Юрий Корчевский - Лекарь

Бояре ввалились в дверь, протискиваясь и отталкивая друг друга.

— Хватит четверых! Остальным выйти, царю свежий воздух нужен.

Государя подняли шесть человек, и на руках он буквально поплыл по воздуху, очутившись на постели.

«Дохтур» обтёр лицо царя, проявляя заботу. «Лучше бы ты раньше заботу проявлял, когда царю плохо стало», — подумал Никита.

Бояре вышли, заголосили за дверью, и кто-то закричал даже:

— Жив государь, обошлось лихо!

На него тут же прицыкнули:

— Тихо! Государь почивает!

«Дохтур» подошёл к лотку с удалённым аппендиксом, поглядел внимательно, ткнул пальцем.

Никита тут же заметил:

— За царём уход и пригляд нужен. Я три дня буду тут безотлучно. Ты будешь помогать.

— Да, конечно. В чём моя помощь нужна?

— Инструменты от крови отмой, и матрас пусть принесут — я тут спать буду.

— Так не принято, — опешил «дохтур», — при царе постельничий быть должен.

— Пусть будет, — кивнул Никита. — А если государю плохо станет, постельничий помогать будет?

«Дохтур» окончательно растерялся — раньше таких ситуаций во дворце не было.

Англичанин ушёл, собрав инструменты, — хоть какая-то помощь будет. После операции спесь с него слетела, как шелуха.

Никита подошёл к Алексею Михайловичу, посчитал пульс, потрогал лоб — не температурит ли?

Царь открыл глаза. Взгляд его стал уже осмысленным, не таким, как сразу после наркоза.

— Где я?

Конечно, вокруг не привычные стены и обстановка Теремного дворца, который остался в Кремле.

— В Вязьме ты, государь. А я не апостол Пётр, а лекарь. Операция прошла успешно, теперь выздоравливать надо.

Алексей Михайлович помолчал, собираясь с силами и мыслями, и вдруг выдал поговорку, которая Никиту удивила:

— Есть две самые тяжёлые на свете вещи — выхаживать старых родителей и Богу молиться.

Сказав такую длинную в его состоянии речь, царь прикрыл глаза и ровно задышал.

Никита распахнул окно. Воздух в комнате был насыщен запахами эфира, крови. Он прикрыл царя одеялом под самый подбородок — не хватало только, чтобы высокородный пациент простудился.

За окном по зимнему времени рано начало темнеть. Никита закрыл окно — в комнате было свежо.

Двое холопов принесли топчан с матрасом и подушкой.

Вернулся англичанин с вымытыми инструментами. Никита пересчитал их и уложил в кофр.

От «дохтура» пересчёт инструментов не укрылся.

— Неужели ты меня в краже инструментов подозреваешь? — возмутился он.

— Тихо! Царь почивает. А неужели ты инструменты не считаешь?

— А зачем? — удивился англичанин.

— Пойдем, выйдем — поговорим.

Состояние царя не внушало Никите опасения, и полчаса вполне возможно было передохнуть. Тем более что Никите хотелось есть и в туалет.

Первым делом он посетил отхожее место. Потом спросил «дохтура» насчёт обеда.

— Святая Мария! Ты же голоден! Прости, я должен был позаботиться…

Никиту отвели в небольшую трапезную для обслуги, и он поел. Англичанин же сидел напротив и прихлёбывал чай.

Насытившись, Никита продолжил:

— Любой лекарь, особенно при полостных операциях, должен знать, сколько и какого у него инструмента. Причем как до операции, так и после. И считается обычно, когда основной этап позади и осталось только наложить швы.

— Это чтобы инструмент в брюшной полости не забыть? — догадался Самюэль — так звали «дохтура».

— Именно! Неужели у вас в Британии не так?

— У нас полостные операции — большая редкость, пациенты не выдерживают боли. А скажи, Никита, — тебя ведь Никита звать? Я слышал, когда князь так называл тебя. Зачем ты руки спиртом мажешь и живот больному протираешь?

— Чтобы нагноения не было.

— На вату, что царю на лицо клал, что ты капал? Я полагаю — какую-то чудодейственную смесь, от которой человек чувств лишается?

— Догадлив, сэр, — усмехнулся Никита.

— Я пока ещё не сэр. Кто изобрёл такую смесь и где её приобрести можно?

И Никита решил не мелочиться. Правда, эфир изобрёл не он, но сейчас, на просторах Руси, да что там — целого мира — он единственный, кто применяет эфирный наркоз.

— Я изобрёл, у меня приобрести можно. Но с собой его у меня уже нет, я использовал последний запас. А дома, в Москве вполне могу продать.

Никита не собирался одаривать конкурента эфиром — пусть платит, и причём втридорога. И не потому что он, Никита, жадина — просто всё, о чём иностранцы узнают, они потом широко используют сами и продают везде, где только можно. Сколько изобретений, совершённых русскими, не внедрили свои? По лености, косности и недоумию эти изобретения попали потом в иноземные руки и вернулись назад уже в красивой упаковочке и по запредельной цене?

— И сколько стоит?

— Чего?

— Ну — зелье.

— А смотря сколько купишь.

Самюэль поёрзал, в глазах его загорелся огонёк. Он почуял, что на своей родине он может сделать состояние. Хотя он и так получал от государя вполне приличное жалованье, однако решил, что такой случай упускать нельзя, это шанс, который выпадает один раз в жизни. Русский просто не понял, что совершил. Ну варвар, что с него взять? Хотя мозги есть, и руки умелые.

Англичанин наклонился к уху Никиты:

— Продай секрет зелья!

— Могу, только стоить он будет дорого.

— Мы же лекари, коллеги! — упрекнул его Самюэль.

Ну да, теперь он это словечко латинское «коллеги» вспомнил.

— Ну как хочешь, но задаром не отдам.

На лице «дохтура» отразилось разочарование.

Никита встал.

— Надо государя проведать.

— Да, конечно! Наше служение в том и состоит…

Не дослушав, Никита вышел. Ни фига он этому хлыщу за просто так не отдаст. «Дохтур» и так дурака валял при царе, делал кровопускания за немалые деньги. Хочет эфира — он получит его, но за изрядную мзду. Ведь за державу обидно! Как там в мультике про пластилиновую ворону? «Ой, как я это богатство люблю и уважаю!»

Деньги Никита не то чтобы любил, но они позволяли ему чувствовать себя свободно и независимо. А Самюэль, получив секрет изготовления эфира за серьёзные деньги, только уважать Никиту будет. Получив же секрет задаром, он будет только презирать Никиту в душе — дураки эти русские, простаки…

Никита прошёл в покои царя. Стрельцы у входа глянули на него равнодушно и не сделали даже попытки остановить.

Дверь он прикрыл тихо, но, видимо от колебания воздуха, царь проснулся. Выглядел он уже явно лучше, чем до операции или сразу после неё.

— Сам не помер, Господь не позволил — так голодом решили уморить? — этими словами он встретил Никиту.

— Кому на роду написано утонуть, тот в огне не сгорит, — отшутился Никита. — Как самочувствие, Алексей Михайлович?

— Хм, побаливает, только не так сильно. И не называй меня Алексеем Михайловичем! Я государь всё-таки, а Алексей Михайлович — это для домашних больше.

— Хорошо, государь! Прости! А боль полностью через седмицу уйдёт. Но обещаю — с каждым днём всё меньше будет.

— Тебе ведь Никитой звать? Елагин вроде так называл.

— Я и есть Никита-лекарь.

— Русский?

— Из Владимира.

— А заморского «дохтура» уел, за пояс заткнул. Не знал я о тебе — к себе во дворец взял бы.

— Не больно-то и хотелось…

— Да? — удивился царь. — Все к престолу поближе рвутся, а ты не хочешь?

— «Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев и царская любовь», — слегка переделанными словами поэта ответил Никита.

— Да ты философ прямо. Знаешь, что это слово обозначает?

— Ведомо.

— Пить охота.

— Губы и язык помочить можно сегодня, а завтра уж и попить немного.

— Так чего стоишь, давай!

Никита намочил чистую тряпицу водой и дал царю. Тот почмокал, как ребёнок, и жалобно посмотрел на Никиту:

— Ещё хочу.

— Немного погодя.

— Странно…

— Что?

— Я государь всея Руси, а у простого лекаря воды выпросить не могу. Меж тем в подвале Теремного дворца бочки с вином стоят, пиво свежее.

— О твоём здоровье, государь, пекусь. Разве мне воды жалко?

— Пошутковал я. А где ты так лихо животы резать научился?

— Судьба по разным странам носила: в Италии был, в Персии. Понемногу отовсюду.

— Ты гляди, какой самородок в державе моей! Погоди-ка! Не ты ли Елагина в шахматы научил играть?

— Я, государь.

— То-то я и гляжу: не умел ведь совсем, а потом вдруг заиграл — да как! Вроде опыт у него. Я подивился, да только он отмалчивался. Да ты сядь, дозволяю.

Никита с облегчением присел на кресло. Похоже, в нём и царь сиживал. Не трон, конечно, но всё же…

— А ещё во что играть умеешь? Только про кости и карты молчи — бесовское. В шахматы думать надо, для ума игра полезная.

— В нарды умею, государь.

Больше ни во что играть Никита не умел.