Александр Сапаров - Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка
Вечерело, подъехал разряженный Хворостинин. Я, одетый так, что еле волочил ноги, сел рядом с ним. Сзади ехало двадцать оружных холопов, также разряженных в пух и прах. Ехали мы в Кремль, где и должна была пройти вся эта тягомотина. Подъехал весь наш поезд не с парадной стороны, а к условленному входу, где нас на крыльце уже встречал самый близкий родственник невесты Никита Васильевич Лопухин. Дмитрий Иванович поднялся на крыльцо первым, они обнялись с Лопухиным, потом подошел я и тоже удостоился объятий. Затем нас завели в палату и усадили на лавку, все местные уселись напротив на скамье. На столе стояло угощение, пироги, было разлито вино. Дмитрий Иванович встал и сказал:
– Ну что же, Никита Васильевич, время пришло говорить, зачем съехались.
Никита Васильевич, встав, в свою очередь поглядел на попа и сказал:
– Отец Иоанн, достойно говорить.
После краткой молитвы и благословения пошла рутина, писались договорные грамоты, чего и сколько за невестой дается в приданое. Я точно знал, что все это уже было обсуждено неоднократно и одобрено Иоанном Васильевичем, поэтому слушал невнимательно и все хотел высмотреть мою будущую половину, но увидеть ее мне так и не удалось. И хотя Хворостинин говорил – красавица, откуда я знал, кого он считает красавицей?
Обменявшись записями, мы выпили по чаше вина, в тещины покои, слава богу, идти не надо было, являлась моя будущая женушка полной сиротой, только с кучей родственников. Так как смотрельщица уже была, сразу сговорились и о дне свадьбы, решили на третий день обменяться записями – кого и сколько будет с каждой стороны.
Я бы, конечно, предпочел свадьбу по краткому чину, но не вышло, и я с ужасом изучал все, что нам с невестой предстояло пережить.
Я ехал домой с одной мыслью: «Господи! Скорее бы все это началось и закончилось!»
Когда приехал, было уже почти за полночь, около моего кабинета сидел новый начальник безопасности.
Он терпеливо ждал, когда я разденусь и смогу хотя бы вздохнуть нормально. Раздевшись, пригласил его в кабинет и налил из самовара пару стаканов горячего грушевого отвара на меду.
Кошкаров сел напротив меня и вытащил несколько маленьких бумажек с именами.
Выдавая их по одной, перечислил: этот подслух царский, этот тоже подслух царский, этот подслух еще не выяснили, на кого работает, этот – на лекарей московских, этот – на купца Пузовикова, который стеклом торгует.
– Вот, пока пятерых нашли, что, Сергий Аникитович, делать прикажешь?
– А чего тут поделаешь? Подслухов царских пальцем не трогать, только на работы их перевести такие, чтобы целый день были заняты и не имелось у них времени ходить и слухи собирать. Этого, о котором еще ничего не выяснили, взять тихо и допросить, кому что передает, и пусть передает то, что мы ему напишем, а то сам знает, что будет. Семья у него немаленькая, не спрячется. Этих двоих, что на лекарей московских да на купца работают, тоже надо будет по-тихому взять, чтобы они передавали только то, что мы им скажем. Но глядеть за ними в оба: могут, если что, и в бега податься. Только ты уж, Борис, хоть и опытный в этом деле, посоветую тебе: бери их по одному, незаметно, чтобы никто ничего не понял. А то этих изведем, новые появятся. А так, пусть себе купец печь строит да стекло варит, с нашими советами – наварит себе на голову.
Кошкаров, открыв рот, смотрел на меня:
– Однако ловко ты рассудил, Сергий Аникитович. Я-то хотел их, грешным делом, всех, кроме царевых, в мешок да в воду. Как еще с такими людьми можно поступить? А так-то оно лучше будет, и греха на душу не возьмем, и в дураках кое-кого оставим.
Мы слегка посмеялись над будущими дураками, и удовлетворенный Кошкаров ушел, дав мне наконец возможность грохнуться в кровать.
Рано утром я был у Иоанна Васильевича. Не знаю, мои ли слова так на него повлияли или что другое, но Симеона Бекбулатовича на царском троне пока не было.
На фоне моих успокаивающих настоек царь стал не так раздражителен и более внимателен к собеседникам. Два его телохранителя каждый раз, когда я проводил массаж спины и шеи царя, внимательно следили за моими движениями, и потом тут же, при нас, под хриплые смешки Иоанна Васильевича начали тренироваться друг на друге.
Закончив массаж, я аккуратно втирал ему в кожу самую любимую настойку моей бабушки – корневища сабельника на спирту. Конечно, вначале пришлось испробовать эту настойку на куче народа. Результаты царя удовлетворили, и он стал ею пользоваться.
Царь, к моему удивлению, сегодня первым делом поинтересовался результатами моего сватовства, чего я от него абсолютно не ожидал. Я поблагодарил за заботу, но пригласить на свадьбу не решился, думая, что если бы он хотел этого, нашел бы способ намекнуть, и в свою очередь предложил наконец-то полечить царя пчелиным ядом. Мы с ним уже на эту тему говорили неоднократно. А так как дальнейшее промедление грозило тем, что бортники просто могли не найти пчел для данной процедуры, то решил начать ее сегодня. Сам царь сказал, что пчелы кусали его не раз, и никаких последствий от этого не было.
– Чесу было много, – уточнил Иоанн Васильевич.
И вот я из стеклянной пробирки достал одну пчелу и посадил себе на предплечье, миг – и у меня в коже уже торчало тонкое жало, заканчивающееся крохотным мешочком с ядом. Царь смотрел на эту процедуру, скривившись, видимо, мысленно готовился к укусу. И вот я взял следующую пчелу и посадил ее на царственную поясницу. Иоанн Васильевич даже не вздрогнул.
И так еще четыре штуки, через минуту жала я удалил.
Иоанн Васильевич встал с кровати и поморщился:
– Много чего со мной лекари творили, но до пчел еще никто не додумался, так что говоришь, пять раз надо так?
– Наверное, надо бы и больше, государь. Просто пчел мы потом уже не найдем. Так что пять раз сделаем, а на следующий год, ежели Господь Бог даст, повторим еще раз.
Регулярный массаж спины, а в особенности шеи, резко улучшил состояние и настроение царя. Если, когда я в первый раз начал делать ему массаж, едва прикасался руками к остистым отросткам позвонков, и сразу начиналась ругань со стонами, то сейчас он явно испытывал удовольствие от этой процедуры. Еще бы, любой страдающий выраженным шейным остеохондрозом знает, насколько не мил окружающий мир, когда в шее забит кол и хочется кого-нибудь четвертовать. А если этот «кол» забит в шее у царя всея Руси, то подобные желания могут вмиг стать реальностью. Поэтому ко мне последние два месяца окружающие стали относиться очень даже уважительно: приступы ярости у царя значительно уменьшились.
В октябре ударили ранние морозы, выпал снег, Москва стала белой, хотя к вечеру все улицы уже почернели от конского навоза, следов телег и первых саней.
Моя дворня лихорадочно готовилась к великому делу – свадьбе. Все, от сторожа до отца Варфоломея, ходили озабоченные. Все должно было быть как в лучших боярских домах, гостей ожидалось немерено – около двух сотен. И денег на это также должно было уйти много. Хорошо хоть, что оброк уже был собран, стекло мое продавалось. А за самоварами для продажи сбитня вообще выстроилась огромная очередь заказчиков. Мой мастер-стекловар уже целиком передоверил варку обычного стекла помощникам, а сам колдовал над моими заказами, будущим оптическим стеклом и хрусталем, про который я помнил только то, что туда добавляются какие-то окислы свинца. Да и как личному врачу самого царя мне платили неплохие деньги.
Так что никто не понял бы меня, если бы моя свадьба оказалась излишне скромной. Но с другой стороны, невеста была сиротою, и весь свадебный обряд, в том числе и венчание, проходил у меня.
Я, как ничего не понимающий в этом деле, был отстранен от участия в приготовлениях. С моей стороны все решали Борис Кошкаров и Хворостинин. Назначались дружки-тысяцкие. Со стороны же невесты было столько принимающих участие в подготовке, что запомнить всех казалось просто невозможным.
Первый день свадьбы слился в одно непрекращающееся действо с переодеваниями, поклонами, поездкой за невестой, по-прежнему скрытой от меня платком и меховой одеждой. Потом началось венчание в нашей церкви, осыпание хмелем и прочие процедуры.
В себя я пришел лишь на постели, где меня, как полагается, раздели, и я сидел в одной нагольной шубе, пока мою жену раздевали за занавеской хихикающие боярыни.
Потом нас оставили, но я знал, что за дверями неусыпно сидят двое постельничих и ловят каждый звук.
Я встал и заглянул за занавеску – оттуда на меня уставились два блестящих девичьх глаза. Хорошенькая девчонка в распахнутой шубке, одетой на сорочку, испуганно глядела на меня. Мне сразу полегчало – не обманул Хворостинин. Я взял ее за руку, и она послушно пошла со мной к постели и так же послушно, не говоря ни слова, сняла шубу и легла.
Я погладил ее по голове и обнял, она лежала напряженная как струна. Я начал гладить ее по спине, ягодицам, целовать грудь, она немного расслабилась, а я продолжал ее целовать. И вдруг услышал сердитый шепот:
