Товарищ "Чума" - lanpirot
— Не спешим? — Я еще и отдышаться от первой не успел, а она частит.
— Ты просто не распробовал, — отмахнулась она. — Для настоящих ведьмачек и ведьмаков эта настойка — нектар и амброзия в одном флаконе! Когда поймешь — за уши не оттащишь! А у меня больше не осталось, и мать уже не сготовит… — с сожалением произнесла она. — Ну, ладно, как в силу войдешь, вместе этого зелья наварим. Рецепт у меня имеется.
А вот это хороший знак! Стала бы Митрофановна так «прозрачно» намекать, если бы не рассматривала наше с ней дальнейшее сотрудничество.
— Ловлю на слове, Глафира Митрофановна! — А что? За язык её никто не тянул. Хотя я пока никакого волшебного действия этой наливки, кроме приятного вкуса и неимоверной крепости, не заметил. Не распробовал, наверное.
— Вторую, как водится, за родителей! — Тостанула на этот раз тётка. — Земля им пухом! Твои-то живы еще?
— Вот знать бы? — Пожал я плечами. — С башкой у меня полный непорядок, мамаша, просто сплошная ромашка…
— Это как? — удивленно остановила стопку у самых губ Глафира Митрофановна.
— А так, все гадаю: тут — помню, а тут — не помню… Я даже имя своё настоящее забыл! И если бы не документы, так бы и ходил в Иванах, родства не помнящих…
— Давай выпьем, — предложила тётка, а после обсудим… За родителей! — И недрогнувшей рукой закинула в себя очередную дозу зелья.
Я поднял свою стопку и нерешительно поднёс к лицу. Меня и первая-то еще не отпустила — я чувствовал, что ноги меня совсем перестали слушаться. И, если придётся вставать, боюсь, заплетаться начнут. А вот мамаше, судя по довольному виду, хоть бы хрен! Вот как у неё так получается?
— Похоже, что до уровня настоящего ведьмака я еще не дорос… — едва слышно буркнул я себе под нос. — За родителей! — уже громче произнес я и, выдохнув, залил в себя вторую.
Рот вновь нещадно обожгло, но я уже был к этому готов. На этот раз жахнуло в желудке уже не так ярко, однако, разошедшаяся волна тепла была куда мощнее. А по мозгам вдарило так, что я едва не окосел. Картинка окружающей реальности вдруг раздвоилась, что мне пришлось приложить изрядные усилия, чтобы собрать глаза вместе.
С трудом, но я-таки сумел взять себя под контроль. А то что мамашка подумает? Что мужичок никчемный попался — с двух рюмок вышибает. А у неё ещё ни в одном глазу! Чувствую, что не смогу я выиграть это соревнование!
— Ты это, парниша, огурчиком малосольным закуси, — посоветовала тётка, подвинув ко мне миску с зелёными пупырчатыми овощами, которую я поперву-то и не заметил.
— После второй не закусываю[1], — грузно навалившись на стол локтями, развязно произнес я чутка измененную фразу еще не известную в этом времени.
— Ты бы не ерепенился, соколик, — усмехнулась Глафира Митрофановна, — а закусывал! Это я тебе как медик советую! Тебе еще минимум одну стопку выпить придётся…
— Третью? — переспросил я, натурально чувствуя, как всасывается в кровь «зеленый змий». — Да легко! — Но огурчик из миски все-таки взял, и с хрустом его откусил. — Так что там со мной приключилось, что всю память отшибло?
— Ранение серьёзное, — произнесла Глафира Митрофановна, — осколочное, проникающее в мозг. — Когда Акулинка тебя притащила, я думала не жилец ты… Но уступив её просьбе, прооперировала… — Сказав это, она внимательно отследила мою реакцию. — Вижу, сообщила уже доча…
— Что вы, мамаша, хирург? Да еще и с ученой степенью доцента? Да, рассказала Акулина вашу печальную историю, — признался я. — Сочувствую…
— Да чтоб ты понимал! — с горечью произнесла Глафира Митрофановна. — Этапы, лагеря — это сущие мелочи, по сравнению с тем, что они уничтожили все результаты моей многолетней работы! Сволочи! Ненавижу! — Она судорожно сжала кулаки. — Я ведь матери раньше не помогала — знала, на чем её дар завязан. Чем больше она людям будет вредить, тем выше в чинах вырастет. А я, наоборот, хотела людям помогать, чтобы делами добрыми отмолить её душу грешную… Но мать права оказалась — не оценили люди… Осудили, унизили, уничтожили всё, чем я жила! Жизнь мне сломали! Нет у меня теперь в ней никакого смысла… Только гнусное чувство мести…
Я молчал и не вмешивался, тихо слушая, как Глафира Митрофановна изливает мне свою душу. Много зла ей причинили люди. Превратили изначально светлую девушку, умницу и красавицу (даже лагеря не смогли полностью уничтожить её былую красоту) в озлобленную склочную тётку.
И не факт, что из этого состояния её можно обратно «к свету» вернуть. Но как бы там ни было, а я попытаюсь. Ведь хороших людей на свете больше. Много больше! Хотя, зачастую, бал в нашем мире правят, как раз, настоящие сволочи. Вот к ним-то доставшуюся мне темную силу и применять можно без всяких ограничений, чтобы жизнь малиной не казалась.
— Глафира Митрофановна! — всё-таки не выдержал я. — Да о чём вы говорите? Как так не осталось у вас никакого смысла в жизни? А семья? А дочь? Она у вас просто чудесная девушка! Добрая, отзывчивая, отважная! — зачастил я. — Меня, вот, спасла… Любит вас, хоть и не сходитесь вы сейчас в некоторых вопросах. Думаю, что она такая же, какой и вы были в молодости. Так вспомните всё хорошее! Нельзя жить одной лишь чёрной местью.
— А что, понравилась тебе моя Акулинка? — Глафира Митрофановна проницательно взглянула мне в глаза. — Так вот и женись на ней. Породнимся. А детки ваши такую силу ведовскую обрести смогут… Такие задатки меж собой скрестить, а после и им подыскать подходящие пары…
— Так-так, тещенька! — произнес я, повысив голос. — Не кажется ли вам, что это уже натуральной евгеникой[2] попахивает? На скользкую дорожку ступаете, Глафира Митрофановна! Хотите нацистам уподобиться? Тогда давайте уже всех неполноценных, кто без задатка ведовского, «под нож» определять. Только помните, что кто-то может и вас в неполноценные записать…
— А ты откуда об этом знаешь? О евгенике? — Неожиданно «сделала» стойку товарищ доцент.
О! Вот как раз и для тёщеньки шикарный псевдоним нарисовался. Товарищ Доцент — звучит!
— Мать писала, — усмехнувшись, пожал я плечами.
— Что-то ты темнишь, товарищ красноармеец, — вернула мне
