Юрий Корчевский - Лекарь
Больше ни во что играть Никита не умел.
— Когда выздоровею, на ноги встану — научишь?
— Обязательно — если вспомнишь и позовёшь.
— Времени нет, дела всё, — вдруг пожаловался царь. — На бок-то повернуться можно? А то всю спину отлежал.
— На левый бок можно, я помогу.
Никита помог царю повернуться.
— И спинку мне одеяльцем прикрой.
Никита и это выполнил.
— Сядь напротив, чтобы я тебя видел.
Никита передвинул кресло, сел.
— Ты православный ли?
Лекарь достал из-за пазухи крестик на цепочке, показал.
— Что-то я не видел, чтобы ты крестился, когда входишь.
— Может, и не перекрестился случайно. О тебе, государь, все мысли, о здоровье твоём.
— Устал, поди?
— Не без этого.
— Ночью отоспишься.
— Я тут буду, в комнате, вздремну вполглаза. Мало ли чего…
— Хм, похвально! Как нянька у колыбели с младенцем.
Царь согнул правую ногу и подтянул её к животу — так боль поменьше была. Смежив веки, он уснул.
Никита лёг на топчан, не раздеваясь.
Почти неслышно вошёл постельничий, заменил свечи, посмотрел на Никиту неодобрительно, но, не сказав ни слова, вышел.
Не всем царедворцам пришлось по душе, что незнакомый при дворе человек так внезапно и быстро приблизился к государю. Так и врагов нажить можно, и, скорее всего, один недруг уже появился — Самюэль. Сомнительно, что ему понравилось быть на вторых ролях при операции. Он считался светилом заморским, которому государь доверял своё бренное тело, а как вылезла серьёзная болячка, оказался несостоятельным. Кому понравится?
Но Никите на неприязнь англичанина было плевать. Не вмешайся он, даже слегка запоздало — скоро отпевать бы царя пришлось. Не хотелось громких слов, но получалось, что он, Никита, сохранил жизнь царю и стабильность в государстве. Дети у царя ещё малы, и неизвестно, кто пришёл бы к власти. А желающих порулить нашлось бы много, драка была бы — точно. Кто тут, к примеру, в цари крайний? Никого? Так я первым буду! И за мной прошу не занимать!
Никита время от времени задрёмывал, но при каждом стоне или просто движении государя сразу приходил в себя, прислушиваясь к дыханию Алексея Михайловича. Несколько раз он вставал, щупал пульс и проверял — не температурит ли царь? Вроде рану операционную сушёным мхом присыпал, а всё же боязно.
Уже под утро государь сказал:
— Да отойди ты от меня, только спать мешаешь.
И Никита провалился в сон — глубокий, без сновидений.
Проснулся он от шёпота. Открыв глаза, увидел — возле постели государя стоял Самюэль.
— Пусть поспит. Он всю ночь за мной бдил, не железный. Вот проснётся — сам решит, сколько мне выпить можно.
— Да я не сплю уже, государь. Выпей несколько глотков, лучше — бульона куриного.
— А можно?
— Полкружечки.
— Это мы мигом…
Самюэль пару раз хлопнул в ладоши, и тут же в приоткрытой двери показалась голова постельничего.
— Государю — куриный бульон.
Вскоре принесли горячий бульон.
— Пусть остынет немного, горячий нельзя.
— В каждом воздержании смысл есть. Раньше я посты соблюдал — Великий и малые, но всё равно вкушал дозволенную пищу. А как второй день не евши, и в голове просветление. Я молился утром, как проснулся. Вставать нельзя, так я лёжа. Полагаю — Господь простит.
Когда бульон остыл немного, Самюэль напоил царя. Пусть его, хоть какая-то польза. Должен же он деньги отрабатывать. В ночь не пришёл, побоялся. Случись осложнение — не справится. А коли Никита один при царе — с него и спрос. Поправится царь, встанет на ноги — так вроде оба старались, англичанин ведь тоже на операции был. А помрёт — Никита виновен, живот взрезал. При любом исходе позиция беспроигрышная.
Только Никита не политик, ему дворцовые игры по барабану. Ему своё дело свершить надобно, чтобы царь и дальше править мог. Не самый плохой ведь государь на Руси, не Иван Грозный.
За дверью уже звучали голоса, и среди них Никита узнал голос Елагина. С утра примчался, переживал — и за жизнь царскую, и за свою судьбу.
Никита вышел за дверь и немного опешил — в коридоре было полно князей да бояр.
— Ну как?
К нему сразу пробился Елагин, рядом — Ордын-Нащокин; за ним другие тянутся послушать. Сразу настала тишина, муха пролетит — слышно будет.
— Царь на поправку пошёл: Даст Бог — через три дня своими ногами ходить будет, — сказал Никита.
Все дружно выдохнули. Когда лекарь говорил — не дышали, боялись словцо пропустить. Так же дружно все перекрестились.
— Слава Господу, жив государь!
Конечно, ежели другой государь будет, многие постов своих лишатся, поскольку новый царь своих приблизит. А присутствующим этого сильно не хотелось.
— Государю покой надобен, прошу соблюдать тишину. В полдень и вечером я обязательно скажу, как состояние здоровья самодержца. В одном могу заверить — жизни царя больше ничего не угрожает.
Радостный вздох собравшихся был ему ответом. По коридору и лестнице бояре потянулись на первый этаж. В Теремном дворце так близко к опочивальне многих из них бы не пустили. А тут условия походные, попроще.
Елагин ухватил Никиту за локоть и шепнул на ухо:
— Всё обошлось?
Никита кивнул.
— Молодец, я знал, что ты не подведёшь!
В глазах Елагина зажёгся ликующий огонёк. Кто, как не он привёл Никиту к Нащокину? Стало быть, он и есть главный спаситель государя. И Нащокин тоже. Ведь Нащокин о Никите с государём говорил, так что милости царские стороной их обойти не должны. Оба ушли успокоенные и довольные.
Никита и Самюэль теперь дежурили в царской опочивальне по очереди, часа по три. Никита в соседней комнате отоспаться сумел, а то голова совсем чумная была. Он наелся в трапезной, подышал на улице свежим воздухом, постоял на крыльце, прищурясь — в глаза било яркое солнце, слепил снег.
Прошло три дня. Царю варили жиденькую пищу, протёртый супчик, и государь на глазах оживал. Румянца на щеках ещё не было, но в кровати он уже сидел. Конечно, рукой за место операции держался, кашлять и резко поворачиваться опасался. Но глаза были живые, и говорил он бодро. А потом и к боярам вышел, как Никита и обещал.
Встретили его восторженным рёвом. Всем царедворцам хотелось посмотреть на государя лично, убедиться, что не врут лекари, что жив царь. Стало быть — все при своих местах, и жизнь продолжается.
Никита, убедившись, что угроза жизни миновала, спал в соседней комнате.
Через неделю после операции он снял государю швы. Царь наклонил голову, посмотрел на поджившую рану.
— И через такой маленький разрез ты руками в живот залез?
— Да, государь.
— Чудны дела твои, Господи!
Он снял с пальца перстень-печатку и протянул его Никите:
— Носи, достоин! С этим перстнем тебя ко мне всегда пропустят.
— Спасибо, государь, — Никита поклонился.
— Не могу ответить тем же, — развёл руками царь. — Всё-таки я самодержец, а ты — подданный мой.
Никита надел перстень на безымянный палец левой руки. Перстень был слегка великоват и ёрзал на пальце — так ведь к ювелиру можно сходить, по размеру подогнать, зато подарок царский в прямом и переносном смысле.
Пару минут Никита внимательно разглядывал подарок. Рисунок затейливый, похож на Георгия-Победоносца, и небольшой бриллиант.
— Всё, государь, я свою работу сделал. Прощай!
— Как же «прощай»? А кто обещал научить меня играть в эти… название запамятовал…
— Нарды, — подсказал ему Никита. — Только в Вязьме игры нет. Доску сделать надо, шашки. Это теперь до Москвы подождать надо.
Царь вздохнул:
— Не скоро ещё в Москву ехать.
— А что так?
— Язва моровая в первопрестольной. Боюсь воинство и бояр туда везти, заболеют. Мрёт народ.
Никиту обдало холодом. Слухи об эпидемии бродили, но неясные. А тут сам государь сказал, значит — верно, не врут. Душу охватила тревога — как там Любава?
Лекарь вернулся к своим обязанностям, а царь выздоровел и уже появлялся на людях.
Меж тем из Москвы доходили слухи один страшнее другого. Что вроде уже сотни, если не тысячи умерли, что в городе голод и паника. Никита не знал — верить ли слухам? И никаких способов узнать правду. Ведь и письмо не отправишь — если только с оказией. Так ведь и не ехал никто в Москву, боялись. Да и не пускали туда.
И только два месяца спустя, когда царь получил обнадёживающие известия, они выехали в Москву. Царский поезд — как называли его обоз — растянулся едва ли не на версту, а за ним царедворцы, бояре да князья, и каждый со своим обозом. Колонна санная вытянулась — ни начала не видно, ни конца. И то сказать — одних князей не перечесть: Борис и Иван Морозовы, Илья Милославский, Никита Романов, Борис Репнин, Бутурлин, Хованский, Гаврила Пушкин, князья Долгоруков, Львов, Хитрово, Стрешнев, Ртищев — да всех и не перечесть. Весь цвет дворянства.
