Без Царя… - Василий Сергеевич Панфилов
— Считаете? — надавил я голосом и сделал ещё один шажок, — Или нет? Ну?
— Несомненно… — Арустамов мазнул по мне взглядом и тут же отвёл глаза, — ты один из студентов…
— Но не товарищ, — закончил я спокойно за Вадима, — по крайней мере — не для вас.
— Послушайте, Алексей, — шагнул ко мне плечистый здоровяк из тех волжских богатырей, что выглядят как на картинах Васнецова и кажутся натурами цельными и ясными, но часто — только кажутся.
— Дайте мне договорить! — властно останавливаю его поднятой ладонью, и к моему удивлению, это удаётся!
— Скажите мне, представители студенческого товарищества… — яду в моём голосе может позавидовать кобра, — кто вас уполномочил представлять интересы студенчества? Или вы сами себя назначили?
— Да что вы его слушаете?! — неожиданным басом взревел низкорослый тщедушный парнишка семитской наружности, — Из-за него Галь томится в тюрьме и…
— А-а… — перебиваю его, — так это я, подлец этакий, стрелял в себя и обвинил в этом несчастную девушку?
— Вы подлец! — шагнул ко мне Арустамов, перехватывая лидерство и очевидно собравшись с мыслями.
— Не будь вы… нездоровы, — запинка была крохотной, но отчётливой, — я бы дал вам пощёчину! — Как хорошо, что я… нездоров, не так ли? — язвительно парирую я, но тут опомнился соплеменник Галь.
— Неужели вам не стыдно? — с напором начал он, сжимая кулаки и испепеляя меня взглядом, — Хрупкая девушка сейчас в тюрьме и…
— Могу предложить ей пройти освидетельствование у психиатра, — устало отвечаю я, и к слову, это действительно хороший выход… мировая по сути.
— Да вы ничем не лучше тех палачей, что держат Галь в застенках! — взрывается так и оставшийся безымянными иудей, — Вы… вы подлец! Она замечательная! Она готова была пожертвовать своей жизнью из-за убеждений, а вы…
— А вы готовы? — парирую я, с трудом удерживая стон от ноющей боли в рёбрах. Все эти крики, резкие движения… — Готовы умирать ради моих убеждений?!
— Вот! — я в бешенстве хватаю со стола какие брошюры и сую ему, потом Арустамову, — Давайте! Ну! За пазуху их, и а я вас с десяти шагов…
В моих руках появляется «Браунинг» и ствол упирается сперва в лицо посеревшему от страха Арустамову, потом безымянному семиту.
— … во имя своих убеждений! Я убеждён, что вы… — задумываюсь ненадолго, — агенты жидомасонов, и я, ради всего хорошего и против всего плохого должен вас казнить.
— А вы… — перевожу пистолет на остальных «представителей товарищества», — будете потом защищать меня и требовать от родных вот этих…
Взмах пистолетом.
— … непременно идти в полицию и подавать прошение отпустить меня на свободу, потому что я не просто убийца, а убийца за идею! Ну?
… волжский богатырь сделал шаг вперёд, и я выстрелил между широко расставленных ног. Все замерли в каком-то томительном ожидании…
А менее чем через полминуты в аудиторию влетел преподаватель в сопровождении служителя.
— Это что такое было? — сухо поинтересовался он, глядя на пистолет в моей руке.
— Ничего особенного, — прячу пистолет, — обычная политическая дискуссия…
Глава 9
Открывайте, Революция!
Дверь в камеру приоткрылась с тем противным надсадным скрежетом, от которого начинают ныть зубы и портиться настроение. Усатая, несколько одутловатая физиономия немолодого полицейского служителя заглянула к нам и подслеповато заморгала, пытаясь в полумраке разглядеть искомую персону.
— Господин Пыжов, Алексей Юрьевич, — сквозь сдерживаемую зевоту выдавил он, — на выход.
— Господа… — слезая с дощатых нар, отполированных многими поколениями арестантских задниц, не без труда принимаю вертикальное положение, — не прощаюсь!
Послушались смешки и пожелание всех благ, а парочка доброхотов, зная о моей, несколько затруднительной ситуации, помогла мне отряхнуться и по мере возможностей оправить одежду. Публика здесь пёстрая, но откровенно уголовных нет, как нет и бродяг, нищих, и тому подобной шушеры. Так что, несмотря на некоторую тесноту и духоту, всё в общем-то сносно, могло быть и хуже. А клопы…
… мелочь, право слово! У кого их нет?!
В кабинете меня ждал Владимир Алексеевич, взъерошенный и задиристый, как дворовый кот перед хорошей дракой.
— Ба! — заорал он, едва завидев меня, бросаясь вперёд и распахивая объятия, — Стоик!
— Ох, прости, прости… — тут же завиноватился репортёр, отступая на шаг и пряча за спиной могучие ручищи, сделавшие бы честь иному цирковому борцу, — забыл, что ты ранен!
— А что… — он окинул меня пристальным взглядом, — трость отобрали, что ли? У раненого?!
— Владимир Алексеевич, — сушёным урюком сморщился полицейский в чине титулярного советника, с силой туша папиросу в бронзовой пепельнице, тем самым хороня её в братской могиле с прочими павшими окурками, — очевидно, произошла ошибка и…
— Ошибка?! — вставшим на дыбки медведем взревел Гиляровской, стукнув тростью об пол, — Это не ошибка, это преступление! Раненого, пострадавшего от рук террористки, сажать в камеру…
Я вижу, что Владимир Алексеевич несколько переигрывает. Он вообще склонен к театральщине, и «представлять» любит и умеет. Но ах, как к месту…
— Он стрелял! — сорвался немолодой полицейский, вид которого говорил о хроническом невысыпании, неврозе, и пожалуй — зависимости от кокаина, — Стрелял в здании Университета! В своего сокурсника!
— Это была обычная политическая дискуссия, — парировал выступивший из-за спины Гиляровского адвокат Юрьев, тощий и весьма желчный тип из тех крючкотворов, которых за глаза зовут порой «крючкотварями».
— Дискуссия?! — подался вперёд полицейский офицер, вцепившись в столешницу стола побелевшими руками и выкатив глаза. Ещё чуть, и этот полный, несколько рыхловатый человек начнёт пускать слюну, грызть канцелярские принадлежности за отсутствием щита, и кидаться на окружающих. Городовой у двери на рефлексах напрягся, готовый по мановению начальственной руки или рыка бить, ломать и тащить. Без раздумий!
— Именно! — не смутился Юрьев. Он вообще редко чем смущается, но настоящим циником его не назовёшь, просто человек, что называется, на своей волне. Не самый приятный в общении, педант и перфекционист, он видит красоту в сухих строчках Закона, и способен истолковать каждую запятую так, как это нужно клиенту.
Мы познакомились с ним в Гимнастическом клубе и не то чтобы сошлись, но я один из немногих людей, с кем Илья Михайлович в принципе способен общаться вне пределов юриспруденции. Меня он, памятуя о всем известном перфекционизме в деле переводов, почитает за человека дельного и немного благоволит.
— Политическая дискуссия! — уверенно подтвердил адвокат, склоняя расчёсанную на пробор умную голову, — И по моему мнению — блестящая!
С этими словами он положил раскрытую папку на стол полицейскому, мягко, но непреклонно сдвинув разложенные бумаги на край. — Извольте ознакомиться! — велел он жестяным голосом,
