Марина Друбецкая - Мадам танцует босая
— Да что ж это я! Простите великодушно! Какой же стыд глупейший, — закашлялся Ожогин и чуть не расплакался. Как ребенок — ливнем и с соплями.
— Это вы меня простите, — смутилась певица. По инерции она продолжала свою пантомиму и сделала знак невидимому аккомпаниатору убирать ноты.
— Да нет, что вы, — расстроился Ожогин. — Наоборот, слишком прекрасно… у меня обстоятельства неудачные, поэтому… Открывайте, открывайте ноты, — он подошел к тому месту, где между столиком с чаем и книжными шкафами рукой певицы был нарисован рояль. — Не убирайте ноты!
— Тогда вот что — из американского шансона! — Изольда дала знак покорному аккомпаниатору, несколько раз пристукнула пальцами по несуществующей доске рояля и очень смешно завыла на чужом языке. Ноги ее стали сами по себе пританцовывать неизвестный еще Ожогину танец чарльстон — легко-легко, едва-едва, и только приподнявшись над полом, она почти сразу остановилась. Все восторженно зааплодировали.
Ночью прошла гроза. Ливень двигался к дому медленно-медленно, со стороны моря, как громадный поезд из потоков воды — или так снилось Ожогину. Утром оказалось, что чудесная пара уехала чуть ли не с рассветом. Помчались на своем узком блестящем «Мерседесе», тоже напоминавшем неведомый музыкальный инструмент, куда-то в горы. К оставленному на веранде благодарственному письму Лямский приложил обязательство «….дать серию выступлений — количество должно быть оговорено в отдельном порядке — с синематографическими полотнами, выпущенными в свет господином Александром Ожогиным. На темы безудержных приключений и безрассудных афер…». На следующий день казалось, что музыканты всем приснились.
…Были исследованы павильоны строящейся в пяти километрах водолечебницы — Чардынин после вечера с Лямскими настоял на визите Ожогина к врачу, тот порекомендовал бассейн с теплой морской водой. Попробовали, но решили отложить купания до весны — когда можно будет пользоваться купальней в море. Проехали мимо дворца в Ливадии — оба вспомнили, как десять лет назад снимали документальную фильму про благотворительный базар, имели успех и благодарность от царской семьи, а все потому, что Ожогин не пожалел пленки на съемки бантов юных принцесс и снял четырех девочек в виде удивительной клумбы. На Крещение и раннюю Масленицу никуда не выезжали и никого к себе не приглашали. Было выписано множество журналов, по большей мере заграничных — с ними Ожогин и коротал время.
Сам собой среди прочих вынырнул американский «Сине-магазин». Номера, где в центре были статьи о «деле Фатти» — запутанная криминальная драма, в которую был вовлечен знаменитый комик-толстяк, Чардынин от Саши припрятывал. Те же выпуски, где подробно излагались действия Адольфа Цукора, венгра, создававшего на глазах у всего мира киноимперию на Холливудских холмах, наоборот, незаметно подкладывал. Для переводов был нанят студент-юрист, находившийся в Ялте на излечении. Тихоня-очкарик владел и английским, и французским языками, что даже Ожогина несколько озадачило — таких людей он раньше не встречал. И в первые дни присматривался к Петру Трофимову, так отрекомендовал себя студент, с тем азартным любопытством, с которым смотрел когда-то на обитателей своего московского домашнего зверинца.
Петя переводил мерным спокойным голосом с любой строчки, которую пальцем отчеркивал ему Ожогин. Отточенный карандашик в руке. Спина выпрямлена. В великоватых круглых очках отражаются настольная лампа, шкаф и часть лица самого Ожогина. Закончив статью — прочитав фамилию автора, место написания и дату, Петя аккуратно накрепко закрывал рот, как будто кончался завод специальной машинки, и молча ждал следующей команды. А Ожогина устраивало, что переводчик в большей степени смотрелся ловко сконструированным аппаратиком, чем человеком.
Из журналов следовало, что в Америке творились чудеса. Адольф Цукор — на фотографии фигурировал плотного телосложения молодой человек с обиженным взглядом — приглашал министра национальной почты, такая вот должность, возглавить кинопроизводство всей страны. Хотел превратить фильмовый бизнес в нечто, сравнимое с нефтяными разработками: колоссальное производство, колоссальные доходы. «…Миллионы долларов, которые никто не предполагал вкладывать в несерьезную индустрию, не дающую гарантий, потекут рекой, как только у руля встанет государственный почтмейстер Вилли Хейс». Заманив в тенеты черно-белых грез видного чиновника, уже известного умением «привлечь инвесторов в пустыню», Цукор полностью менял масштаб дела. Следующий номер «Синематограф мэгэзин» сообщал о том, что Цукор вершит революцию: он решил перевести кино в другой ранг и ставить серьезные пьесы для среднего класса, который и платить будет больше, и реноме синематографа поднимет своими наманикюренными ручками.
Он пошел на сговор с пуританами, протестантской церковью, чье влияние оказалось столь сильно в Америке, что они обложили фривольные сюжетики, как зайцев, и уже готовились растерзать их. Но Цукор сам написал кодекс о победе добродетели и о том, что силы зла получат по шапке, если долго будут мурыжить силы добра. Ожогин думал, что неудачники Старого Света если и добираются до Нового, то живут там в условиях большого притона, а вот вам — пожалуйста! Потрясающе! Законодательство по драматургии и режиссуре. Если сам бы он в те годы… Факты, удивительные названия неведомых фильмов и имена неведомых авторов сыпались с иностранных страниц, будто в чужой прихожей случайно открылся шкаф и оттуда хлынул поток вещевой неразберихи. Будто с сорочками и ботинками туда упрятали и пуда два ярмарочных персонажей. Ожогин закрыл газету и откинулся на кресле. Переводчик глотнул воды из стакана и уже снова сидел на изготовку.
Чудеса! Много картин они с Васей делали в год раньше, пятиэтажная кинофабрика его почти простаивала сейчас в Москве, но все это не сравнимо с тем, что открывается взору. Неужели надо было все-таки ехать в Америку тем пароходом, на который спешил его далекий родственник — вместе с ним они добирались уж почти как двадцать лет назад до Москвы из забытого Богом пыльного Херсона. Сейчас уж поздно паковать чемоданы. Сейчас там правят другие храбрецы. Да и… — он кивнул Пете на верхний столбик газетного листа:
— А по-ихнему исполни, милый друг.
Студент блеснул очками и затараторил. Ожогин озадаченно смотрел на кругляшки очков — в них отражались газетные картинки — и продолжал думать: «Эдакое курлыканье как выговорить?.. А немым как работать?..» Студент несколько разошелся — читал уже с выражением и не без пафоса. Ожогин внимательно смотрел на Петю, а на самом деле — на фотографию человека с усиками и в мягкой короткополой шляпе, которая отражалась на плоскости левого стекла очков.
— А про усатого прочти, — попросил он переводчика.
— Балет. Пантомима. Или шекспировские могильщики раскопали клад в виде вечного клоуна? «В» и «К», Александр Федорович, с большой буквы. Чарли Чаплин скоро завоюет всю Европу. Он заставил рыдать тысячный зрительный зал, который за секунду до слез икал от смеха…
— Есть еще подробности?
— В этом номере нет, но я могу поискать.
— Да, на сегодня хватит, в следующий раз. Останетесь к ужину, Петр Никитич?
Так шел день за днем. В феврале еще несколько раз выбрались в Ялту. Дачников и беглецов от столичной жизни было совсем немного. Ресторации закрыты. На одной из улиц, размокшей от частых дождей более других, на стене скособоченной мазанки увидели совсем уж доисторическое объявление — «Спиритические фотографии м-сье Манже».
— Бог мой, это же старые трюки с двойной экспозицией — изготовление фотоальбомов, населенных духами почивших родственников! Не может быть, что они продолжают тут промышлять этой низкой придумкой. Уж лет как пятнадцать подобные предприятия сошли на нет… Зайдем? — Ожогин сделал знак шоферу остановиться и подать назад. Маневр привел к тому, что левые колеса увязли в канаве.
— Э, нет, Саша. Даже не уговаривай и сам не думай, — отозвался Чардынин.
Ожогин смотрел на прибитый к стене холст, по загрунтованной поверхности которого прыгали буквы и кривлялся рисунок: из клубов дыма торчала тренога и фотоаппарат, почему-то склоненный вбок, как голова повешенного. Александру Федоровичу показалось, что за мутным окошком мелькнул свет.
— Какая-то чертовщина. И правда, не пойдем — пошлем Петю, он юноша безотказный.
Автомобиль газанул и, откинув дугу из грязи, двинулся дальше.
Через день Петя, хохоча в кулачок, рассказал следующее: его посещение лавки фотографа-спирита совпало с приходом туда полицейского пристава.
— И дальше было целое представление, фарс и шапито воедино! Пристав точно знал, куда идти и что искать, а я, прикинувшись газетчиком, следовал за ним. Сообщаю: комната, обитая черной тканью, манекен, одетый в тюль, и в чулане за просцениумом расставлены десятка три кукольных голов с разными париками и всякой театральной мишурой на лицах — где усы штук по пять на одной физиономии, где глаза — пары по четыре. Все, знаете ли, готово для макияжа головы несчастного покойного, чьи родственники жаждут фотографий духа. И еще много других аксессуаров из всех областей человеческой деятельности — ракетки, грабли, перья, книги, лопата, швейная машина, даже зубоврачебное кресло! Полагаю, пока усопшие были живы, ими так родственнички не интересовались… Это, знаете ли, чеховиана какая-то на черный манер! — тут Петя уже давился от смеха.
