Доната Митайте - Томас Венцлова
В общем, Томас заслуживает совершенно самостоятельной оценки, которую я не могу дать, потому что я хорошо знакома только с семью стихотворениями. Перевела из них пять, два у меня не вышли. Именно потому, что я хотела, чтобы это было хорошо по-русски и точно, как у Томаса. Томас мне прислал подробные разъяснения и переводы Сташека, которые мне тоже, конечно, помогли.
Мне говорит мой приятель: «Ну, что-то слишком хороший поэт у тебя получился Томас Венцлова. Видно, ты его сделала лучше в переводе». Я говорю: «Я не умею в переводе делать лучше».
Д. М. Каков поэт Томас Венцлова, на Ваш взгляд? Н. Г. Я знаю хорошо слишком мало стихов. Как ни странно, Томас-поэт – не романтик. Он жестче, но совсем не похож на Бродского, совсем другой. Он глядит (у Бродского есть много стихов, где он глядит) совсем по-другому, глаза совсем по-другому устроены, чем у Бродского, что отражается в стихах. Он по-другому видит и осваивает чужой мир.
Позже Томас стал часто появляться в Европе и уже (опять надо спросить Тома, с какого года) с Таней. Тут все выяснилось. Выяснилось, что за эти годы они и переписывались, и встречались в каких-то промежутках своих семейных жизней и что в результате Том ее вытащил в Америку. Я полюбила Таню за то, что Томас с ней счастлив, в этом смысле счастливым я его раньше не видела. Видимо, есть у них родство душ.
Все эти годы я наблюдала Томасовы путешествия, потому что каждый раз он проезжал через Париж, сообщал, в какую по счету страну едет. Он же их коллекционирует. Я его тоже очень понимаю, потому что было такое всеобщее убеждение, что вообще никакой заграницы не существует, что стоит, может быть, железный занавес, но все на нем нарисовано и только, даже вражеские голоса вещают с этой стены, а дальше – ничего нет; они вещают, чтобы создать впечатление, будто что-то есть. У меня есть такой давний стишок, 1963 года, там упоминается Данте, в примечании к нему я пишу, что в то время было, конечно, ясно, что никакой Флоренции не существует. Но Томас это распространил действительно на весь земной шар.
Он единственный из нас, кто ездит столько и действительно по всем континентам. Он, по-моему, только в Антарктиде не побывал. Причем это поразительно, потому что на вид Томас – скорее такой лежачий камень, под который вода не течет. А на самом деле он как раз не лежачий камень, а наоборот, тот мельник, который идет даже не за водой, а впереди воды, и проводит этот свой ручей, и этим ручьем можно опутать мир, не знаю, сколько раз.
В Томасе есть какие-то несоответствия. Они с Милошем очень похожи, внешне один и тот же тип литвина. Милош же этнический литвин. Литовцы тоже разные бывают, но они двое – ровно один и тот же тип. Милош даже выглядит подвижным, а Томас – увесистым. Но он вступил в Хельсинкскую группу, собирался с парашютом прыгать в Польшу. И прыгнул бы – я не сомневаюсь. Он подвижен не внешне, а на самом деле.
И умственно он очень подвижный. Действительно, тот мельник, который идет впереди ручья, а не за ручьем. Мельник должен сидеть на мельнице, а у Шуберта он почему-то в путь идет… Нет, это путник идет, а не мельник. Но мне всегда казалось, что за водой идет мельник, это мое дурацкое впечатление, которое даже влезло в стихи. Я только сейчас, начав обсуждать эту метафору, поняла, что я все время в стихах заблуждалась, хотя песню эту знаю с четырех лет: «В движеньи счастье мое…» Но будем считать, что за водой идет мельник, а Томас – тот мельник, который идет впереди воды. Тот мельник или тот странник. Но скорее, мельник. Уж больно он увесистостью своей похож на того мельника, который остается на мельнице (нет, впрочем, там же говорится: «В движеньи мельник жизнь ведет, в движеньи…»), а фактически он и жизненно, и географически, и умственно (способностью острого, быстрого, легкого переключения) совсем не такой.
У него обманчивая внешность. Правда, я действительно помню его тоненьким, худеньким. Став представительным, он остался все тем же мальчишкой, который увидел Таню в вильнюсском кафе и влюбился. Бросил меня, старого друга. Так только мальчишки поступают. Уехал на Каунасское море, вернулся с ангиной. Это же стереотип мальчишества. Но это хорошее мальчишество – когда ум свежий. У Томаса ум не только светлый, но и свежий.
Польша, Сейны, 1 сентября 2001 года
Аурелия Рагаускайте: «Он оказывал большое влияние на театральный репертуар…»
ДОНАТА МИТАЙТЕ: В своей книге Вы пишете, что в Шяуляй Вас пригласил Томас Венцлова. Как это произошло?
АУРЕЛИЯ РАГАУСКАЙТЕ: Когда в конце 1972 года я получила из нескольких театров предложение ставить спектакли, больше других меня заинтересовал звонок Томаса Венцловы из Шяуляя. Он там работал завлитом. Я знала правило: если театр приглашает режиссера, то обычно не для мощных, главных спектаклей, а для рабочих, гастрольных. Так что я тоже скромно предложила какую-то комедию, может быть, ту самую, которую мы позже поставили, – «Кьоджинские перепалки» Гольдони. Томас неожиданно спросил: «Не хотели бы вы поставить что-нибудь из литовской классики?» Я удивилась: «Конечно, если только можно». – «Пожалуйста, выбирайте что хотите». Я выбрала «Властелина» Винцаса Миколайтиса-Путинаса. Так мы весною 1973 года со сценографом Далей Матайтене и композитором Освальдасом Балакаускасом начали работать. Осенью, в ноябре-декабре, мы репетировали в Шяуляе, а в феврале 1974-го выпустили премьеру. Тогда я через Министерство культуры получила приглашение выбрать какой-нибудь театр для постоянной работы. После успеха «Властелина» я выбрала Шяуляй. Так мы с Томасом Венцловой оказались в одном театре: он – завлитом, я – главрежем. Д. М. Вам приходилось встречаться с ним раньше? А. Р. Нет, ни разу. Только слышала все эти истории о его лекциях, читала изредка его стихи, переводы. Но в Литве все знали о Томасе Венцлове, бунтаре со школьной скамьи, еще в студенческие годы бог знает что говорившего. Д. М. Как Вы общались, работая в одном театре? А. Р. Тут надо знать, что функции завлита трудно определимы – как в каком театре сложится. В одном театре может работать не очень грамотный человек, и его работа ограничивается ведением протоколов худсовета, он обязан оформлять программки выпускаемых спектаклей, информировать общество через прессу о будущей премьере или приезжающем на гастроли театре и так далее. Если же завлит начитан и обладает литературным вкусом, он отбирает, ищет, предлагает режиссерам возможные постановки. Он может быть тем человеком, которому режиссер, стремясь отделаться от графоманов, передает их дилетантские пьесы, которые театры получают в избытке; его долг – следить за культурой языка и поднимать его уровень. Функции Томаса Венцловы как завлита в Шяуляйском театре в корне отличались от обычных. Он жил в Вильнюсе, служба в Шяуляе была лишь малой частичкой его трудов; мы это знали и старались не загружать его рядовой, черной работой. Он оказывал большое влияние на театральный репертуар, а к самой постановке спектакля очень точно, со скрупулезностью ученого, подбирал литературу, которая давала необходимые знания и новые импульсы режиссуре, сценографии и другим компонентам спектакля. Д. М. Но ведь зарплату он получал?
А. Р. Зарплату он получал, но, боже мой, за его работу надо было платить втрое больше, чем тому, кто протоколы ведет и протирает штаны на черной работе.
Д. М. Какие еще идеи при формировании репертуара принадлежали Томасу Венцлове?
А. Р. После «Властелина» мы решили, что театру и зрителям пришло время улыбнуться. И выбрали комедию Карло Гольдони «Кьоджинские перепалки». Томас Венцлова сделал новый перевод, изменив уже существовавшее на литовском языке название. Сколько искрящейся энергии можно добыть, заменив созвучие пары слов!
Гольдони какое-то время был судьей в городке неподалеку от Венеции и воссоздал простосердечный веселый быт итальянских рыбаков. Мы у себя в театре не собирались дотошно углубляться в эпоху и стремиться к достоверному отображению жизни в Кьоджо, но Томас Венцлова судил иначе – он привез русское издание 1902 года, в котором была большая статья о Кьоджо, о жизни рыбаков, об обычаях и так далее. Именно из этой статьи пришли и стали основным элементом декорации, цветные паруса и другие штрихи спектакля. Томас упрямо искал упоминаемый в пьесе танец «фурлана» – какой он, как его танцевать, и только работяга-композитор Беньяминас Горбульскис, молниеносно написавший легкую тарантеллу, охладил его решимость превратить нас всех в подлинных жителей Кьоджо.
Забегая вперед, скажу… Когда Венцлова уже жил на Западе, я за два дня получила две его открытки из Кьоджо с одним и тем же видом и поздравлениями, подписанные только инициалами «Т. В.». Прислал он их не на мой адрес, а в абонентный почтовый ящик одного работника нашего театра. Почему? Скорее всего, он надеялся, что, если цензура конфискует одну, другая все же достигнет цели. А адрес и инициалы? Не хотел поставить в неловкое и опасное положение. Как это характерно для жизни той поры…
