Шумилин Ильич - Ванька-ротный
– А они что? Со вставными лезвиями?
– Да нет! Говорят тебе опасные, немецкие, Золинген! Лезвием как следует не побреется. Немцы не дураки!
– Шпионы в роте! Серьёзное дело! Сам понимаешь!
– Так сколько же нужно отобрать опасных бритв? Две или три? – спросил я сидящего рядом комбата.
– Чем больше, тем лучше! – ответил он, пуская дым к потолку.
– Я что-то вас не пойму. Бритвы нужны или шпионы?
– Да! Ты, лейтенант, действительно бестолков. Как тебя только держат на роте?
– Разрешите идти? – оказал я бодро.
– Иди! Иди! Я выбираю себе ординарца,
– Возьмите молодого! Пожилого не удобно! – говорит мне старшина.
– Куда послать бегом, а у него ноги заплетаются.
– Возьмите молодого, есть шустрые ребята [пареньки]. Вот так где ранит, старик вас не вытащит бегом на себе.
– Смотря какой старик, и какой молодой? – заключаю я.
– 38-
– Может Захаркина взять,
– Захаркин не подойдет! Он что-то мается с животом. Я выбрал себе молодого солдата. Как это произошло, сейчас расскажу. Иду вдоль траншеи, в ней сидит группа солдат. Они все из пополнения и держаться кучкой. Скребут лопатами по бокам траншей, им велели очистить её ото льда и снега. Старики не работают. Они когда-то рыли эту траншею. Теперь работать очередь молодым. Старики сидят у бортов, покуривают, ждут когда молодые закончат работу.
– Пусть поработают пацаны. Это им в охотку, мускулы набьют и о войне кой что узнают, – переговариваются между собой пожилые солдаты. Им теперь хорошо, есть на ком отвести свою душу.
– "Вот только лейтенант у нас молодой, был бы постарше, поддержал нашего брата!"
– "А то как на работу, так все становись!"
– " Молодой, молодой! И покрикивать на нас стал, Кричит – шевелись, старые клячи!" Старики не работают, они сидят, разговаривают и курят.
– Кто у вас тут грамотный? – спрашиваю я у молодых солдат.
– Все товарищ лейтенант толковые ребята! А насчет грамотёшки, вон Валька из Москвы. У него девять классов. А у нас всего по пять и шестой коридор.
– Валентин иди сюда, лейтенант зовёт!
– Откуда сам? – спрашиваю я его.
– У меня дома, что-нибудь случилось?
– Нет! У тебя дома [наверное] всё в порядке. Я к тебе не с письмом. У меня к тебе другое дело.
– Мне ординарец нужен. Пойдёшь ко мне ординарцем?
– Не знаю, справлюсь ли я?
– Справишься! Справишься! – отвечают за него дружки солдаты.
– Тебе должность помощника лейтенанта дают, а ты сомневаешься!
– Считай себя в роте пятым начальником.
– Я согласен, товарищ лейтенант, что теперь мне делать?
– Будут дела! Я скажу, когда и что тебе нужно будет сделать. Так я подобрал себе ординарца. Молодой парнишка до войны жил с матерью, учился в школе, и со школьной скамьи прямо на фронт, в стрелковую роту. Парень ничего – скромный. На вид совсем не кормленный и страшно худой. Возможно, отсутствие сил сделало его немного вялым. Посиди неделю в холоде и на снегу, полежи в мерзлой земле без костров, без землянок, без нар, без железных печек, тут и верзила откормленный сразу выпустит дух. Я даю ему разные поручения.
– 39 -
– Сбегай к Черняеву во взвод, вызови сюда младшего лейтенанта. Сходи к старшине, напомни ему на счет патрон, пусть получит, в роте они не у всех в полном комплекте. Задания, которые я даю, проверяю на следующий день обычно утром. Спрашиваю
– Ты к старшине вчера заходил, говорил на счет патрон?
– Нет товарищ лейтенант, выскочило из головы, забегался.
– Ты вечером что делал, когда я ушел?
– Спал товарищ лейтенант. За все эти дни отсыпался. Я на него не кричу, не ругаюсь, но говорю серьёзно.
– Я на тебя надеялся, думал, что с патронами в роте порядок. А ты взял и забыл! Если ещё промашки с патронами будут, обещаю тебя отправить для несения службы в полковую похоронную команду. Там собрался весь цвет изысканного общества и выдающихся личностей. Все доходяги, евреи симулянты, немощные старики.
– Приедешь домой с фронта, а соседи спросят:
– Где воевал?
– Ха, ха, ха! Скажут девчонки, когда узнают, что ты служил в похоронной команде.
– Ладно! На этот раз прощаю тебя! За первую неделю ноября снег навалил ещё. На реке намёрз толстый слой прочного льда. Но кое-где на мели вода продолжала бежать говорливыми ручейками. Она разливалась по поверхности льда и скапливалась под снегом. Солдаты сидели в открытой траншее, мерзли и коченели, проклинали свою судьбу. Я проявил инициативу и разрешил им пробить в земле [трубы] дыры и откопать земляные печурки. Нам на передовой огня разводить не разрешали. Теперь по ночам из-под бруствера траншеи подымались солдатские дымки. Приучишь солдат к огоньку и дыму, потом на мороз не выгонишь низкого! Полковые сидят в натопленных избах, им не понятно, что солдаты мерзнут в снегу. Каждому свое! Одним деревни, бабы и пуховые подушки, а другим голые траншеи и льдышки под головой. %%%% их бы на недельку сюда, чтоб зады пообморозили! Люди не могут, как бездомные псы, сидеть на ветру и жаться друг к другу [от мороза]. Вы слышали, как по ночам стая бездомных собак воет на морозе вблизи человеческого жилья? Собака скулят как пьяная старуха. Людям нужен отдых и человеческое тепло. Им и так солдатская жизнь не светит! Так рассуждал я, а в жизни получалось всё наоборот. Всем было наплевать, что потом будет с солдатами. Какая-то тяжелая апатия охватила некоторых из солдат. Одни сидели у своих печурок, обжигали ладони, смотрели на веселый огонь, пихали в печурки поближе к огню застывшие [валенки] руки и ноги. А другие лежали в нетопленых своих лазейках и исступленно глядели в мёрзлый потолок.
– 40 – Я шел по траншее, что обыкновенно делал перед рассветом. Нужно было пройти, посмотреть, переброситься [несколькими] словами с солдатами, и по первому взгляду, по их неторопливому говору определить, как дела в роте, все ли на месте и ничего не случилось. Ночью я проверял оба взвода раза два, ложился спать и вставал перед рассветом. Рассвет самое тревожное и [ответственное] неприятное время. Перед рассветом на войне делаются все самые пакостные дела. Траншея это извилистая, глубиной по пояс, а иногда и чуть глубже узкая канава. У траншеи в отличии от сточной канавы бока крутые и обрывистые и выброс земли с одной стороны. Траншея послевоенных времён, если где на неё наткнёшь [где-либо в лесу], совсем не похожа на ту, чем она была во время войны. Пехотная траншея скорей похожа на яму, которую роют под водопровод, бока наклонные и крутые [готовые любую минуту обвалиться]. Идешь по ней и цепляешь боками, скребешь мерзлую землю то одним, то другим плечом. Под ногами где ровно, где снегу по колено, за ночь наметет – через сугроб не пролезешь. [Глубокие следы остаются, когда утром первым идёшь.] Солдаты одного отделения скребут и чистят свой участок траншеи, от другом отделении %%% даже снег выкинуть лень. Пролез по глубокому снегу и думаю, может это ничейный участок траншеи. Вышел на очищенный от снега поворотов вижу солдат стоит на посту.
– Ну, как дела? – спрашиваю его,
– Немец не шуршит?
– Нет товарищ лейтенант, все тихо!
– Почему не расчистили за поворотом траншею? Неужель трудно снег убрать?
– Это участок соседнего отделения. Вот мой, где вы стоите чистый.
– У нас в деревне, товарищ лейтенант, сосед мой пьяница был, лодырь и бездельник. Тоже вот так к калитке не пролезешь.
– Вот посмотрите, рядом свою берлогу отрыл их Черешков. Печки внутри нет, ноги торчат наружу, идешь иногда, переступать приходится через них.
– Стыд и срамота! Я обратил внимание, что солдат, с которым я говорил, стоял на подстилке из лапника. Снег по бокам траншей был обметён, и проход от снега был очищен. Здесь на передовой были разные люди, они по разному о себе заботились, по разному в относились к службе. Здесь на передовой солдаты постигли все прелести и горести окопной жизни. Одни и здесь в окопах боролись за свою жизнь, а другие к ней были %%% безразличны.
– 41 – У меня сейчас будет смена. Зайдите к нам в каморку [домушку], товарищ лейтенант. Посмотрите как мы живем. Посидите, покурите, погрейтесь. Мы всю ночь топили. У нас там сухо и тепло. Солдат помолчал, а потом добавил;
– Я вас табачком самосадом угощу. Вы такого ещё не пробовали.
– Ну что ж! – ответил я, – Иди буди своего напарника!
– Так и быть, зайду к тебе! Солдату нельзя [в просьбе] отказать, когда он доверительно приглашает. Нужно пойти, посидеть, покурить, [видно душа его этого] может сказать что хочет. В подбрустверном укрытии у солдата было уютно и тепло. Земля на стенах просохла, ни сырости, ни плесни. Я сел на ворох лапника покрытый сверху куском палаточной ткани, вход наружу солдат старательно завесил. Внутри загорелся огарок свечи, в боковой печурке ещё тлели красные угли.
– Это я для вас зажёг! Мы сами без него управляемся. Только в особых случаях зажигаем, – и показал на огарок свечи. Солдат протянул мне кисет, и я закурил [самосада]. Табак был действительно хорош. Я сидел, молчал и курил. Солдат с разговором не касался. Он понимал [и видел], что я о чем-то задумался и не хотел пустыми словами сбивать меня с мысли. А я сидел, курил и думал о двух предметах: 0 солдатской жизни и о солдатской еде. Кормили нас в дивизии исключительно "хлебосольно"! [как принято в таких случая говорить официально!] Мучная подсоленная водица и мерзлый как камень черный хлеб, его когда рубишь, не берет даже саперная лопата, не будешь же его пилить двуручной пилой, – поломаешь все зубья! Суточная солдатская норма в траншею не доходила. Она как дым, как утренний туман таяла и исчезала на КП и в тылах полка. А полковые, нужно отдать им должное, знали толк в еде! Одни здесь брали открыто, и ели, сколько принимала их душа. Им никто не перечил. %%% Другие помельче не лезли на глаза, они брали скромно, но ели сытно и жевали старательно. Но были и другие, почти рядовые, которые продукты получали со складов, отчитывались за них, варили их и ими комбинировали. Они в обиде на жизнь и на харчи также не были. " Горячая пища солдату, нужна!" – утверждали они и доливали в солдатский котел [вместо продуктов подсоленной] побольше воды. "Пусть солдаты просят добавки! Начальство велело!" А то по дороге, мобыть, расплескаете! У нас в этом отказу нету!
