Афганский рубеж 3 - Михаил Дорин
Вот и ещё один «будущий» врач решил, что это не его призвание. Наверняка после Афганистана многие медработники вспоминают время «за речкой» как самое страшное в жизни. Если честно, я и среди других военных встречал многих, кто о войне не говорит принципиально. Слишком много пришлось пережить.
Через полчаса в приёмном отделении всё стихло. За спиной послышались шаги и рядом со мной «приземлился» товарищ Вязин. Взмокший и уставший.
— Будешь? — предложил он мне сигарету, но я помотал головой. — Здоровый образ ведёшь, значит. Или настолько на всё вокруг насрать, что морально не переживаешь?
— Интересная у тебя логика, капитан. Если не куришь, значит, не переживаешь? Может, если не был ранен, то и войны не повидал? — спросил я с сарказмом.
— Да будет тебе, Клюковкин. Это просто я такой. До Афгана бросал, но ненадолго.
— Командировка заставила продолжить потреблять никотин?
— Всё гораздо проще. Если я курить брошу, то от радости сопьюсь, — ответил Вязин.
А чувство юмора у капитана присутствует. Как и скверный характер.
— Баева в морг отправили. За него уже кто только не звонил. У него кто-то очень большой «поршень»? — спросил Вязин.
— Точно не знаю. Говорят, что тесть — маршал Советского Союза.
— Тогда понятно. Долго не засиживайся. Дуй в палату. Понимаю что уснуть не можешь, но есть правила, — сказал Вязин, и мы с ним поднялись с крыльца.
Уже внутри медсанбата, он меня вновь остановил.
— Клюковикин, можно вопрос чисто по мужской линии?
— Конечно. Что случилось?
— Что у тебя с Машей?
Ну вот опять! Очередной ревнивец! В Джелалабаде Кеша со мной чуть не закусился. В итоге и мне не дал ближе с девушкой познакомиться, и сам остался ни с чем.
И вот ещё один. Теперь понятно, чего Вязин на меня смотрит глазами льва при делёжке прайда.
— Ничего. Исключительно рабочие отношения. Уколы мне делала, раны обрабатывала. Задницу мою видела и… переднее место частично. А в чём дело?
Вязин скривился. Теперь сидящий в нём хищник приготовился меня съесть.
— Просто спросил! В палату, лейтенант. Иначе точно в Ташкент поедешь.
— Вязин, ну нормально же общались. Чего разошёлся-то⁈ — удивился я.
Тут у капитана будто крышу сорвало. Глаза налились какой-то невероятной яростью.
— Ладно. Я в палату.
Теперь понятно, почему он не бросает курить. Ему бы ещё девушку найти. Может он как раз на Машу-то глаз и положил.
Наутро меня ждала очередная обработка ран в процедурной. Отстояв положенную очередь, я вошёл в помещение, где что-то записывала в журнал Маша.
Вид у неё был уставший. Она мне молча помахала рукой и тут же прикрыла рот, закрывая большой зевок.
— Доброе утро! Бессонная ночь? — спросил я, снимая майку и укладываясь на кушетку.
— Не то слово. Столько ребят привезли. Мне постовая сказала, что ты тоже поучаствовал. И очень помог.
Я ничего не ответил на эту похвалу. При одном упоминании прошедшей ночи, аромат медикаментов в процедурной тут же для меня меняется на запах сожжённой плоти и гари. А перед глазами последние секунды жизни подполковника Баева.
Маша медленно меня обрабатывала, расспрашивая о самочувствии. Такое ощущение, что тянет время. Либо устала, либо не хочет, чтобы я ушёл как можно быстрее.
— Медсестра, мы тут уже… — скрипнула дверь в процедурный кабинет.
Недовольный пациент призвал Машу поторопиться.
— Ничего. Лейтенант тоже ждал. Если хотите, могу вызвать Веру Павловну.
— Лучше подожду, — моментально закрыл дверь пациент.
Вера Павловна — «легенда» Баграмского медсанбата. Все раненные уже издали узнают её по походке или зычному голосу.
С «тяжёлыми» местная знаменитость себя не проявляет и относится как к сыновьям. А вот с остальными она раскрывается «во всей красе». При первых же звуках её шагов, каждый из солдат побыстрее старается привести в порядок свои тумбочки и кровати. По возможности убрать лишние вещи. Эту медицинскую сестру отличает настойчивость, решительность, возмущение по поводу малейшего беспорядка. Что, естественно, отражается на её мастерстве делать уколы.
— У меня до сих пор от её уколов шишки на мягком месте не проходят, — улыбнулся я.
— Бывает. У Верочки Павловны рука очень тяжёлая. Зато она мне очень помогла в первое время. С её опытом никто не сравнится. Я в первый день потерялась, когда первых раненных привезли. Кровь, ожоги, крики, запах горелой плоти и волос просто уничтожал меня. Вот тут она мне и помогла. Встряхнула, привела в чувство, бъяснила всё.
Я и не сомневался в педагогическом «таланте» Веры Павловны. Исключительно из любопытства, решил спросить подробности.
— И как у неё это получилось? Нашла волшебные слова? — спросил я без намёка на сарказм.
Маша посмеялась и продолжила.
— Ну да! Влепила мне пару пощёчин, сказала: «Соберись, тряпка!». Подействовало отрезвляюще.
Чудеса педагогики!
Дверь в палату вновь открылась. Слегка повернув голову, я увидел начальника отделения.
— Как наш Сан Саныч? — спросил он, подойдя ко мне и осмотрев ожоги.
Майор, слушая доклад Маши, стоял на ногах не совсем твёрдо. Тяжёлая ночь прошла, но дневную работу ему тоже приходится выполнять. Вместо него никто её не сделает. Вот и стоял он сейчас рядом со мной широко зевая и едва успевая прикрывать рот.
— Понятно. Значит, перевязки не пропускаешь, Клюковкин? Это на тебя так действует природное обаяние Марии? — посмеялся доктор.
Маша застеснялась. Видимо, начальник отделения заметил, что не так уж и равнодушно смотрит на меня девушка. А может он знает, что на неё положил глаз Вязин, а Маша взаимностью не отвечает. Вот и пожаловался на меня капитан.
— Доктор, просто у Марии золотые руки. Да и организм у меня растущий, — ответил я.
— Отмазался! Ладно, я по делу. Через пару дней уже можно и выписать тебя, но к полётам не ранее чем через неделю, понял? — погрозил мне доктор и пошёл к выходу.
У самой двери он остановился и вновь повернулся к нам.
— Мария, пять минут ещё. А то уже пациенты нервничают.
— Да, товарищ майор.
— А вам, Клюковкин, после перевязки в ординаторскую зайти нужно будет. К вам посетитель из особого отдела, — сказал мне начальник отделения.
Долго же ко мне шли на беседу! Теперь и Баева уже нет в живых, но разбираться будут ещё долго. С мёртвого уже не спросишь за
