами и ухватами, которыми его пытались достать со всех сторон.
Рядом со схваткой в пыли лежало чье-то тело, только сейчас никому не было дела до жертвы. Положение надо было срочно исправить. Доминик вздохнул, перехватил свой посох и устремился к бедной женщине.
Откуда-то с улицы на площадь вылетели еще трое налетчиков. Первому всаднику их прибытие ничем не помогло. Он как раз свалился с лошади, и женская толпа сомкнулась над ним.
Появившейся троице лучше всего было бы попытаться уйти, вырваться из станицы на полном галопе, а там нестись к своей территории, загоняя лошадей. Но нет. Привыкшие к безнаказанности, не видящие на площади мужчин (не считать же таковыми двух священников в рясах), они почувствовали себя хозяевами положения и решили взять нахрапом, на испуг.
Один из всадников выстрелил прямо по толпе, и еще одна казачка упала в пыль. Многие ее подруги повернулись на звук, другие же самозабвенно продолжали добивать первого налетчика.
Видеть стрельбу по женщинам было свыше сил монаха. Господь словно внял его еще не прозвучавшим и даже не успевшим оформиться молитвам и направил дальнейший путь убийцы прямо на Доминика.
Оба его товарища попытались с разгона смять толпу, но кони взвились на дыбы перед сплошной стеной вил и ухватов.
Монах поудобнее перехватил посох, но пустить его в ход не пришлось. Откуда-то сбоку к несущемуся всаднику подскочил отец Григорий и так толкнул коня могучим плечом, что тот не удержался на четырех копытах и повалился на землю.
Среагировать должным образом разбойник не успел. Его нога оказалась придавлена, а налетевшие отовсюду казачки не дали ему ни малейшего шанса подняться или дотянуться до выпавшего оружия.
Делать здесь священникам было уже нечего. Или – пока нечего, если вспомнить о необходимости причастить человека перед дальней дорогой. Потому Григорий и Доминик, не сговариваясь, устремились к месту всеобщей свалки.
Один из бандитов увидел спешащую к женщинам подмогу и направил на Доминика пистолет.
Испугаться монах не успел. Как тут же выяснилось, нужды в том не было. Пистолет оказался разряженным, и боек сухо щелкнул. В следующий миг какая-то из казачек изловчилась и достала незадачливого стрелка вилами. А затем он оказался в плотном кольце, и единственным шансом на спасение стала молитва. Если, конечно, Господь прислушивается к тому, что порой творится на земле.
Последний из нападающих успел соскочить с падающего коня и попытался пуститься наутек. Но на его пути как раз оказались оба священнослужителя. Сабля прочертила круг в опасной близости от Григория. Батюшка отшатнулся. Отец Доминик воспользовался тем, что налетчик на долю мгновения приоткрылся, и от души заехал последнего посохом прямо по голове.
Роли тут же переменились. Сабля обрушилась на монаха, но тот каким-то чудом умудрился отбить ее. Зато следующий удар перерубил посох, и Доминик остался безоружным.
Мгновения порою имеют свойство растягиваться до бесконечности. Как ни быстр был обмен ударами, отец Григорий успел сорвать с себя «покаянный» пояс. Тот самый, который был утяжелен свинцом.
В руках батюшки он превратился в некое подобие бича и кистеня одновременно. Пояс мелькал так, что проследить за ним было невозможно. Несколько раз конец «вервия» задел разбойника, и тот попятился назад.
На одной его щеке краснел рубец, лоб был рассечен посохом монаха, и стекающая кровь заливала разбойнику глаза. Одежда местами лопнула под ударами. Лицо было перекошено и от боли, и от ярости. Должно быть, последняя не позволяла налетчику сдаться, а, напротив, толкала в бой.
