Оперативный простор (СИ) - Дашко Дмитрий Николаевич

— Ну, вот видите — я же говорил, что это — самоубийство! — довольно воскликнул начальник отделения.

Он явно хотел побыстрее отделаться от этой темы.

— Ты погоди, дай Быстрову досказать, — попросил Шуляк. — Он — толковый оперативник. И, если ему есть что сказать, к нему стоит прислушаться. А дело… Дело всегда закрыть можно.

— Да вроде бы никто никому рот не закрывает, — ухмыльнулся Иджилов. — Продолжайте, товарищ Быстров. Мы вас внимательно слушаем.

Однако, судя по его ухмылке, вряд ли мне удастся убедить его даже самыми железобетонными доводами. Версия о самоубийстве устраивала милицию больше всего: никаких тебе хлопот, беготни и прочей потери времени.

И всё-таки я попробовал объясниться, пусть меня и не покидало ощущение, что ломлюсь в глухую стену.

— Давайте начнём с мелочей. Пусть каждую из них и можно объяснить иначе, но когда их слишком много — это уже становится подозрительным.

— Я понял тебя. Излагай, — кивнул Шуляк.

— Вы видели в квартире типографскую квитанцию?

— Было что-то такое, — без особого интереса протянул Иджилов.

— Согласно квитанции Хвылина заказала в типографии печать сборника своих стихов. Я так понял, что до этого у неё были только публикации в журналах и литературных альманахах. Причём, судя по дате, она сделала заказ уже после смерти мужа. Поверьте, человеку пишущему очень хочется подержать в руках солидный томик своих сочинений. И только обстоятельства непреодолимой силы могут этому помешать, особенно, когда счастье так близко…

— Ну… как-то сомнительно, — вздохнул Иджилов. — Сначала хотела, потом передумала… Всё-таки потерять мужа — это, знаете, удар серьёзный.

— Идём дальше: у меня была возможность рассмотреть характер надреза.

— И что в нём такого необычного? Надрез как надрез: лезвие острое, баба полоснула себя бритвой, что называется глубоко и от всей души, — раздражённо сказал Иджилов.

— Попробую объяснить, — устало произнёс я. — Допустим, вы взяли бритву и хотите полоснуть себя по руке.

— Избавь бог, — хмыкнул Иджилов.

— Я же сказал — допустим, — с нажимом сказал я. — Вот, вы берёте бритву, проводите ей по другой руке. В девяноста процентах случаев порез будет направлен в сторону от вас — так удобнее и привычней.

Шуляк взял свою финку и ради интереса попробовал сымитировать будто он перерезает вену.

— Слушайте, Быстров прав — так и есть! — восхитился он.

— И что вас смущает в истории с Хвылиной? — насупился Иджилов.

— То, что порез сделан в сторону не от неё, а к ней — обычно это происходит когда кто-то другой берёт вашу руку и перерезает вену, — торжествующим тоном пояснил я.

На секунду в кабинете наступила гнетущая тишина.

Глава 26

— Так, погодите! — воскликнул Иджилов. — Откуда вы узнали о характере порезов у самоубийц? Лично мне эта информация не попадалась.

— Давайте на ты? — предложил я.

— Давай! — легко согласился начальник отделения. — Только ответ я на свой вопрос я так и не услышал. Откуда дровишки, Быстров?

— Читал в учебнике криминалистики, — сказал я.

— Да? — почесал себя за ухом Иджилов. — Век живи — век учись.

У меня неприятно засосало под ложечкой: что если пока исследований на эту тему не проводилось? Хотя… ну не побегут же сейчас в публичную библиотеку, чтобы проверять мои слова. Если что, скажу, что перепутал источник — дескать, в периодике публиковали, оттуда и взял.

— Посмертная записка была? — поинтересовался Шуляк.

— Была! — кивнул Иджилов. — Кстати, а что думает товарищ Быстров на сей счёт?

— Ну вы же видели и наверняка читали её, — заговорил я. — У меня лично язык не поворачивается назвать это посмертным письмом.

— Что тебя смущает? — уставился на меня Шуляк.

— Стихотворная форма подачи.

— Но ведь покойная была поэтессой! — заметил Иджилов.

— И что с того? Думаете, она и в булочной стихами изъяснялась?

— Булочная — это булочная. А тут самоубийство… сравнил, — язвительно произнёс начальник отделения.

— Готов поспорить, что преступник выдрал подходящее по настроению стихотворение из рабочей тетради Хвылиной… Ну, должна же она куда-то записывать свои стихи, — изложил свою гипотезу я. — Если провести обыск в квартире, наверняка найдём и эту тетрадь. При желании экспертиза даже сможет установить, откуда листочек вырвали.

— Блин, Быстров, у тебя что — версии на все случаи жизни имеются? — с нехорошим смешком сказал Иджилов. — Раз так — объясни мне, тупому, как убийца — если это, конечно, было убийство, смог раздеть бабу, усадить в ванную и чиркнуть бритвой по рукам, если она не собиралась сводить счёты с жизнью? Только не говори про магнетизм — не поверю.

— А что, других способов не бывает? — фыркнул я. — Насколько я помню, рядом с ванной стоял табурет, на табурете я своими глазами видел открытую бутылку вина. Я просил, чтобы вино в обязательном порядке изъяли как вещдок и сделали бы экспертизу. Наверняка в вино подмешана какая-то гадость: снотворное или наркотики. Есть результаты? — с надеждой посмотрел я на Иджилова.

— Нет никаких результатов! — рявкнул он. — И бутылки никакой тоже. Если не веришь — могу протоколы показать.

— Какого хрена… — возмутился я.

— Так, с меня хватит, Быстров! — перебил меня Иджилов. — Ты вообще с какой стати привязался к этой бабе? Что за странный интерес у сотрудника уголовного розыска, да ещё из другого города?

— Покойница проходит… вернее, проходила основным свидетелем по делу об убийстве своего мужа. Виновным с её показаний был признан муж моей сестры. Я решил разобраться, — не стал скрывать правду, о которой Иджилов всё равно быстро докопается, я.

— Вот оно как, — протянул начальник отделения. — Так может это ты… того…

— Договаривайте, — нахмурился я.

— Ну в том смысле, что если всё было так, как ты рассказываешь, и Хвылину убили, так может — это твоих рук дело, а? — с вызовом посмотрел на меня милиционер.

— Слышь, Иджилов, — неожиданно вступился за меня Шуляк. — Ты говори, да не заговаривайся!

— Спелись, да? — ехидно сказал Иджилов. — Вечно у вас в угрозыске рука руку моет… Короче, Быстров: я долго и внимательно тебя слушал, но ты меня ни капли не убедил. Слишком много «если» и притянуто за уши. Для меня в смерти гражданки Хвылиной всё ясно и понятно: типичное самоубийство, барышня наложила на себя руки после гибели любимого человека. На этом точка.

— Хорошо. — Я встал. — Спасибо за угощение, товарищ Иджилов. Не знаю, сколько оно стоит, но, надеюсь, этого хватит.

Я вынул несколько банкнот и положил перед ним.

— За сим, до свидания. Вынужден откланяться.

Шуляк догнал меня на улице.

— Притормози, Жора!

Он преградил мне дорогу, я остановился.

— Какого лешего, ты так кипятишься! — сбивающимся тоном заговорил Шуляк. — Капризничаешь, как беременная институтка!

— А ты что — не понял? — с горечью воскликнул я. — Иджилову на всё наплевать. Даже если история шита белыми нитками, он всё равно задницу от места не оторвёт, чтобы проверить. Таких гнать надо поганой метлой из органов! А ещё лучше — посадить, чтобы другим неповадно было.

— Экий ты шустрый! — разозлился Шуляк. — Выгнать, посадить…

— А что, скажешь я не прав?

— Прав, — смутился Шуляк.

— Тогда в чём дело?

— В том, что с Иджиловым мы ещё разберёмся… Ты ведь на квартиру Хвылиных сейчас намылился. Хочешь втихаря обыск провернуть и соседей допросить? Что, угадал?

— Угадал, — подтвердил я.

Если милиция откровенно забила на расследование смерти Хвылиной, выбора у меня всё равно не оставалось. Женщину убрали не случайно, наверняка, это как-то связано с убийством её мужа, и все ниточки должны привести к пауку, который сплёл эту паутину, в которой запуталась моя семья.

Ну, а то, что действовать придётся одному — меня не смущало. Лучше я буду рыть с чувством, с толком, с расстановкой — чем пущу на самотёк.