Без Царя… - Василий Сергеевич Панфилов
— Но… — он пожевал губами, — есть странные моменты. Не буду пока говорить, это всё из области догадок и интуиции. Но сдаётся мне, Алексей Юрьевич, что всё не так просто!
— Гости нонче у Нины Юрьевны, — шёпотом сказала сияющая Глафира, принимая у меня шляпу и трость, — из гимназии барышни.
Кивнув, шагнул к зеркалу и наспех оглядел себя, пока служанка суетилась со щёткой, стряхивая с пиджака и брюк уличную пыль, тихонечко рассказывая о гостьях. В этом году нам начали наносить визиты, да не папенькины знакомцы из тех, кого хочется с порога огреть канделябром и сдать дворнику, а люди приличные, иногда даже «с положением»!
Глафире это ужасно нравится, она наконец-то может проявить себя, показать рачительной и домовитой, поучаствовать косвенным образом в светской жизни. Пусть хлопот и стало больше, но Божечки, как же ей это интересно! А как она млеет, когда гости хвалят её пирожки и травяные чаи… Краснеет, бледнеет, идёт от смущения пятнами и хихикает, как дурочка! Что называется — человек на своём месте. Нашла себя.
— Как огурчик… — шёпотом сказала служанка, улыбаясь и умилённо глядя на меня, снимая с рукава последнюю, невидимую мне пылинку.
Киваю, улыбаюсь ей и…
— Дамы, — войдя в гостиную, останавливаюсь и склоняю коротко стриженую голову, несколько утрированно изображая фатоватого светского льва, — рад видеть вас!
Пережидаю хихиканье, шуршанье платьев, ответные приветствия и всё то, что могут выдать важничающие девочки-подростки, пытающиеся изо всех сил казаться чуть более взрослыми, чем это уместно. Этакий элемент игры, так же как мои «Дамы» по отношению к девочкам, которых совсем ещё недавно начали называть «Барышнями».
— Прикажете на стол накрыть, Алексей Юрьевич? — вступает в игру Глафира, возбуждённо блестя глазами и разрываясь от нетерпения угостить девочек и (особенно!) меня чем-то вкусненьким.
— Я отобедал не так давно, — делаю вид, что колеблюсь и не чую восхитительных запахов выпечки, доносящихся с кухни.
— Хотя… может быть, чаю? — предлагаю, глазами делегируя Нине полномочия, — Если только милые дамы составят мне компанию.
Хихикающие и смущающиеся «дамы» охотно составили компанию, но я, посидев с ними менее получаса, сослался на дела и удалился к себе в комнату. Там, заперевшись, прижал подушку к лицу и…
— … да когда всё это кончится?!
Растерев лицо руками, подошёл к окну, и некоторое время стоял так, оперевшись руками о подоконник, и глядя, как в небе необыкновенно быстро начинают сгущаться тучи. Бабье лето в этом году позднее, тёплое, мошкарное и комариное, с начавшей цвести сиренью и сошедшими с ума птицами. Но похоже, оно подходит к концу…
Настроение, и без того не самое хорошее, стремительно испортилось. Я живу… стараюсь жить обычной жизнью. По-прежнему веду дела на Сухаревке, приносящие неожиданно возросший доход, посещаю Университет и Гимнастический клуб, наношу визиты и хлопочу о пенсии для дражайшего папеньки.
… а в голове набатом утекает время, разом похоже на поминальный звон колоколов и тикающее взрывное устройство, отсчитывающее последние минуты.
Я со школы путаюсь в датах, так и не запомнив, когда произошла Октябрьская, а когда — Февральская Революции. Да ещё и эти стили, будь они неладны! По-старому, по-новому…
Но часики тикают, а я всё острее ощущаю свою беспомощность. Возраст, чёрт бы его побрал! Будь мне полных девятнадцать лет, я бы оформил опеку над младшей сестрой и рванул бы к матушке в Данию! Для начала.
А потом… есть варианты, а точнее — были бы, если б не возраст! Сейчас, пока в Европу и Америку не хлынула ещё многомиллионная волна иммигрантов из распавшейся Российской Империи, можно…
Да многое можно, чёрт возьми! Можно получить паспорт приличной страны, а не ходить потом, как сотни тысяч, если не миллионы соотечественников, с нансеновским[38].
Но даже его удастся получить не всем счастливчикам! Эмигранты из Российской Империи будут скитаться по Европе на птичьих правах, имея только временное разрешение на проживание, весьма жёстко ограничивающее его владельца.
А пока так… с папенькой или с лейтенантом, а точнее — с недавних пор старшим лейтенентом Арчековским Михаилом Дмитриевичем в качестве запасного варианта. Но последний — человек военный со всеми вытекающими, и как бы странно это не звучало — чересчур моряк.
Если Михаил Дмитриевич останется в Советской России… что ж, с этого момента наши пути разойдутся. Я люблю Россию, но жить во времена военного коммунизма и нешуточной возможности стать той самой щепкой, летящей при рубке леса, не имея притом реальной, а не в области математических погрешностей, возможности изменить ситуацию к лучшему? Увольте!
Другой вариант, кажущийся мне несколько более правдоподобный — Бизерта[39].
Но дай Бог памяти… эвакуация остатков Императорского Флота из Севастополя и Крыма во Французскую Африку произойдёт только тогда, когда Белое Движение потерпит полный и окончательный крах.
А до этого что? Пару лет оставаться в охваченной Гражданской Войной стране, с более чем серьёзной долей вероятности испытав на своей шкуре всевозможные приключения? Избави Бог!
Окажется Арчековский у Колчака или Деникина, Врангеля или на службе у «товарищей», для меня монописуально!
Поэтому папенька и только он… Вот уже действительно «дражайший родитель»! Без него моя легализация за пределами Российской Империи и её осколков возможна только в качестве подопечного какой-нибудь эмигрантской организации, с военной и полувоенной дисциплиной со всеми вытекающими.
Какие уж там европейские университеты и собственные планы на будущее… В лучшем случае несколько потерянных лет, полуголодное и полуказарменное положение, и тотальное промывание мозгов о «России, которую мы потеряли», и о «священной» борьбе с большевиками-безбожниками!
— Да что ты будешь делать… — утираю непрошеные слёзы, которые всё текут и текут. Стою у окна, оперевшись лбом в стекло, и глядя на разбушевавшуюся во дворе стихию. Дождь пополам с ветром, хлещущий разом со всех сторон, очень подходит под моё настроение…
Из гостиной донеслись взрывы смеха, и я улыбнулся… постарался улыбнуться. Ну, как смог!
Хоть с сестрой наладилось… Судебный процесс всё ещё тянется, да и в Университете есть проблемы, но Юрьев выступил блестяще и переломил общественное мнение в мою сторону.
Галь Лурье по-прежнему «бедная девочка», но уже с акцентом на психической нестабильности и на негодяях, которые воспользовались её экзальтированностью и доверчивостью. С душком жалость, но лучше уж так, чем виселица, которая ей грозила.
Я же, после серии репортажей из зала суда (а дело вышло достаточно громким), не стал «Мальчиком-который…» и героем общества, но некую известность приобрёл. Этакий эталон настоящего дворянина, который несмотря ни на что… ну
