Евгений Витковский - Земля Святого Витта
Впрочем, до удара колокола было еще полчаса. За парапетом Фавию слышалось привычное шлепанье хвостами по воде, — многие бобры тоже предпочитали ночной образ жизни. В принципе их вотчиной считался противоположный конец Киммериона, юго-восточный, здесь же был запад, скорей даже северо-запад. На самой набережной не было ни души; издалека Фавий приметил огонек в угловом окне, глядящем сразу на набережную и на Открытопереломный Канал: не иначе как известный всему город господин Чулвин раскладывал очередной пасьянс. Но сегодня Розенталю был наряд не в этот дом, а в следующий — в дом лодочника Астерия Коровина. Надлежало еще и «не вызывать ажиотажа среди населения». Фавий надеялся, что пустая улица хоть как-то соответствует такому требованию. Впрочем, захотят — все равно придерутся. Но едва ли. Кто им по ночам тогда кровати ремонтировать будет?
Удивительно были устроены мозги Фавия: время суток он определял по принципу «светло-темно», а все остальное игнорировал: и день недели, и месяц, и год. По работе ему все это не требовалось. Есть день: это когда спать. Есть ночь: это когда работать. Когда Розенталю кто-то рассказал, что рожден он, Фавий, день в день на десять лет позже императора, Фавий только плечами пожал: ну и что? С этим — к родителям. Это их заслуга. А в газете — ни-ни. И огорченный репортер «Вечернего Киммериона» убрался восвояси.
Сейчас — Фавий нутром чуял — ночь. Значит — работа. Где? А вот она, работа. Вот он, — дом Астерия. Дверь была прикрыта и вроде бы заперта. На крыльце сидел огромный, плохо освещенный и, кажется, полупрозрачный человек. «Призрак» — равнодушно подумал Розенталь. «Конан-варвар, что ли? А вроде бы я кол ему на могиле прочно установил…»
Некоторое время призрак и Фавий друг друга рассматривали.
«Умеешь клепсидры чинить?» — услышал в собственной голове Розенталь гулкую мысль Конана.
— Смотря какие, — ответил он вслух. — Надо посмотреть.
«Она там, внизу. Не надо ее ремонтировать. Обещаешь?»
— Ну? — привычно ответил Розенталь. Призрак не понял.
«Обещаешь?»
— Ну?
«Обещаешь или нет?» — призрак начинал сердиться.
— Ну, обещаю, — нехотя сказал Розенталь. Вообще-то такое обещание противоречило принципам фирмы. Но в инструкциях форму общения с призраками как-то упустили. Фавий засомневался: а хорошо ли он установил кол на могиле Конана? Прочно ли? Если прочно, чего тогда работать мешает, с вопросами пристает? И вдруг вспомнил — еще в школе он узнал от соседки по парте формулу на все случаи жизни:
— Слушай, а какое сегодня число?
Формула была могучая: не зря Розанель Чердак, которая Розенталю ее сообщила, теперь вышла в большие меховщицы на Елисеевом Поле. Если К нан и знал ответ, то через миг тот потерял значение: вдалеке на юге гулко ударил Архонтов Шмель. Один раз, как всегда. Призрак неодобрительно глянул на Фавия и исчез. Вход в дом Астерия был свободен.
С реки тянуло зимним ветром; в этом году Рифей не замерз вовсе. Розенталь понял, что до полудня, до времени своего обычного вставания из-под солнечных часов, Конан залег в могилу, под каменный, увешанный жертвенными мочалами кол. Пора было ремонтировать Лабиринт.
Пальцы у Фавия даже по киммерийским меркам были непомерно длинными и тонкими. Мизинцем он воспользовался как отмычкой, засунул в замочную скважину, согнул последний сустав — и дверь открылась. Прямо в прихожей, напротив входа, зияла дверь в погреб, в тот самый Лабиринт — распахнутая настежь. С усилием Фавий втащил в дом платформу с инструментами и запчастями.
— Скажите девушки подружке вашей, — как всегда за работой, тихо запел Фавий, — что я объелся гурьевскою кашей… — сгрузив с платформы колючую проволоку, он сменил мелодию: — Запах ромашковый! Запах шалфея! Катятся тихие волны Рифея! Сделать, что велено, должен теперь я! Санта Лукерья! Санта Лукерья!..
Песен Фавий знал много, но до конца не помнил ни одной, а чаще вообще помнил только одну-две строки. Притом обладал он приятным лирическим тенором; наверное, его потрясло бы известие, что какая-нибудь провинциальная — Кемеровская, к примеру — филармония за такой голос оторвала бы его вместе со всеми киммерийскими руками и определила высшие возможные ставки и надбавки. Но Фавия вполне устраивала и нынешняя профессия. Сейчас он переоделся в рабочий синий халат и рассовывал по карманам инструменты, необходимые, по его мнению, при ремонте любой мебели, особенно такой древней, как Лабиринт.
— Я спросил у ясеня… Где мой клю-у-учик га-аечный…
Ключ нашелся быстро. Теперь требовались пассатижи. Без них с колючей проволокой не очень поработаешь.
— Пассатижа, пассатижа! Что же ты мне изменяешь?… Я пою не для престижа, впрочем, ты об этом знаешь, вот ты где ты, пассатижа, где же дрель… Опустела без тебя моя артель…
Наконец, основные инструменты под самый разнообразный песенный репертуар были собраны в карманы. Фавий ухнул и вступил в темноту.
— А где мне взять такую гирю!.. — пел он, втягивая колючую проволоку в Лабиринт, — Чтоб жуть брала в сиянье дня! И чтоб никто ее не стырил, поскольку гиря — у меня!
Гиря, точней, здоровенный кистень — на случай встречи с лишними людьми — на поясе у Фавия висела. Имелся у него и «Кумай Второй» с неразменными тридцатью тремя красавицами, хотя Фавий едва ли был способен пустить их в дело, — в крайнем случае, выстрелил бы в потолок, в пол, — да и гирей постарался бы только пригрозить. Однако живых существ нынче Лабиринт не предъявлял. Проволока разматывалась по бесконечным коридорам, каждые шесть вершков сворачиваясь в злую колючку: отныне и надолго бегать за так просто никто по Лабиринту не имел права, ибо архонт повелел сделать Лабиринт непригодным для пустопорожнего провождения в нем драгоценного времени. Иной раз Фавий пересекал проволоку по второму и по третьему разу, радостно перепрыгивал ее, тянул дальше и пел:
— На тебе сошелся комом первый блин!..
Лабиринт уводил то вверх, то вниз, но Фавию было плевать: он просто заполнял проволокой каждый коридор, где таковой еще не было.
— Я хотел бы повернуть за перегиб, чтоб найти за перегибом белый гриб…
— Блин-н-н… Г-хр-р-рип… — отвечало Фавию эхо. Но он еще не такие эхи слыхивал. Фирма Розенталей не зря была ночная и срочная. Вообще-то он уже хотел бы перекусить, кочерыжка, завернутая в оленью замшу, для такого случая торчала из нагрудного кармана, но работы было слишком много. Он тянул и тянул проволоку.
— Крутится, вертится… белая чайка! Медной горы сюда лазит хозяйка! Эх… да не верю я в эти поверья! — Фавий даже застыл на миг и выдал крещендо на весь лабиринт: — Санта Лукерья! Санта Лукерья!
Он стоял прямо перед «Дедушкой с веслом».
Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Фавий зажмурился, помотал головой и снова вгляделся в изваяние. Луч фонаря в его руке дрогнул.
— Статуя мне кивнула!.. — произнес он сценическим шепотом, впрочем, несколько осипшим. — Значит, тут будет проволока в три ряда, а то понапрутся… Гуаны всякие! — Флавий немедленно осуществил задуманное. Потом огляделся и увидел, что не обтянут проволокой лишь один из входов в зал «Дедушки». Туда Розенталь и пошел, распевая:
— Поговори ж хоть ты со мной, товарищ Парамонова!.. Гру…зинка, грузинка, грузинка моя! В саду ягода-а… а-армянка, лезгинка моя! Живет моя монада!.. У самого крыльца! Кормить ее не надо, но ей нужна маца!..
Относительно скоро он пришел к пролому в стене. Об этой гадости он был предупрежден, ее предстояло замуровать отдельно, но сперва Розенталь решил заглянуть в соседний подвал: мало ли чего. Тем более, что оттуда доносились стоны.
Пел Розенталь с душой, слух у него был наследственный (по ночам нередко приходилось ведь и рояли настраивать), однако в пении его недоставало, как обычно, звука «л». Покровительница Киммерии, Святая Лукерья, в его произношении лишалась первоначальной буквы. Но от этого звучало даже еще красивей.
Фавий, пройдя «тропой Нинели» (названия он, понятно, не знал, да и не было у этой тропы никакого названия) — пришел к пролому в стене, ведущему во владения Подселенцева. Природная сухощавость позволила ему преодолеть дыру без напряжения. С тревогой осмотрел Фавий новое помещение, включенный телевизор, а потом — проволоку. Ее оставалось аршин с двенадцать, не более. Как раз дотянуть до телевизора. Что Фавий и сделал. И обнаружил, что весь ночной наряд выполнил. Теперь бы вот кто расписался только, что работа принята. Фавий осмотрелся. На топчанах, связанные по всем конечностям меховыми, куньими, что ли, а то и соболиными бинтами, лежали пятеро. Все стонали. Матерились. Но явно при этом глубоко спали. С таких подпись не получишь. Ну и как теперь? Фавий посмотрел в потолок. И не ошибся.
Под потолком, на верхних ступеньках лестницы, сидели трое. Посредине — благообразный старец с весьма круглой бородой. Слева от него — двадцати, нет, меньше, лет парень с такой мускулатурой, что хоть прямо на олимпийские игры, выступать в метании бильярдного стола на дальность. А слева — человечек постарше и поменьше, но зато в белом халате. Врач. Фавий смутился.
