Андрей Архипов - Поветлужье
- Не ушли и те двое. Закончили мы тут. Дале как сговаривались?
- Да, сбрасываем лодью на воду и идем на подмогу в селение ваше, - скороговоркой произнес Михалыч. - Оставь пять лучников. Более не надо. Заводь тихая, течением не унесет, а если что, отобьются. Что-то волнуюсь я. На селение ваше почти одну молодежь отправили ...
Рать, достигшая почти полусотни человек, была разделена на две неровные части. Первая, в количестве двадцати наиболее опытных отяцких охотников, брала штурмом лодью. Это был ключевой момент народившегося плана. Даже если не получится взять селение с налета, то захватчики лишались средства передвижения. И куда тогда они денутся их глухих лесов Поветлужья?
Всех же одоспешенных отяков не стали брать на тихое скрадывание речного "коня", чтобы они не гремели там своим железом. А вместе с молодежью отправили на штурм гурта. Им также придали неполный десяток переяславцев, задачей которых было рассеяться вдоль тына. Далее, с помощью приставных, наспех собранных на переправе жердяных настилов, одоспешенные переяславские охотники должны были взобраться над изгородью и выцеливать пробегающих ворогов. Это в том случае, если охрана селения ведется из рук вон плохо. Однако предпосылки к этому были. Во-первых, слова полоненного десятника Алтыша. Тот признался, глядя на раскаленный железный прут, поднесенный к его племяннику, что внизу осталась лодья с тремя с половиною десятками воев, из которых пятеро слегка раненых. И что малая часть ночует на судне вместе с молодыми полонянками, как наиболее драгоценным грузом, а остальные стерегут пленников уже в селении, не беспокоясь, что тех кто-то может отбить. То есть за тыном могло оказаться около двадцати пяти воев, включая раненых. Если получится просочиться туда через известный местным охотникам лаз, то хорошо. А нет, то с помощью упомянутых жердяных настилов можно будет перевалиться через тын в любом месте.
Над штурмовыми десятками поставили главой старосту верхнего поселения, вызвавшегося пойти с ними в самый последний момент. У Пычея с Михалычем были из-за этого на его счет сомнения, но никаких доводов против они привести себе не смогли, да и уважением тот пользовался среди остальных воинов немалым. Однако не он оказался виной того, что произошло далее. Скорее даже стал жертвой. Шедший первым среди воинов, он поймал в грудь, защищенную только кожаным доспехом, стрелу из первого слитного залпа, которым отяков угостили на подходе к лазу. Видимо, буртасы занимались не только поисками ценных захоронок, выпытывая, в прямом смысле этого слова, эти сведения у пленников. Они также разузнали тайный путь из селения. На нем и поставили засаду из четырех человек, которые, услышав тихие шаги за изгородью, даже спросонья могли резонно предположить, что свой, скрадываясь, через лаз не пойдет.
Когда Михалыч подошел со второй частью воинов ближе к тыну, который возвышался саженях в двухстах от берега, окруженный всего то парой десятков метров открытого пространства, то ситуация складывалась следующим образом. Переяславцы сумели закрепиться с одной стороны тына, все-таки взяв под обстрел прилегающую территорию. Ночное небо было достаточно ясное и тени, мелькающие на улице под светом лунного светила и звезд, лучники могли довольно успешно выцеливать. Правда, не факт, что все попадания были успешными, потому как скрежет железа свидетельствовал, что тени были совсем не беззащитные. Сами же стрельцы практически не были видны на фоне темного поднимающегося леса, как и предположил Михалыч, услышав, что лес рядом с гуртом давно не вырубался. Союзные же им отяки уже имели трех убитых и одного раненого в ногу и не предпринимали никаких попыток прорваться через тын.
Воевода, определившись с ситуацией, сразу разделил бездоспешных на четыре части. Одну погнал на настил вместо переяславцев, а остальным приказал засесть вокруг селения в засады, оговорив стрелять во все, что полезет через тын без уведомления, особо попросив присматривать за лазом. Но уж если полезет большая сила, то сразу уходить в сторону и по возможности проследить, куда эта сила направляется. Всем же в доспехах наказал следовать за собой, как прежде и договаривались. Потратив минуту на разговор с Пычеем и Терлеем, прыгнул на настил и перекинулся через тын на помост, который шел по внутреннему периметру гурта.
Когда на переправе разрабатывали план, староста подробно рассказал, где держали пленников, поскольку сам провел в этой роли пару часов, а также поведал, что именно в его избе расположились буртасы. Не удовлетворившись этим, Михалыч потратил еще полчаса светового времени, чтобы Пычей нарисовал на песке расположение всех домов внутри изгороди и окон, выходящих из них. На столь наглядном плане были обсуждены все пришедшие на ум действия по захвату данных строений. И только уяснив, что все понимают досконально свои роли вплоть до того, кто как отходит и кто кого прикрывает, воевода скомандовал выступать. Оговорив, что своим воям те, кто был собран на скорую руку в малый круг, все досконально расскажут по пути. А сам забрался в ближайшую лодку и сказал, чтобы его разбудили через пару часов. Антип завистливым взглядом проводил его, поскреб в бороде и забрался в соседнюю. Благо, что на этих лодках возили руду и каждая из них, хоть и с трудом, но трех человек все же вмещала. Так что, дюжина воев на пяти лодках отправились водным путем, а большая часть рати, повздыхав, начала проламываться по заросшей пешей тропе, тянущейся вдоль Ветлуги к нижнему поселению.
Поэтому, когда неожиданная засада около лаза смешала карты, то изменения претерпели лишь действия тех, кто был без доспехов. Одоспешенные же вои строго по плану выступили к усадьбе Пычея, где в его доме и, по всей видимости, в прилегающих постройках ночевали буртасы. Ну а где же им еще было расположиться, если остальные дома примерно напоминали полуземляночные бараки, которые в своей веси наспех откопали переяславцы? Правда, здесь все было в гораздо худшем и уже подгнившем исполнении. Даже единственный, полностью бревенчатый дом старосты, весьма отдаленно напоминал дружинную избу. Низкая, в половину роста человека, подклеть, соломенная крыша и, похожая на барак, вытянутая изба на три семьи, перегороженная внутри занавесками. Рядом, шагах в двадцати от избы стоял небольшой сруб, выполняющий роль баньки по-черному. И, тем не менее, это была лучшая усадьба и самый добротный дом в селении, которыми Пычей обоснованно гордился. И вот такой гордости осталось всего лишь несколько минут бренного существования, отведенного ей хозяином.
Человек привыкает ко всему. Тому, кто вырос в богатом, полном достатка доме, омерзительно будет ночевать в убогой землянке. Поначалу. Но спустя год он, просыпаясь и чувствуя себя еще живым, будет удивляться тому, что он придавал такое значение роскоши. Он уже привык к другому положению вещей. И наоборот, перейдя из землянки в дом, спустя две недели новый хозяин уже будет шаркать в грязных лаптях по чистому выскобленному полу, не вспоминая о том, что первоначально обувку он оставлял даже не в сенях, а на крыльце. И дело тут даже не в духовности или воспитании. В конце концов, понятно, что иной может и в землянке прибраться, и дом содержать в чистоте и уюте. А другой с равнодушием будет топтать упавший на пол хлеб или плевать под ноги.
Дело в том, что для выживания любому человеку всего лишь необходимо тепло в доме, да чтобы на столе что-то водилось. А дальше уже каждый по-своему разумению лепит окружающий мир. Если этот мир человека в итоге устраивает, и у него нет желания его менять, то это и можно назвать привычкой. А уж если отсутствуют внешние условия, подвигающие его на изменения, то это уже привычка в квадрате и такой индивидуум будет даже доволен тем, что имеет. Вот и Пычей был удовлетворен своим положением, двумя своими сыновьями, тем, что дом у него был чуть лучше, чем у других. Он привык, и не хотел что-то менять. Но появились эти самые внешние условия и изменения в его жизни сделали другие люди. Старший сын оказался в заложниках у недругов, остальная семья тоже находится в плену неподалеку. Мир его уже перестал устраивать, а привычка к столь скорбному положению вещей еще не выработалась. И тут его спросили, помахивая зажженной лучиной, на что он готов пойти, чтобы вернуть свою жизнь в прежнее русло?
- На все, - кратко ответил староста.
Человек привыкает ко всему, но горе тому, кто лишает человека его привычек.
- Тогда будем жечь, - поднеся лучину к смолистому факелу, воевода загасил ее, воткнув в землю, а факел передал лучникам, наказав не начинать раньше времени, - а ты Терлей, раз уж твоя жизнь принадлежит мне, будешь всех отвлекать. По буртасски он разумеет, Пычей?
- Нет, не разумеет, - растерянно ответил тот.
- Надо научиться... К тому моменту, когда мы избу стрелами подожжем и их, як курей, поджаривать там начнем. Полезно их будет отвлечь чем-то. При допросе их десятника я таких выражений от него наслушался, что не удержался и попросил изложить всё его языком. Он столько заковыристых изречений знает, что мыслю я, та словенка, с которой он жил, ласковей чем "сивый драный козел" его не называла. Ну всё, айда через тын, по пути скажу. Всего четыре слова. Переводи, староста...
