Бандито - Андрей Горин
И хотя, по словам майора, дело это было самое обычное, и все на войне через это проходят. Только легче Пете от этого не становилось. Да и не на войне они были. По крайней мере, Петя так наивно полагал. Хотя уже приближались лихие 90-е с их криминальными войнами, в которых народу полегло не меньше, чем в Афгане.
Видя такое дело, майор не бросил товарища в беде и потащил после стрелки к себе домой. Где они основательно забухали. Не привыкший к подобным возлияниям организм спортсмена, потом ещё долго припоминал Пете эту пьянку. Но главную задачу по снятию стресса национальное средство в виде лучшей в мире русской водки, выполнило на все сто процентов. Пете перестало мерещиться искажённое предсмертной злобой лицо Седого и запах сгоревшего пороха.
Через несколько дней Петя полностью пришёл в себя и смог продолжить заниматься делами. Дела ждать не будут, ведь, как известно, в закрытый рот, коньяк не течёт.
Поэтому в вечер пятницы Пётр деловой походкой входил в зал ресторана Москва, где находилась импровизированная штаб-квартира Арнольда. Появились кое-какие, как их называл Аркаша, бизнес-проекты, и надо было их срочно обсудить с Арнольдом.
Пётр немного припозднился и потому, войдя в зал, недовольно поморщился, так как Арнольд был уже не один, и за его столом уже начала собираться обычная компания молодых бездельников.
И конечно, там уже был изрядно поддатый, широко известный в узких кругах поэт, Мишаня. Настроение, как всегда, было у Миши слезливо-меланхоличным, и он с тоской взирал на царившие вокруг веселье и где-то даже, можно сказать, разврат.
— О гляди, Мишаня, ещё один почитатель твоего таланта пожаловал, — пошутил Арнольд. — Ну-ка, порадуй его новым шедевром.
Но пьяный Мишаня шутки не понял и на полном серьёзе принялся лить Пете в уши очередное стихотворное дерьмо:
Член мой длинный. Песней соловьиною, Рвётся он на волю из штанов. Шниперсон — фамилия козлиная. Лучше б, я был Вася Иванов. Лучше бы, как Лев Толстой на волюшке, Я расхаживал бы голый и босой. За околицей деревни, в чистом полюшке, Толстою мотая колбасой. Чтобы девки, рот разинув, удивлялись, Глядючи на мой большой размер. Чтобы, улыбаясь, восхищались, Глянь, какой здоровый хер.— Да ты задолбал! Заткнись, придурок! — возмутился Пётр.
— Ну вот, ему не нравится, — слезливо проныл Мишаня. — Потому что он злой. Он меня не любит. Меня никто не любит. Особенно девушки.
Поэт тоскливо уставился в прокуренный зал, затем недрогнувшей рукой набулькал себе в бокал грамм сто коньяка и залпом выпил.
— Марин. Почему меня девушки не любят? — слезливо обратился он к подруге Арнольда. И, не давая той ответить, продолжил, — Это потому, что у меня член маленький? А ведь я слышал, как девушки сами говорят, что размер — это не главное.
Но если он ждал сочувствия, то не дождался.
— Ты просто Мишаня вырвал эту фразу из контекста, — затянувшись сигаретой и выпустив струйку дыма, снисходительно глядя на толстяка, произнесла девушка, — На самом деле, полностью эта фраза, у тех девушек, с которыми ты общаешься, звучит так: У мужчины, размер члена, это не главное. Главное — размер кошелька.
Остальные девчонки за столом захихикали. А Мишаня, тоскливым и непонимающим взглядом изучающий свой пустой бокал, заявил:
— Меня никто не понимает. Слава к поэтам всегда приходит после их кончины. Я как Иисус Христос, его тоже никто не понимал.
— Чего⁈ — поразился Арнольд. — Это-то тут при чём? Ты с какого перепуга сюда Христа приплёл?
Но Мишаня ужу ушёл в глубины своего непредсказуемого разума и через пару минут молчания, вдруг выдал:
Песенка распятого Христа
Ухожу, пожелайте мне доброй дороги, Вам, увы, не понять, отчего я такой. Ухожу, волоча в кровь разбитые ноги, И скупую слезу, утираю рукой. Те, кто предал меня, получив за злодейство, Вместо дружбы горячей, холодный металл. Моё сердце не тронет измен лицедейство, Я его людям, с кровью, по капле отдал. Под дождями и ветром истлело ненужное платье, Вы молились на мой, искажённый страданьями лик. Я устал от стенаний, и тихо спустился с распятья, И ушёл. Вы у ног, молча, жались моих. И с тех пор слышен глас вопиющих в пустыне, Что стремится как птица, достигнуть небес. Сотни лет протекло. На Земле и поныне, Без распятий, ни дня. Совесть? Запросто без. Я ушёл от жестоких людей, в это светлое, синее небо, Ну а кто защитит и накормит, оставшихся добрых людей? Может, всё же вернёшься и накормишь их хлебом? Не вернусь! Вам достаточно памяти будет моей.Закончив декламировать, Миша, пьяно икнув, уткнулся мордой в стол. Все подавленно молчали.
Поняв, что за столом разговора не выйдет, Пётр обратился к Арнольду:
— Давай отойдём, где-нибудь побазарим. Дело есть.
Компаньоны по мутным делам вышли в холл перед входом в ресторан и присели в уголке на скамейку под декоративной пальмой
— Ты про Продовольственную Программу, в курсе? — огорошил
