Дмитрий Дашко - Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

Он помолчал и добавил:

– Вы – штрафники. Направлены сюда приговорами военных судов. Естественно, и отношение к вам особое.

– Так что мы теперь, не люди, что ли?! – горько усмехнулся ротный.

– Гражданин майор, есть предложение, – обратился Гусев к штабному.

– Слушаю, – откликнулся тот.

– Командир дело говорит, ляжем тут все.

– Вы это хотели сказать? – прервал штабной.

– Не совсем. Мои бойцы обнаружили проход в заброшенной шахте недостроенного метро. С их слов, на площади Революции есть выход на поверхность, да я и сам это знаю, местный все-таки. Отец рассказывал, что когда-то там хотели станцию построить. Это как раз за краевой библиотекой. Предлагаю силами взвода пройти по шахте, выйти на поверхность и ударить опóзерам в тыл.

– Фамилия? – спросил штабной.

– Осужденный Гусев.

– А, так вы и есть тот самый взводный, раздобывший схему минных заграждений? – майор с интересом посмотрел на Лютого. – Звание и должность до суда?

– Старший лейтенант, командир мотострелкового взвода.

– За что направлены в штрафной батальон?

– За драку, гражданин майор, – усмехнулся Павел.

– Что ж, Гусев, я доложу о ваших соображениях в штабе. На этом совещание окончено, – сказал штабной и обратился к особисту: – Товарищ майор, мне нужно побывать и в других ротах батальона, довести до них задачу. Проводите меня?

– Разумеется, – без энтузиазма согласился тот.

Когда они уходили, штрафники и не подумали встать по стойке «смирно». Оставшись на разрушенной кухне, некоторое время молчали. А потом заговорил Никулишин, вначале выдав сочную матерную тираду.

– Значит так, – сказал он успокоившись. – Боезапасом затариться под завязку. Воды взять по две фляжки на рыло. Что касается этого штабного – не такая уж и важная птица он, раз из штаба погнали на передовую. То, что он тут наплел – херня. Никаких карт, никаких приказов в письменном виде не предоставил. Все на словах. Сдается мне, они там и сами толком не знают, что надо делать. Стратеги, в рот их мама целовала! Привыкли на чужом горбу в рай въезжать. Сделаем, как они говорят, – ляжем все до единого.

– Так что делать-то, командир?

– Что делать? Атаковать. Но не со всей дури, а с умом. Гусев дело говорит. Этот штабной ничего никому докладывать не станет, а хоть и доложит, чует мое сердце, спустят это на тормозах, плевать им на нас. Мы не люди, мы – штрафники. Сами слышали.

Взводные закивали.

– Ладно, теперь по существу. Второй и третий взводы пойдут по этой стороне улицы Маркса под прикрытием домов. Я схему минзагов себе заранее скопировал, так что будем живы – не помрем. Ты, Гусев, со своими заходишь через шахту опóзерам в тыл. Твоя задача – навести там шороху. Наша задача – дойти до кинотеатра. Если получится, займем с ходу, если нет, соединяемся с Гусевым, закрепляемся на подступах и ждем подхода основных сил. Всем понятно?

– Так точно, – нестройным хором ответили штрафники.

– Разойтись по позициям. Быть постоянно на связи, ждать сигнал к началу атаки, – приказал Никулишин.

Глава XXII

Атака

Остаток дня прошел в томительном ожидании под шелест мелкого затяжного дождя.

Штрафники большей частью разбрелись по своим «домам», дабы побыть в одиночестве, настроиться на предстоящий бой. Помолиться, как умеют, попросить Бога оставить их в живых или хотя бы отделаться небольшим ранением, чтобы попасть в госпиталь, отлежаться, отоспаться там, а потом вернуться уже в обычную часть, а еще лучше – оказаться комиссованным по утрате здоровья. Но такое возможно только при серьезном ранении. А кому охота остаток жизни инвалидом прожить?

Писем почти никто не писал: кто-то потерял всех родных, другие попросту ничего не знали о судьбе своих родственников. Все перемешалось в единой когда-то стране, разрушенной теперь, прозябающей, раздираемой противоборствующими силами.

День медленно клонился к вечеру. Уже давно почищено оружие, проверен боезапас, водой заполнены фляжки. Каждая минута, каждый час приближали штрафников к смерти, коей все мечтают избежать, но философски принимают неизбежное: коли суждено, так смерть придет от старости, ну а нет… На нет и суда нет. Никто не хотел думать об этом. Гораздо приятнее вспомнить что-то из довоенной поры, ведь у любого были свои светлые минуты, навсегда сохранившиеся в памяти кусочками счастья такого желанного всеми и отчего-то почти недостижимого.

Чтобы хоть как-то скоротать время, солдаты курили, привычно прикрывая огоньки ладонями, выпуская струйки горького дыма. На их лицах – разных: молодых, не очень, заросших щетиной и еще не знающих ее, – лежит печать отрешенности, лишь глаза выдают величайшее душевное напряжение, овладевающее солдатами в такие часы.

Лютый заранее переговорил с Циркачом, уточнив, в порядке ли фонарь, не придется ли делать факелы, чтобы освещать путь. Урка уверял, что все в ажуре, но его глаза подозрительно бегали, что очень не понравилось Павлу. Понимая, что от уголовника можно в любую секунду ожидать подвоха, Гусев приказал изготовить несколько факелов и пропитать ветошь в солярке.

Позиции накрыла ночь, разрываемая редкими автоматными очередями часовых, простреливающих темноту в ответ на подозрительные шорохи и громыхание импровизированной «сигнализации» из консервных банок, висящих на колючей проволоке.

Луна спряталась за затянутым низкими тучами небом.

Гусев построил бойцов, лично проверил экипировку каждого. Заставил попрыгать, чтобы проверить – правильно ли подогнана амуниция, нет ли ненужного бряканья.

С наступлением темноты началось движение. Все, по возможности, скрытно выдвигались на определенные загодя участки, напряженно всматривались в темноту и благодарили бога за то, что на затянутом низкими тучами небе нет луны.

Взвод начал спуск в щель. Спускались по одному. Остальные залегли поблизости в воронках, напитанных влагой так щедро, что одежда мгновенно промокала, но на это мало обращали внимания. Согнувшись, подбегали по очереди к дырке в земле, на ощупь, стараясь не шуметь, пробирались по отлого идущему вниз спуску, источающему затхлость давно заброшенной шахты.

Лютый спустился сразу за урками. Фонарь в руках Циркача бледным желтым пятном указывал штрафникам конец спуска.

Уже спустившиеся плотно столпились поближе к фонарю, против воли ощущая чужеродность и даже враждебность подземелья. Последним спустился Клык.

– Тихо, – сообщил он.

Гусев скомандовал:

– Каждому отделению зажечь факел. Разбиться на двойки. Циркач, ты идешь с первым отделением, показываешь подъем. Там занять оборону. Вперед!

Штрафники уходили вслед за теряющимся в кромешной тьме пятном света.

– Второе отделение, дистанция пятьдесят метров, – вперед!

Они шли в бетонной кишке шахты, где по бокам тянулись жилы кабелей.

– Это ж какое богатство зарыто, – не выдержав, прошептал кто-то из штрафников. – В пункте приема с руками бы оторвали. Столько «цветнины»!

На месте подъема когда-то работал грузовой лифт. Кроме того, на случай экстренных ситуаций предусматривалась металлическая лестница с небольшими площадками. По ней блатные поднимались на поверхность.

Сейчас они шли первыми. Не спускавший с них глаз Гусев видел нескрываемое недовольство на их худых бледных лицах и не мог отделаться от мысли, что уголовники что-то замышляют. Ответ напрашивался один: похоже, они собрались дернуть.

Гусев поделился соображениями с Клыком. Тот согласился и добавил, что блатных надо сразу валить, как только те вздумают дезертировать.

– А не то они сами нас в распыл пустят, – сказал он.

Павел кивнул. Мысли их совпадали.

Путь занял чуть больше часа.

Циркач и его кореша чувствовали, что их время еще не пришло, и поэтому вели себя так, дабы, по возможности, не вызвать подозрений.

Павел, чтобы проверить – чисто ли вокруг выхода на поверхность, выслал на разведку Студента.

Тот вернулся и доложил:

– Нормально, командир. Можно двигать.

опóзеры по непонятным причинам не контролировали выход из шахты. То ли не знали о ней, то ли считали, что туннель давным-давно засыпан и хода в нем нет.

В любом случае штрафникам такой расклад был только на руку.

Ночь постепенно уступала место промозглому сырому утру.

Гусев, вышедший на поверхность одним из первых, все же упустил уголовников из виду. И теперь не знал, где они засели.

Он стал осматриваться в поисках их укрытия.

Кругом возвышались кучи мусора, корежился вздыбленный бетон и асфальт.

От памятника Ленину остался лишь огромный постамент, весь выщербленный пулями и осколками, с отвалившейся местами облицовочной плиткой, с нелепо торчащими двумя ногами до колен. Остальная часть громадного Ильича лежала расколотая у постамента. Случилось так, что колосс упал на сгоревший танк, переломившись в поясе, потеряв откатившуюся в сторону голову в неизменной кепке. Было в этом упавшем памятнике человеку что-то от рухнувшей советской империи, созданной им на руинах империи Романовых. Следы старого голубиного помета покрывали сломанную могучую фигуру вождя. В новой капиталистической России вовсе забыли хотя бы иногда чистить никому уже не нужного Ленина, презрели его принципы равенства и справедливости. Немудрено, что, в конце концов, страна сорвалась в бездну кровавой междоусобицы.