Андрей Бондаренко - Аляска золотая
«Белая полоса – знак «табу», наверное», – зашелестел внутренний голос. – «Вот он, реальный шанс!».
– Ладно, лезем вниз! – решил Егор, разматывая бухту верёвки. – Вон там, в обрыве имеется треугольная широкая выбоина, невидимая этим ублюдкам. Тридцать пять метров – и не высота совсем…. Васильев и Ерохин, снимайте с плеч бочки с порохом. Вы, братцы, здесь останетесь. Надо же кому-то будет вытягивать наверх благородную Гертруду Лаудруп…. Эх, знать бы ещё, что там за праздник у маори. Не любопытства ради, а сугубо для пользы дела…
– Дык, массовые людоедские свадьбы, господин командор! – браво доложил Ухов. – Вижу порядка десяти-двенадцати пар брачующихся! Сами посмотрите…
Зрелище, за которым Егор наблюдал через мощные окуляры подзорной трубы, завораживало. Со стороны океана к деревянному помосту, на котором стояли какие-то очень важные, разодетые и упитанные личности, приближались, попарно взявшись за руки, молодые юношей и девушки, щедро украшенные пышными венками из ярких тропических цветов. По углам помоста горело четыре высоких костра, поэтому всё происходящее там было отлично видно. Семь плечистых мужчин ритмично стучали – и ладонями и специальными толстыми палками – в тамтамы, ещё несколько маори отчаянно дули в большие, сильно изогнутые морские раковины. Танцоры обоих полов, украшенные разноцветными птичьими перьями, закружились в вычурных, явно ритуальных танцах…
Егор запихал подзорную трубу за голенище сапога, подошёл к двум бочонкам с порохом, ловко поставил их на попа, с помощью острого ножа проделал в днищах отверстия нужного диаметра, требовательно посмотрел на Васильева:
– Ну, сержант, чего ждёшь? Давай-ка мне свои длинные зажигательные шнуры!
Внимательно осмотрев шнур, Егор вставил его конец в отверстие, а оставшуюся часть шнура расположил спиралью на плоскости дна бочонка. После этого он достал из кармана походного сюртука пригоршню медных гвоздей, с помощью базальтового булыжника аккуратно закрепил гвоздиками шнур на днище.
– Славный получается подарок для новобрачных! – резюмировал Егор результат своей работы.
Покончив с аналогичным оснащением второго бочонка, он подозвал к себе Ухова:
– Иван, ты верёвку уже опустил вниз? Хорошо её закрепил? Тогда бочонок с порохом пристраивай за спину и спускайся по треугольной выемке вниз.
Дожидаясь, пока Ванька окончательно приготовится к спуску, Егор снова принялся наблюдать за праздником маори, который, похоже, уже входил в стадию, которая в русской интерпретации обозначалась примерно так: – «А теперь, дорогие гости, пожалуйте к нашему праздничному столу! Отведайте, что Бог послал сегодня…».
Юноши и девушки, украшенные цветочными венками, разместились на помосте – рядом с пёстрой кучкой вальяжных типов. А из ближайшего складского барака шустрые слуги, одетые в светлые набедренные повязки, стали выносить – под одобрительные вопли остальных туземцев – большие деревянные подносы, заполненные крупно нарубленными кусками ярко-красного мяса и буровато-серыми внутренностями.
К подносам тут же выстроилась длинная очередь, состоящая только из мужчин. Туземец, получивший свою законную долю, тут же отходил к одному из костров, где его уже ждали женщины, старики и дети. Женщины насаживали куски мяса и субпродукты на толстые прутья и размещали их рядом с жарким пламенем. Вот над одним из костров подвесили бледную человеческую ногу….
«Мать их всех!», – запоздало прозрел внутренний голос. – «Это же они поедают утренние трупы! Кстати, тем мордам, которые расположились на помосте, мертвечины что-то не предлагают. Может, эти важные господа ждут свежатины, то бишь – парного мяска?
– Безухов, исчадье ада! Немедленно лезь вниз! – скрипнув от ярости зубами, велел Егор. – Я за тобой…
Он надёжно пристроил за плечами двухпудовый бочонок, успокаивающе подмигнул Васильеву и Ерохину:
– Посматривайте здесь, бродяги! Ага, Ванька уже спустился, дёргает, шустрила, за верёвочку. Ну, с Богом!
Егор осторожно выглянул из-за вертикального ребра скалы: до задней стены хижины было порядка сорока метров. От домика до беззаботно празднующей толпы дикарей вёл слабо понижающийся («Градусов пять-десять – по отношению к горизонтальной плоскости», – тут же на глазок определил зоркий внутренний голос), пологий склон.
– Что будем делать, Александр Данилович? – шёпотом спросил Ухов.
– Хватаем бочки и переселяемся к задней стене хибары. Потом подсадишь меня, я залезу на соломенную крышу и проникну внутрь. Ты будешь находиться здесь, и из-за угла внимательно наблюдать за маори. Если от помоста, где расположились молодожены, в сторону нашей хижины направятся посетители, то сразу же поджигай шнуры у бочонков и по очереди запускай их (бочонки, то есть) вниз по склону.
– А куда направлять бочки-то? – по-деловому уточнил Ухов-Безухов.
– Первую направляй прямо на помост! Молодожёны? А пошли все они – в одно нехорошее мест! Меньше народится новых людоедов. А вторую – в самый длинный склад…
Егор тронул Ухова за плечо и молча показал пальцем на соломенную крышу туземного домика. Ванька понятливо кивнул головой и, чуть присев, сложил ладони рук в специальный замок, готовясь принять в него командирский сапог.
Ещё через две-три секунды Егор был на соломенной кровле, бесшумно прополз к самому её центру. Сжимая в одной руке рукоять ножа, он другой рукой осторожно раздвинул в стороны толстые пучки соломы и заглянул вниз.
В просторной комнате, по углам которой располагались полутораметровые деревянные фигурки идолов-тотемов, горел, немного коптя, большой смоляной факел. В его тусклом свете были хорошо видны все присутствующие: Гертруда и Томас Лаудрупы, Фрол Иванов, перевязанный какими-то окровавленными тряпками, и единственный туземный сторож – личность приметная.
Маори, неподвижно застывший у входной двери со скрещёнными на груди руками, был облачён в светло-зелёный плащ без рукавов. Выражение лица охранника отличалось какой-то мрачной, откровенно нездоровой свирепостью. А, может, всему виной были татуировки, густо покрывающие физиономию туземца: от его рта – в разные стороны, по всему лицу – шли спиралью две чёрные толстые линии, пересекаясь между собой на лбу этого красавчика.
Угрюмый туземец, видимо, что-то почувствовав, резко задрал голову вверх. Егор своим взглядом на десятые доли секунды встретился с ярко-жёлтыми, хищными глазами маори и тут же метнул нож. Сталь клинка послушно пробила грудную клетку дикаря, и он, противно скрипя зубами, медленно сполз по дверному косяку на пол хижины.
Несмотря на произошедшее, никто из узников не издал ни единого звука, что было странным и неправильным. Егор, расширив отверстие в соломенной кровле, спрыгнул вниз.
Израненный Фрол Иванов пребывал в бессознательном состоянии, а вот Гертруда и Томас…. С ними явно было что-то ни так. Томас неподвижно лежал у стены, его глаза были крепко зажмурены, а подбородок мелко-мелко подрагивал. Герда сидела на корточках рядом с сыном, безвольно опустив руки, и неподвижно глядела перед собой.
«Одежда на Гертруде цела и невредима!», – с облегчением подметил внутренний голос. – «Следовательно, эти сукины дети её не насиловали…».
Егор тихонько прикоснулся к тонкой руке женщины и негромко спросил:
– Герда, что с тобой?
– А, Данилыч, – чуть повернув голову, равнодушно протянула датчанка. – Пришёл…. Спасибо, конечно…. Убей нас всех и уходи…
– Почему, Герда, почему?
– Мой Людвиг погиб. У Томаса от пережитого отнялись ноги и язык…. А я? Что я – без Людвига? Как я – без Людвига?! Как??? Отвечай!!!
Гася вспышку женской истерики, Егор отвесил Гертруде парочку полновесных пощечин и громко объявил:
– Жив твой драгоценный Людвиг, жив! Понимаешь меня, дурочка датская? Понимаешь – меня?! Жив!!!
– Ты меня не обманываешь? А, Данилыч? Не обманываешь? – женщина смотрела на Егора с такой безумной надеждой, что на его глазах сами собой невольно навернулись непрошенные слезинки.
«А что было бы с нашей Александрой Ивановной, если бы Наоми-сан удалось вернуть тебя, братец, в Будущее?», – взволнованно спросил растроганный внутренний голос. – «Санька же, наверняка, сразу бы распознала подмену. Зарезала бы она этого очередного потомка Меньшикова Александра Даниловича, в гости не ходи…».
– Не обманываю я тебя, Герда! – заверил Егор. – Подобрали мы твоего мужа в камнях берегового рифа. Пять ран у него, но все не смертельные. Моя Александра говорит, что Людвиг будет жить. Непременно будет!
Гертруда изменилась в считанные секунды: вскочила на ноги и, нетерпеливо сверкая внезапно ожившими глазами, забросала Егора целым ворохом вопросов:
– Где мы сейчас? Куда идти? Где Санька и Людвиг? Кто понесёт Томаса? Надо будет подниматься на скалу, используя канат? Ерунда, поднимемся…
– Папка жив? – неожиданно подал голос парнишка. – Как хорошо-то! Я снова заговорил? Может, и ноги ожили? – он, опираясь на руку Егора, с трудом поднялся на ноги, сделал первый неуверенный шажок, за ним – следующий…
