Андрей Колганов - Жернова истории 3

Глава 11

Даю себя уговорить

Отсутствие Зиновьева в Политбюро было следствием примерно таких же событий, что и в моей прежней истории. Он не сумел засунуть свои амбиции в карман, и продолжал выступать с нападками на политику большинства ЦК. Ради этой борьбы зиновьевцы установили фактический блок с крайне левыми (остатки "рабочей оппозиции", группы "рабочая правда", группы Смирнова-Сапронова). Поскольку в нынешней реальности троцкистская оппозиция так толком и не сложилась, часть из тех, кто в моей истории числился троцкистом, разбежалась по другим оппозиционным группам, а часть предпочла вообще ни в какие оппозиции не играть. Так что группировавшаяся вокруг Зиновьева разношерстная публика, взявшая себе громкое имя "объединенная левая оппозиция", несмотря на то, что первоначальный замах накануне XIV съезда вышел у Зиновьева с Каменевым даже посильнее, чем было в моей прежней реальности, в итоге оказалась куда как пожиже. Да и единством в этой "объединенной" оппозиции не пахло. Многие крайне левые были против блока с группой Зиновьева-Каменева, считая их непоследовательными и ненадежными сторонниками — и не без оснований. В свою очередь, зиновьевцы с опаской смотрели на радикализм крайне левых, кричавших о "термидоре" и "перерождении партии", не желая заходить настолько далеко — т. е. так далеко, что это могло поставить под угрозу занятие сколько-нибудь серьезных советских и партийных постов, а то и пребывание в партии. Многие вожди ленинградской оппозиции побежали каяться перед партией заметно раньше, чем это было в покинутом мною времени, и во главе всех побежал осторожный Каменев, благодаря чему задержался в Политбюро, в качестве кандидата, и сохранил пост наркома внутренней торговли. Организационная чистка ленинградской парторганизации сопровождалась, само собой разумеется, переводом туда партработников из других районов страны. Многих Киров привел с собой, других направило Оргбюро ЦК и Орграспредотдел. Сменилось к середине года и руководство Ленинградского отдела ОГПУ. Сначала Станислав Адамович Мессинг еще оставался в Ленинграде в качестве уполномоченного ОГПУ в Ленинградском военном округе, но потом был окончательно отозван в Москву. И этот перевод немедленно сказался на моих семейных делах. Вскоре после ноябрьского заседания Политбюро Лида огорошила меня новостью: — Мне сегодня звонил на работу Мессинг. Зовет к себе. — Куда? В Ленинград? — поинтересовался я без особого удовольствия. Еще бы! Нет никакого желания отпускать от себя супругу в другой город, да к тому же в ее положении. — Нет, он уже там не служит, — малость успокоила меня жена. — Дзержинский поручил ему возглавить Аналитический отдел, с подчинением непосредственно председателю ОГПУ. Предлагает идти к нему в отдел инспектором. Аттестация сразу по VIII-й категории ("две шпалы" — автоматически отмечаю про себя), а если справлюсь, дадут IX-ю. Да, девятая категория… Оклад у нее, пожалуй, сразу в полтора раза подскочит. Но никакой особой щедрости со стороны Мессинга тут нет. Инспектор отдела в центральном аппарате как раз и соответствует девятой должностной категории. Но вот не хочется мне жену в ОГПУ отпускать, хоть ты тресни! — Тебе самой-то хочется туда голову совать? — интересуюсь у Лиды. — С чего бы это ты так заговорил? "Голову совать…" — с некоторым недоумением откликается она. — Сам же про аналитический отдел толковал еще тогда, в двадцать четвертом, когда мы с Мессингом в тире "Динамо" столкнулись. Это же не оперативная работа, в конце концов. И, думаю, там интересно будет. Так вот и возвращаются к тебе бумерангом твои же слова. Но, может быть, все-таки удастся ее отговорить? Однако вскоре мне пришлось не Лиду отговаривать, а отбиваться самому. "У меня зазвонил телефон…" Настырный Трилиссер достал меня прямо на квартире и стал домогаться теперь уже и моего участия в создаваемом отделе. Подчинялся отдел и вправду напрямую Дзержинскому, только вот основные заботы по руководству им Феликс Эдмундович спихнул на своего заместителя (и так Дзержинский тащил неподъемный воз всяких забот). Я даже разозлился. Хотите от меня аналитических разработок? Так хотите, что даже должности заместителя начальника отдела вам не жалко? (XI-я категория, между прочим, на одну выше, чем военком бригады, на которого я аттестован). Будут вам разработки! Но тогда уж не жалуйтесь… — Ваша взяла, — говорю Михаилу Абрамовичу. — Помогу я вам в аналитическом отделе — не бросать же жену одну на растерзание! Только все равно в кадровые сотрудники я не пойду, и не пытайтесь настаивать. Оформили вы меня своим внештатным консультантом? Вот и хватит с вас! — Э-э, нет, так не пойдет! — почувствовав слабину, старается дожать меня заместитель председателя ОГПУ. — Если уж согласны поработать в новом отделе, то придется оформлять допуск. А полный допуск внештатным мы дать не можем. Если уж не хотите заместителем к Мессингу, то тогда идите сотрудником для особых поручений. Вы же так хорошо сработали по одним лишь открытым источникам — предсказали соглашения в Локарно, переворот Пилсудского, — льстит он мне. — А если вы будет иметь доступ ко всей собираемой нами информации? — Вы же понимаете, что с работы в ВСНХ я не уйду? — задаю ему риторический вопрос. — Или вы в состоянии снять с контроля поручения Политбюро? — Разумеется, Виктор Валентинович, я понимаю, что основная нагрузка на вас будет в ВСНХ, — радостно обещает Трилиссер. — А в отделе вы только будете оказывать некоторую помощь. С Феликсом Эдмундовичем все уже обговорено! Эх, не хватает мне твердости! Не встал жестко против перехода Лиды в ОГПУ (хотя, поди, возрази ей, в ее-то теперешнем состоянии!), и теперь приходится вслед за ней связываться с этой конторой. А Михаил Абрамович жук еще тот: припахать себе сотрудником аж целого кандидата в члены ЦК ВКП(б) — это надо суметь! Первый подготовленный мною обзор материалов, собранных аналитическим отделом ОГПУ, был посвящен проблеме угрозы интервенции. Вывод был сделан категорический: не только угрозы военной интервенции, но и вообще непосредственной военной опасности для СССР в ближайшей перспективе нет. Во всяком случае, в серьезных масштабах. Тем не менее, в качестве актуальной угрозы в моем обзоре рассматривались шпионская и диверсионно-террористическая деятельность со стороны белогвардейских и вообще антисоветских организаций при поддержке специальных служб сопредельных государств практически по всему периметру нашей границы. В качестве потенциальных угроз отмечались две. Первая — дестабилизация ситуации в Китае, ведущая к нарастанию конфликтов между милитаристскими кликами, которые активно подстрекает Япония, что может толкнуть некоторые из них на авантюры против СССР. В связи с этим указывалось на уязвимость КВЖД перед лицом подобного рода авантюр. В отдаленной перспективе я прогнозировал возможность прямого вмешательства Японии во внутрикитайские конфликты. Вторая — разрыв в технической оснащенности и в общем боевом потенциале вооруженных сил между СССР и ведущими европейскими державами. В случае обострения международной обстановки такой разрыв может стать дополнительным фактором, подталкивающим империалистические государства к разрешению противоречий с СССР военным путем. На следующий день после того, как Станислав Адамович получил этот обзор, он попросил меня заглянуть в ОГПУ к 19:00. — По вашему аналитическому обзору есть ряд вопросов, которые хотелось бы безотлагательно обсудить, — сообщил он. Ясен пень, без вопросов не обойдется. Это как раз было ожидаемо. Неожиданным было то, что вопросы, как оказалось, собирался задать не Мессинг, и даже не Трилиссер, а сам Дзержинский. — Виктор, Валентинович, представленный обзор показывает, что вы явно недооцениваете опасность агрессивных устремлений империалистических держав, и, в первую очередь, Англии, — сразу же обозначил свои претензии глава ОГПУ. — Недооцениваю? В чем же? — Феликсу Эдмундовичу по должности положено проявлять настороженность по отношению к потенциальным противникам. Но не надо эту настороженность превращать в единственный инструмент анализа действительности. — Положим, можно согласиться с вами в том отношении, что признаков непосредственных военных приготовлений, направленных против СССР, сейчас пока не наблюдается, — признает Дзержинский. — Но нельзя же не видеть усилий английских и французских политиков по сколачиванию военной коалиции против нас — и не только из стран "санитарного кордона", от Финляндии до Румынии. А их происки в Афганистане? А их возня в Китае? — Феликс Эдмундович! Я ведь не обхожу стороной соответствующие факты. Но к коалиционным действиям сопредельные страны не готовы, ни в политическом, ни в военном отношении. И даже коалиционная война, хотя и способна доставить Советской Республике серьезные неприятности, никаких благоприятных перспектив этим странам не сулит. В одиночку же воевать с нами они просто не в состоянии. При всех известных слабостях РККА их войска тоже находятся отнюдь не в лучшем положении. Разбить нас они не смогут. Поэтому в ближайшие годы войны против СССР не будет, — раз за разом роняю короткие рубленые фразы, стараясь заразить собеседника своей уверенностью. — Серьезный удар нам может нанести лишь вступление в войну сильнейших европейских держав и Японии. — А на каком основании вы отметаете такую возможность? — недовольно спрашивает Дзержинский. — Ведь их враждебность к стране победившего пролетариата совершенно очевидна! — Да, очевидна. И, тем не менее, они предпочитают торговать, а не воевать. Экономика этих стран сейчас на подъеме, и им совершенно не с руки затевать дорогостоящие военные авантюры, — на этом прекращаю свои возражения и начинаю нащупывать точки согласия со своим начальником. — Тем не менее, в более долгосрочной перспективе вы совершенно правы. Великобритания постарается дать нам бой — разумеется, чужими руками. Но это будет не сейчас. — А когда? И почему не сейчас? — не успокаивается председатель ОГПУ. — Почему не сейчас — я, вроде бы, уже постарался объяснить. Когда? Должны совпасть несколько условий, — и начинаю перечислять. — Во-первых, Англия и другие крупные державы должны столкнуться с серьезными социально-экономическими трудностями, чтобы начать искать их разрешение военным путем. Во-вторых, мы сами должны усилиться настолько, чтобы империалистов серьезно напугала перспектива нашего дальнейшего усиления. И, в-третьих, должно произойти заметное усиление Германии. — Именно Германии? Отчего же так? — сразу же вставляет вопрос Феликс Эдмундович. — По двум причинам, — посмотрел я в глаза Дзержинскому. Ведь наверняка же то, что я ему сейчас буду доказывать, он уже держит в голове, как один из возможных сценариев. Получается, я ему вроде бы как экзамен сдаю, на предмет уровня своих аналитических способностей. — Первая: а кого еще можно двинуть против нас в Европе в качестве ударной силы? Поляков? У них и сейчас шансы невелики, а в случае успешной реализации нашего перспективного плана на пятилетие, — в чем я нисколько не сомневаюсь, — они вообще станут призрачными. Вторая: усиление Германии неизбежно приведет ее правящие круги к жажде реванша и борьбе за гегемонию в Европе. Англичанам это невыгодно, и они постараются столкнуть своих врагов — Германию и СССР — лбами. Вокруг этого стержня возможны разные политические комбинации, но, как бы они не сложились, стратегическая линия останется неизменной. Однако, повторю еще раз — в ближайшие год-два считаю большую войну с СССР практически невероятной, а в ближайшие семь-восемь лет — крайне маловероятной. И это время нам надо использовать с максимальной пользой для укрепления обороноспособности СССР — как в военном, так и в политическом отношении. — Хорошо. Ваши аргументы мне понятны, — кивнул мне собеседник. — Но почему они не получили отражения в записке? — Потому что эта работа предполагала анализ имеющейся информации. А то, что изложил вам сейчас — это лишь цепочка логических умозаключений. Непосредственных фактических подтверждений, что события через несколько лет пойдут именно так, а не иначе, как вы понимаете, предоставить невозможно, — с полуулыбкой развожу руками. — Так вы говорите, семь-восемь лет? — задумчиво переспрашивает Дзержинский, углубляясь в какие-то свои мысли. — Скорее всего, даже и больше. Но за этот срок я уверен, — твердо отвечаю ему. О чем задумался Феликс Эдмундович, вполне можно догадаться. Допустимо ли выстраивать политическую стратегию на таких зыбких предположениях? А если военная опасность нагрянет раньше предсказанного срока? Угадал… — А вот Разведупр РККА, — оторвался председатель ОГПУ от своих размышлений, — сходясь с вами в том, что немедленного нападения ожидать не следует, полагает, что через 2–3 года паны, при поддержке Англии Франции, развяжут против нас войну. — Ими обнаружены признаки приготовлений к войне? — задаю естественный вопрос. — Разумеется. — К войне только с СССР? Или с Германией — тоже? А, Михаил Абрамович? — оборачиваюсь к Трилиссеру, который до этого сидел, не проронив ни звука. — Да, и по нашим данным, и по данным Разведупра, поляки готовятся воевать не только с нами, но и с немцами, — подтверждает начальник ИНО. — Как же так? — развожу руками. — Кто в здравом уме поверит, что поляки готовы броситься одновременно и на СССР, и на Германию? Каким бы слабым ни был сейчас рейхсвер благодаря Версальским ограничениям, мобилизационные возможности у немцев немалые. А если не одновременно, то на кого первого? И почему именно через 2–3 года? Трилиссер не смутился, попав под этот каскад вопросов, а меланхолически заметил: — В Разведупре оценивают проводимые сейчас в Польше мероприятия по повышению боевой готовности как рассчитанные именно на 2–3 года. — И что? Любые мероприятия по развитию вооруженных сил должны непременно оканчиваться войной? — не без сарказма встречаю это утверждение. — Думается мне, что надежных данных о намерениях поляков у Разведупра нет, а есть гадание на кофейной гуще. Мое высказывание повисает в воздухе. Ни Дзержинский, ни Трилиссер не собираются давать какую-либо оценку качеству выводов, сделанных "смежниками". — Ладно, насчет кофейной гущи, — это все лирика, — примирительно произношу я. — То, что они готовятся к войне с нами, и разрабатывают планы такой войны, вполне естественно. Напротив, странно было, если бы они этого не делали. То, что военная верхушка Польши занимает яро антисоветскую позицию — тоже не секрет. Вопрос в том, есть ли признаки принятия политического решения о войне в определенный период времени? Надо добывать конкретную информацию о намерениях польского руководства. — Как? Залезть в голову Пилсудскому? — иронично бросает Михаил Абрамович. Вот, и этот, небось, проверяет, сумею ли я сообразить, что на это ответить! — Зачем же? В голову никому залезать не надо, — стараюсь выглядеть как можно покладистее, хотя так и подмывает съязвить что-нибудь. — Проводится ли подготовка к мобилизационным мероприятиям с определенными сроками готовности? Накапливается ли мобилизационный запас горючего, патронов и иных огнеприпасов в расчете на определенный период военных действий? Намечается ли дооборудование плацдармов на предполагаемом театре военных действий так же со строго определенными сроками? Возводятся ли, например, близ границы полевые фортификации, — укрытия, блиндажи, пулеметные гнезда, позиции для артиллерии и т. д.? — Достаточно! — прерывает меня Дзержинский. — Подготовьте развернутый вопросник по вашим соображениям и завтра передайте его Мессингу. А вы, Михаил Абрамович, — повернулся он к Трилиссеру, — окончательный вариант вопросника — послезавтра ко мне на стол. Страх перед нападением панской Польши, сыграл, думается мне, главную роль и в том, что "танковое совещание", на котором была принята трехлетняя танковая программа РККА, состоялось почти на год раньше, чем в моем времени. Конечно, и мои беседы с Фрунзе и Котовским как-то повлияли. Но без фактора польской угрозы никакие шевеления с моей стороны не сработали бы. Тактико-техническое задание на малый танк было выдано КБ Орудийно-Арсенального треста ГУВП ВСНХ уже к концу 1925 года. А сегодня у меня на работе раздался телефонный звонок. Собеседник поздоровался солидным басом. Не сразу (давно не беседовали!), но я узнал голос Котовского: — Здравствуйте, Григорий Иванович! — Не желаете взглянуть, какой у нас малый танк получился? — Конечно, желаю! — какой же мужчина откажется поиграть во всякие смертоубийственные железяки? — Тогда подъезжайте завтра утром ко мне, к семи тридцати. До встречи! — и в трубке раздался сигнал отбоя. Ну, вот, напросился на свою голову! Это же в такую рань вставать придется! Мне уже расхотелось смотреть на малый танк, но отрабатывать обратно было неудобно. Серым мартовским утром мы с Котовским и еще двумя командирами из Штаба РККА трясемся по дороге к станции Немчиновка — именно там проходят испытания новой боевой машины. — Это уже второй образец, — поясняет мне по пути Григорий Иванович. — Первый еще той осенью испытывали. — И как он вам показался? — Вроде ничего, — тянет Котовский, — но комиссия замечаний написала целую кучу. Вот, на днях питерцы с "Большевика" новый танк прислали. Посмотрим, каков он в деле. Импровизированный испытательный полигон недалеко от станции собрал немаленькую компанию. Там были и представители завода, и Орудийно-Арсенального треста, и Штаба РККА. Однако больших шишек, кроме Котовского, не наблюдалось. Сам танк уже урчит мотором, попыхивая сизым дымком выхлопа. Присматриваюсь. Вроде заметных отличий от знакомых мне фотографий и рисунков МС-1 (он же Т-18) и не наблюдается. Хотя… Сколько у него опорных катков? Шесть, как у первого прототипа, Т-16. А на Т-18 был еще и седьмой. Стоп-стоп! Не как у Т-16. Катки расставлены явно реже. Перемещаюсь ближе и обхожу танк со всех сторон. А, у него еще и корпус малость длиннее. Да еще и башня имеет кормовую нишу, как улучшенный вариант 1929 года. Мне только кажется, или у нее в самом деле габариты больше, чем на известных мне фотографиях? Вместо пушки из башни торчит довольно ловко исполненный деревянный макет — издали не отличишь. Рядом — спаренные стволы 6,5 миллиметрового пулемета Федорова. — А что с пушкой? — обращаюсь к Григорию Ивановичу. Тот подзывает к себе кого-то из технических специалистов, и, коротко переговорив с ним, бросает мрачным тоном: — Не готова. Наконец, танк издает утробное рычание, окутывается клубами дыма, и трогается с места, уходя на полигон. Хорошо что нет ветра и чуть-чуть пригревает мартовское солнце — а то на морозце, да еще в открытом поле можно было бы и простыть, дожидаясь окончания испытаний. Танк тем временем довольно резво — километров до пятнадцати в час, похоже, разогнался, — преодолевает заснеженное пространство, затем начинает борьбу с препятствиями — горкой, стенкой, рвом… Судя по всему, дела идут примерно так же, как в известной мне истории. То есть немного поездить, пострелять, и худо-бедно преодолеть пехотные окопы машина может. "А на большее ты не рассчитывай…" По окончании испытаний прислушиваюсь к разговору, который ведет группа производственников и конструкторов. — …Нет, до 25 километров в час разогнать не удастся, — говорит один из них. — Он и двадцать не даст. Да ведь мотор-то до проектной мощности не дотягивает. — Скажите спасибо, что он вообще этот танк тянет! — вклинивается другой. — Сколько мы с ним намаялись, пока он просто запускаться стал! Это чудо, что мы на своем оборудовании смогли такое изделие вытянуть. Простейшие контрольно-измерительные приборы едва выпросили. Гигрометра, аэротермометра — и тех не было. Спасибо, товарищ Микулин помог, выбил все-таки. А без них совсем труба была… — он махнул рукой. Пока идет беседа, заглядываю внутрь через распахнутые створки люка механика-водителя. Гляди-ка, кресло похоже на что-то более или менее удобное для сидения, а не просто кожаная подушечка, набитая волосом. По крайней мере, небольшая спинка имеется. Тем временем вступает в разговор еще какой-то специалист, и через какое-то время я догадываюсь, что это, наверное, представитель гастевского Центрального института труда, который, значит, по моему совету все же привлекли к проектированию. Работник ЦИТа начинает с претензий: — Почему танк не оборудован нашлемным телефонным переговорным устройством? — А где его взять? — отбивается представитель завода "Большевик". — Принесите, и мы его тут же смонтируем! — И радио нет! — множит свои претензии гастевец. — Нет, — охотно соглашается заводчанин. — Задание на проэктирование мы выдали, но первый образец по габаритам не вписался. Ждем следующего. — Вытяжным вентилятором башню не снабдили! — не унимался товарищ из ЦИТ. — Вентилятор в проекте был предусмотрен. Только электромоторов для него подходящих добыть негде. Разве что из-за границы выписать, — объяснил, разводя руками, заводской инженер. — Вы бы хоть подушечку какую на брезентовую ленту сиденья командира танка приспособили, — уже упавшим голосом говорит человек от Гастева. — Я там всего ничего проехался, и то… А если длительный марш? — Ну, это можно, — обрадованный тем, что нашлось выполнимое дело, быстро ответил представитель завода. На обратном пути в машине у меня состоялся с Григорием Ивановичем примечательный разговор. — Так как вам понравилась наша боевая машина? — сразу же задал вопрос Котовский, не успели мы вдвоем вытолкнуть автомобиль из снежно-грязевой каши, куда она села задними колесами, пытаясь развернуться. Устраиваясь на сиденье и захлопывая дверцу, отвечаю: — Промышленность дала максимум того, что возможно на сегодняшний день. Танк вполне годится для того, чтобы припугнуть наших ретивых соседей, и начать самим отрабатывать вопросы применения танков и взаимодействия с другими родами войск. — Штаб РККА предлагает дать заказ на производство тысячи танков в течение трех лет, — сообщает начальник снабжения РККА. — Глупость. Эта машина годна только за неимением пока лучшей. За глаза хватит сотни машин для обучения танкистов, двух сотен — в опытную механизированную бригаду и еще двух сотен — для обучения пехотных частей взаимодействию с танками. Пять сотен — и на этом всё! — резко рублю ладонью воздух. — А дальше надо искать способы переходить от этой жалкой кустарщины к налаживанию производства боевых машин на самом современном уровне. — Вы уж скажете — кустарщина! — недовольно басит Григорий Иванович. — Хотя, конечно, даже до заданных характеристик не дотянули… — Такая слабая машина вообще перспективы не имеет! — твердо выношу свой вердикт. — Работы предстоит не на один год, чтобы суметь создать по-настоящему мощный танк. И главное — отработка современных технологий, которые позволять нам его изготовлять серийно. — Каких технологий? — ту же заинтересовался Котовский. — Сердце танка — двигатель, — начинаю пояснять свою мысль. — Микулин сделал весьма неплохой мотор, но 37 лошадиных сил — это же слезы для многотонной махины! А чтобы сделать мощный движок, нужно обзавестись качественными сталями, освоить хонингование цилиндров, ковку коленчатых валов, создать хорошо работающие масляные и воздушные фильтры. Если будем делать дизель, нужно будет разработать надежный топливный насос — мы ведь их сами пока не делаем! Котовский пока сидит тиха, молча внимая моему монологу, и я продолжаю: — Но и движок — это еще не все. Нужно резко увеличить ресурс ходовой части. Для этого пружинная подвеска не очень-то подходит. Надо делать торсионную или хотя бы рессорную, для чего потребуется освоить выпуск специальных сталей. Нормальная коробка передач, вместо этого трехскоростного убожества, тоже понадобится. А для того, чтобы ее сделать, нужно соответствующее оборудование и кадры, способные на нем работать. Для гусениц нужна высокомарганцевая сталь по типу стали Гадфилда, а мы ее варить не умеем! Высокочастотная закалка и цементация брони у нас не освоена. Сварка броневых листов вместо клепки — тоже! — самому становится страшновато от перечня того, чего у нас нет и что нами не освоено, и язык сам собой останавливается. — Того нет, этого не умеем… — снова слышится недовольный бас Григория Ивановича. — Ты толком скажи, что делать надо? — Нужна целая промышленная революция в военной промышленности, — отвечаю ему. — И это дело не одного только Орудийно-Арсенального треста, и даже не одного ГУВП. Тут и металлурги должны подключиться, и химики, и электротехники, и радиотехники, и станкостроители. Ведь танку и бензин нужен, и радиостанции, и броня хорошая, и электрооборудование. Пока мы "Бош" ставим, а ну, как война? Да и кадров квалифицированных эта работа потребует множество — а их загодя готовить надо! Тут работы не одному только танковому бюро — тут десятки конструкторских бюро должны объединить свою работу. А для начала — изучать, изучать, и еще раз изучать зарубежный опыт, тащить оттуда все самое передовое, все самое эффективное. Но — с учетом наших возможностей, не зарываться! И уже на этой основе решать — как нам переоснастить нашу промышленность, чтобы она могла выпускать лучшие в мире танки. — Вот что, дорогой, — голос Котовского звучал потише, но стал твердым, как закаленная сталь. — Ты все эти мысли на бумажку положи, и эту бумажку — срочно ко мне на стол. — Не вопрос. Завтра получишь свою бумажку, — не промедлив ни секунды, киваю ему в ответ. — Только тебе, как начальнику снабжения, хочу дать совет — будете заказывать танки, ставьте промышленности жесткое условие: принимать каждый танк будете только вместе с комплектом запчастей на весь срок службы, включая и запасные двигатели. И от этого условия не отступайте ни под каким видом. А то найдутся охотники рапортовать об успехах ударного труда на благо родной армии, и будет у вас стоять тысяча танков в парках без движения, потому что запчастей к ним нет. — Добрый совет, — отозвался Григорий Иванович. — Точно, у нас таких охотников много расплодилось, пыль в глаза пускать, да очки втирать начальству… Он помолчал немного, а потом проговорил с расстановкой: — Помнится, ты при нашей предыдущей встрече насчет танковой бригады поминал. Так говоришь, хватит двух сотен танков на бригаду? — Танков — хватит. Восемьдесят — на консервацию, восемьдесят — гонять в хвост и в гриву для боевой учебы, и сорок будут составлять резерв повышенной боевой готовности, — и тут же схожу с успокоительного тона. — Только ведь для бригады и помимо танков многое нужно. Танк ведь не сам по себе воюет. Я же тогда в своей записке писал: танки надо сопровождать мобильной артиллерией, в идеале — самоходными пушками на танковом шасси, мобильной пехотой, мобильными зенитками. А еще нужны автомобили для снабжения, бензовозы, ремонтные летучки и еще прорва всего. И, главное, — люди, которые сумеют все это с толком применить. Пока не будет этого — не будет и полноценных танковых войск.