Белая ферязь - Василий Павлович Щепетнёв
— Нет. Но послу такой вопрос задавать не стоило. Мог бы спросить у меня.
— Хорошо, спрашиваю. Говорит ли кайзер Вильгельм по-русски?
— Вилли? Нет, не говорит.
— А эти французы? Французский президент, как там его… по-русски говорит?
— Прежний, господин Фальер, не говорил. Нынешний, господин Пуанкаре — не знаю. Сомневаюсь. Но что это означает?
— Вы сами знаете, Papa. Нас не считают важными фигурами, во всяком случае, настолько важными, чтобы изучать наш язык. Один принц Вилли и старается.
— Принц Вилли?
— Внук кайзера, сын кронпринца. Он нам письмо написал, по-русски. Барону А. ОТМА. Насчет сказок.
— Видишь, всё не так уж плохо.
— Я и не говорю, что всё. Просто нужно было уточнить позицию господина Бьюкенена.
— И как? Уточнил?
— Вполне. Он, дорогой Papa, смотрел на тебя, как на шахматную фигуру.
— Тебе так показалось?
— Я так увидел.
— Может быть, может быть. Он дипломат, и мир для него — шахматная доска.
— Я неточно сказал. Он, дорогой Papa, смотрел на тебя, как на свою шахматную фигуру. Как будто решал, как тобой сходить, на какую клетку тебя поставить.
— Ну, это, Алексей, твоё воображение. Он бы, может, и не прочь, но так политика не делается. У каждой страны свои интересы, каждая страна их отстаивает.
— Я, дорогой Papa, в политике ничего не понимаю, мне восемь лет всего. Но в людях… В людях даже мой Джой разбирается, на злого скалит зубы, к доброму ластится, хвостом виляет. Мне, конечно, до Джоя далеко, но я тоже кое-что вижу. Если господину Бьюкенену будет нужно, он пожертвует тобой, как шахматист жертвует фигуру, даже королеву, ради достижения своей цели. Не из злодейских побуждений, просто сочтёт, что это будет на пользу его стране.
— Я учту твоё мнение, — сказал Papa. — Но прошу, семь раз подумай, прежде чем задавать вопросы дипломату. Лучшая тактика — молчание.
— Я учту ваше пожелание, дорогой Papa, — ответил я. — Но могу я написать письмо Вилли-самому-младшему?
— Ты уже пишешь по-немецки?
— Я должен был сказать «мы». Мы, барон А. ОТМА, хотим ответить прусскому принцу Вилли. А писать будет Ольга.
— Ольга — девушка умная, Ольга из рамок приличий не выйдет. Пишите.
И с этим я вернулся в Творческую Мастерскую.
Сестры как раз редактировали эпизод «Как Непоседа художником был». Вычеркивали лишние слова. Вписывали недостающие. Перестраивали фразы так и этак. В общем, старались. Наконец, пришли к финальному варианту, и Ольга села за «Ундервуд». Печатает она бойко, триста знаков в минуту, я засекал. Дело обыкновенное: тому, кто с раннего детства умеет играть на рояле, научиться машинописи легко. Мелкая моторика что там, что тут. Ну, и машинка у нас наилучшая из тех, что можно купить за деньги, плюс её, машинку, регулярно проверяет мастер российского отделения фирмы. Чистит, смазывает, следит за легкостью хода.
Пока Ольга печатала, мы обдумывали наш ответ прусскому принцу. Как его назвать? Племянником? Это правильно, хотя он всего на два года младше меня. Нет, назову-ка я его братцем. Вилли будет приятно, а мне ничего не стоит. Papa наших солдат братцами зовет, безо всякого ущерба для императорского величия.
Теперь что мы ему напишем? Мы ему напишем, что барон А. ОТМА сейчас готовит новую книжку о малыше Непоседе и его друзьях, в которой будет много весёлых приключений. И что барон А. ОТМА не прочь посвятить эту книгу своему прусскому братцу. Если, конечно, ни сам братец, ни его родители и дедушка не станут возражать.
Эта идея, с посвящением, возникла у меня во время разговора с Papa. Почему нет? Во-первых, сейчас посвящать книги кому-либо принято. Кому мы можем ее посвятить? Родителям? Нет, для этого книга слишком легковесна. А вот сыну кронпринца, шестилетнему мальчику, будущему Наследнику германского Императора — очень даже можно, это первое. И, быть может, её в Германии переведут и издадут, это и вовсе было бы замечательно. Ну, и детская дипломатия — тоже неплохо бы попробовать. Посоветуемся с родителями — и отправим. Приложив фотографическую карточку, где все мы, я и сёстры, в мундирах и при орденах.
В Германии это ценят — ордена и мундиры. А сёстры в мундирах особенно красивы.
Я даже запел, «ах, картошка-тошка-тошка, пионеров идеал». Но тут же замолчал.
Однако, поздно.
— Это ты что поёшь? — спросила Анастасия.
— Это песня коротышек, идущих в поход. Сначала они летели на воздушном шаре, потом шар спустился, и им пришлось продолжать путь пешком. А продуктов было мало.
И мне пришлось исполнить песню целиком.
А держи язык за зубами, правильно Papa говорит, лучшая речь — это молчание.
Глава 15
20 мая 1913 года, понедельник
Как провожают пароходы
Я проснулся под утро, светало. Спалось необыкновенно хорошо, видно, потому, что накануне я утомился. Как не утомиться, тут и впечатления, и телесная усталость, новое место, новые люди. Нужно сбавить обороты.
Мы, вся императорская фамилия, совершаем тур по памятным местам. По пути, которым следовало ополчение Минина и Пожарского триста лет тому назад. В среду вечером сели в наш поезд, и отправились в путь. Красота! Привычные вагоны, привычное купе. В четверг прибыли во Владимир. Встречи, речи, почётный караул, собор, молебен, Суздаль, монастырь, ещё собор, ещё монастырь, и ещё собор, и ещё монастырь… Избыток впечатлений, всё сливается и перемешивается. Вечером, наконец, вернулись в поезд и поехали в Нижний Новгород, где в пятницу опять тожественная встреча, опять почётный караул, опять молебен. Дальше поезд сменили на пароход с поэтическим названием «Межень». Что поэтического? Понятия не имею, но ведь назвали же! Небольшой пароход, по сравнению с пятипалубными красавцами, что ходят по Волге в двадцать первом веке. Во время прилёта у меня в одном из окон «Оперы» был открыт круиз — цены, описание маршрута, виды. Думал, не махнуть ли с мамой от Астрахани до Москвы. Или наоборот. Выбирал, что получше. Дорого, да, но деньги были. Заработал. Мама когда-то, ещё в восьмидесятые, школьницей, путешествовала по Волге на теплоходе «Тихий Дон», с родителями. И впечатления остались самые радостные. Вот и захотелось сделать сюрприз.
А сюрприз сделали мне. Всем нам.
Ладно. «Межень» много меньше «Тихого Дона», но отделана по высшему классу. Обивка, обстановка, картины и гобелены на переборках… В моей каюте повсюду ковры, чтобы я не ушибся, а там,
