Александр Громов - Исландская карта
И Розен имел удовольствие видеть, как граф Лопухин медленно просиял лицом.
– Полковник, вы гений! – радостно воскликнул он.
– Возражений не имею, – охотно отозвался Розен.
– Вы гений, а я болван! Как же я не сообразил сразу? Стыд и позор!
– Ничего, бывает. Вы говорите о зубном налете?
– О зубах! Налет – тьфу! Вот что я упустил: зубы – тоже выделение человеческого организма. Молочные зубы выпадают у всех людей. Выпадают штатно, как говорят техники. Теперь вы понимаете?
– Не совсем.
– Зубчатый редуктор! – чуть не выкрикнул в воодушевлении Лопухин и тотчас понизил голос. – «Дестроу экскрикшнc» – это разрушить зубы! Точнее – зубья шестерен. Лишить корвет хода в самый ответственный момент! Полковник, оружие при вас?
– Оставил у себя в каюте, – сознался Розен. – Но зачем нам оружие? Если что, так я могу поднять по тревоге своих морских пехотинцев…
Лопухин поморщился.
– Излишне. Чем больше шума, тем меньше толку. Справимся сами. – Распахнул саквояж. – Вот, возьмите. Знакомы с этой системой?
Полковник небрежно повертел в руках небольшой никелированный револьвер, поданный ему Лопухиным. Ловким движением откинул вбок барабан, удовлетворенно хмыкнул.
– Знакомая штучка. Восьмизарядный самовзводящийся «терьер» образца девяносто седьмого года, двадцать пятый калибр по английской системе, кучность боя удовлетворительная, надежность превыше всяких похвал…
– Полно вам, не на экзамене.
– …зато убойная сила оставляет желать лучшего, – флегматично закончил Розен.
– Не на слонов идем охотиться, – отрезал Лопухин. – До стрельбы дело может и вообще не дойти. Спрячьте пока.
– А вы?
Граф похлопал себя по карману сюртука.
– Один револьвер всегда при мне. Этого достаточно.
Прогулка в машинное отделение, однако, вышла напрасной. Машина стояла и частично была разобрана. Среди механизмов сновали полуголые матросы. Покрикивали унтер-офицеры. За ремонтом наблюдал машинный инженер – лейтенант Канчеялов.
– Уйдем, – шепнул Лопухин Розену. – Сейчас не наше время.
«А когда придет наше?» – читалось на обезображенном лице честного полковника.
«Придет, не сомневайтесь», – отвечал взглядом Лопухин.
Спустя сутки ремонт был закончен. Для пробы запустили машину, запыхтел и «Чухонец». Дав машине поработать с час, Пыхачев приказал гасить топки. Поставили кливера, стакселя и контр-бизань. Дул свежий норд-ост, моросило. Заметно накренившись на левый борт, корвет резал бейдевиндом Немецкое море, нацеливаясь в пролив между Шетлендскими и Оркнейскими островами.
Свободные от вахты офицеры собрались в кают-компании. Цесаревич Михаил Константинович отсутствовал, о чем вслух никто не пожалел. Посочувствовали только его камердинеру, ударившемуся во время шторма головой о переборку и по сию пору лежащему пластом. Отсутствовали умаявшийся доктор Аврамов и тяжко страдающий от качки судовой священник отец Варфоломей, зато присутствовали статский советник граф Лопухин и полковник Розен. Кипел пузатый самовар; вестовой Пыхачева разносил в подстаканниках чай с лимоном, и каждый желающий доливал в чай рома по потребности. Потребность имелась у всех.
– Душевно-то как, господа, – с удовольствием откинувшись на спинку стула, молвил Канчеялов. – Сейчас пойду к себе да и сосну часиков семь. Как говорят в народе, заеду к Сопикову и Храповицкому.
Мичманы Завалишин, Корнилович и Тизенгаузен взглянули на него с завистью. Немолодой лейтенант, проплававший с Пыхачевым не один год, вне вахты мог позволить себе поддаться усталости и не скрывать этого. Им же приходилось вести себя молодцами – даже в кают-компании блюсти выправку и не клевать носом.
– Да, устали люди, – поддержал тему Фаленберг. – Не завидую я тем, кто сейчас на вахте. Зато поработали на славу.
– Истинная правда, лейтенант, – отозвался Лопухин, хотя его никто не спрашивал. Некоторые посмотрели на него с неудовольствием, а некоторые и с удивлением: какую такую работу выполнял у себя в каюте этот непонятный и неприятный господин? Но графа это нисколько не смутило. – Работа, конечно, не волк, а гораздо хуже – в лес не бежит, зато как набросится, так успевай только отмахиваться. Но дело сделано. Эй, любезный, еще чаю!
Вестовой подал стакан. Цербер подул, отхлебнул, сморщился и потянулся к бутылке рома.
В кают-компанию вошел Враницкий, спокойный и мрачный. Непромокаемый плащ старшего офицера блестел от дождя, с башлыка капало. Повесил плащ на вешалку, подсел к столу. Скосил глаз на вестового, и тот мигом кинулся за чаем.
Налил, однако, всего полстакана и сам же долил ромом доверху – знал привычки старшего офицера.
– Как дела, Павел Васильевич? – осведомился Пыхачев.
– Дела как сажа бела, Леонтий Порфирьевич. На вахте гардемарины. После аврала устали очень. Держатся, но едва-едва. – Враницкий взглянул на карманный хронометр. – Десять тридцать. Еще полтора часа. Я приказал выдать им по лишней чарке. Сдюжат. Остальные дрыхнут без задних ног. Да, вот еще что… та свинья, ну пегая, что сомлела в шторм и на боку валялась, сломала, оказывается, ногу. Я приказал забрать ее на камбуз.
Враницкий отхлебнул разом треть стакана и немножко просветлел лицом.
– А барометр-то понемногу поднимается, господа. Могу поспорить на хороший табак: к концу этой вахты увидим солнце. Но похолодало. Люди работают в бушлатах, а марсовые и в бушлатах мерзнут.
– Скверные широты, Павел Васильевич, – пожаловался Канчеялов. – Жду не дождусь, когда спустимся на зюйд. Я ведь, господа, родом из Тифлисской губернии, так что отроду теплолюбив и жароустойчив. Предпочитаю, знаете ли, теплые моря. Оттого я и машинный инженер, что близ котлов всегда жарко. Никогда не понимал наших поморов. Ну что это за моря: десять месяцев в году холода, туманы, штормит то и дело…
– Зубы стучат, – вставил Лопухин с непонятным значением.
Розен, молча пьющий чай, бросил на него быстрый, не лишенный удивления взгляд. Корнилович чуть заметно поморщился. Тизенгаузен саркастически скривил тоненький остзейский ус.
– Стучат – не то слово, – без энтузиазма отозвался Канчеялов. – Лезгинку пляшут. Ну-с, кто как хочет, господа, а я с разрешения командира отправляюсь на боковую. И вам того же желаю. Спокойной ночи!
– Пойду и я, пожалуй, – зевнул Лопухин и в самом деле вышел. Поежился. Моросить перестало, а ветер, кажется, стихал понемногу и уже не так яростно трепал снасти, но был он студен, как с ледника.
На шканцах графа догнал Розен.
– Я вас не понимаю…
И осекся, встретив насмешливую улыбку.
– А что тут понимать? Все проще простого. Операция входит в решающую фазу. Имя английского агента я назову вам уже сейчас. Иванов, вестовой нашего каперанга. Иванов Петр Фомич, матрос первой статьи, по пашпорту русский, двадцати пяти лет, росту среднего, светловолос, лицом чист, особых примет не имеет, происхождением из мещан города Моршанска, по суду непорочен, в штрафных не состоял, добронравен, поведения примерного, имеет медаль «За усердную службу», полгода назад переведен на Балтику из Каспийской флотилии по личному прошению. Полагаю, вам понятно, что кости настоящего Петра Иванова гниют сейчас в какой-нибудь яме посреди России или покоятся на дне неизвестного водоема. Вполне обычная легенда внедрения для агента-нелегала. К сожалению, мы еще не имеем технической возможности снабжать пашпорта дагерротипными портретами их владельцев, но если бы даже и имели, то портрет будет нетрудно подменить. Приметы же – вещь ненадежная.
– Да, но почему он попал именно на «Победослав»?..
– А как вы думаете, полковник, куда имеет все шансы попасть опытный матрос, который лицом чист, физических недостатков не имеет, добронравен и поведения примерного? Вдобавок, грамотный – я забыл упомянуть эту деталь, – но не чересчур образованный? Уверяю вас, он мигом окажется в списке кандидатов на зачисление в команду одной из императорских яхт или такого судна, как «Победослав». Поначалу его, конечно, помаринуют во флотском экипаже, присмотрятся – не пьяница ли? не увлекается ли политикой? – и если ответ удовлетворительный, а вакансия имеется, то и дадут «добро». В любом случае, куда бы агент ни внедрился, он будет ждать, как тигр в засаде, и когда-нибудь принесет немалую пользу своим хозяевам.
Розен только выругался сквозь зубы. Лопухин улыбался.
– А у меня к вам просьба, полковник. Обещаете исполнить?
– Смотря какая просьба.
– Ничего особенного. Сейчас я вернусь к себе в каюту и вздремну часок-другой. Вы же, человек железный, покурите это время… ну, скажем, вот здесь. Отсюда вам будет прекрасно видно. Если вестовой проявит желание срочно навестить кубрик – а я уверен, что такое желание у него возникнет, – не сочтите за труд немедленно известить меня. Мой слуга, увы, для этого не годится, а больше мне рассчитывать не на кого. Сделаете?
