Марина Друбецкая - Мадам танцует босая
Короткий стук в дверь отвлек ее от неприятных мыслей. Дверь распахнулась, и в комнату вплыла Лизхен. Сморщив точеный носик, Лизхен поддела кончиком остроносой домашней туфли шелковые чулочки, которые валялись на ковре, провела пальцем по туалетному столику, проверяя, много ли пыли, сняла с раскрытой книги недопитую чашку чая и с отвращением посмотрела на коричневый круг, оставшийся на бумаге. Крикнула горничную.
— Только не уборка! — взмолилась Ленни. — Я потом ничего не могу найти!
— Ну, милая моя! — развела руками Лизхен. — Что же я могу поделать, если у тебя в комнате творится такая ерунда? А где пижама, которую я купила? Та, шелковая, цвета перванж? И что это на тебе за хламида? — Лизхен подплыла к Ленни и пощупала край хлопковой блузы, в которой та валялась на кушетке. — Опять утащила из комнаты Жориньки? Он вчера жаловался, что ты повадилась таскать его рубашки.
— Он неплохо одевается, твой Жоринька. Его рубашки мне как раз вместо халата.
— Ладно, таскай, что хочешь. К слову сказать, Жоринька порядочная ябеда. Я к тебе за другим. Приехала моя гимназическая подруга, представь себе, из Бразилии и привезла бриллиантики величиной с твои невыплаканные слезки, которые мы должны рассмотреть и выбрать себе по штучке.
— Зачем мне бриллиантики? — буркнула Ленни.
— Как это зачем? Бриллиантики очень нужны девушкам. Друзья приходят и уходят, а бриллиантики остаются. Посмотри, какие хорошенькие. — Ленни заглянула в алую бархатную коробочку, которую протягивала ей Лизхен. Бриллиантики действительно были хорошенькие. — Сделаем себе по колечку, — продолжала Лизхен. — Одно Жоринька подарит мне, а другое Эйсбар — тебе.
— С чего бы это Эйсбару дарить мне кольца? — проворчала Ленни, пряча в подушку пылающее лицо.
— Ну, с чего-нибудь да подарит, — засмеялась Лизхен. Она давно все знала о Ленни и Эйсбаре, хотя Ленни ничего ей не рассказывала. И того вопроса, на котором настаивал Эйсбар, она Лизхен не задала. «Будь что будет!» — решила Ленни и перестала думать о возможной беременности.
— Есть еще одна новость, — между тем продолжала Лизхен. — Сегодня идем на прием. Жоринька принес со студии пригласительные билеты. Ему как синематографической звезде полагается присутствовать. Думаю, там будет любопытно, особенно тебе. Будут представлять режиссера, выигравшего конкурс на этот новый фильмовый проект, славящий нашу великую Россию. Да ты сама знаешь. Интересно, как именно они подойдут к этой сомнительной затее… — Лизхен болтала и между делом легко переставляла розы из одной вазы в другую, мешая помпезные алые и белые цветы в разноцветный букет.
Ленни подскочила:
— Режиссера? Так они уже выбрали?
В голове пронеслось: «Бедный Эйсбар! Значит, выбрали не его! А он так ждал!» Ленни была уверена, что, выиграй Эйсбар конкурс, она первая знала бы об этом и первая была бы приглашена на прием. Он бы тут же позвонил ей и назначил свидание в мастерской. И она сумела бы поздравить его так, как никто никогда не поздравлял. А после мастерской они вместе пошли бы…
— Пора одеваться? — упавшим голосом спросила она.
Идти на прием решительно не хотелось. Мучила мысль, что своим присутствием на этом дурацком приеме она предаст проигравшего Эйсбара. Однако не стоило обижать Лизхен, да и взглянуть на счастливого победителя не мешало бы.
— Я думаю, что-то женственное тебе не повредило бы. В крайнем левом шкафу… — донесся, как из тумана, голос Лизхен.
— О, нет, только не из крайнего левого! — испугалась Ленни. — Вот Жоринька, я видела, прикупил костюмчик, который ему маловат. Если подвернуть штанины…
— Не сходи с ума! — оборвала ее Лизхен. — Это не маскарад, а официальное мероприятие.
И она кинула Ленни нечто нежное-невесомое из золотистого шелка.
…Эйсбар скрылся из виду. Ленни поспешно вышла из-за спины объемистой девицы и, отыскав его глазами в толпе, направилась к нему. Увидев ее, он широко улыбнулся и схватил ее за руку.
— И вы тут? — обрадованно воскликнул он. — Ну, как вам это понравится? А вы не верили.
— Я верила, верила… — задохнулась она и стиснула его руку.
Эйсбар начал возбужденно рассказывать о своей беседе с Долгоруким, об особых задачах, что ставит время, о возложенной на него миссии, об оправдании доверия, о сценах, которые он уже успел придумать для фильмы — огромная толпа черни бежит к воротам Зимнего, карабкается на них, но… Ленни не понимала ни слова из его бурного монолога. Она поймала себя на том, что рассматривает его как бы сквозь рассказ и думает, поедут они в его мастерскую, когда все опустошат свои стаканчики, или нет. Кто-то хлопнул Эйсбара по плечу. Он обернулся. Затряс чью-то руку. Начал отвечать на вопросы, сыпать непонятными словами. Подошел граф Воронцов, представил какого-то чина с «Андреем Первозванным». Эйсбар повернулся к Ленни спиной. Она почувствовала неловкость и отошла в сторону. Покружила по залу, схватила с подноса официанта еще один бокал шампанского, заметила мимоходом, что Лизхен кокетничает с седовласым старцем, а Жоринька красуется в окружении дюжины девиц. Так она слонялась долго. То приближалась к Эйсбару, то отдалялась, фланировала между гостями, пыталась двигаться к выходу, но снова дрейфовала в сторону Эйсбара. Пыталась поймать его взгляд, но он не смотрел на нее. Вдруг она увидела, что он остался один. Гости постепенно разъезжались. Зал пустел. Она подошла к нему:
— Едем к вам в мастерскую?
Он поднес к губам ее руку:
— Конечно, но не сегодня. Граф приглашал на ужин, неловко отказать.
— Да, да, разумеется, отказывать графу ни в коем случае нельзя, — прыгающими губами произнесла она, чувствуя, как в глазах закипают слезы, повернулась на каблучках и быстро пошла прочь своей нелепой мальчишеской походкой с подскоком.
У выхода ее поджидала Лизхен.
— Как все странно, Лизхен, как все странно, — уже не скрывая истерики, почти выкрикнула она. — Как странно, что он ничего мне не сказал. Он же не мог не знать о… — она обвела зал рукой, — обо всем этом. Или мог? Скажи, ведь мог, мог?
— Конечно, глупая! Мужчины такие трусы, когда дело касается их идей. Зато ты посмотри, какой он теперь выгодный жених! Вот увидишь, душка, он скоро станет выразителем государственных идей — он их формулирует точнее, чем их мыслят сами государственные мужи. Интуиция — ничего не поделаешь. Муж, муж, муж! Вот кто нам нужен! Или ты собираешься проводить время в обнимку со штативом и прикладывать к бедрам вишневые косточки, пока кудри твои не покроются пеплом? Да улыбнись же, дурочка! Он завтра же призовет тебя в эту вашу чертову мастерскую! — Лизхен тормошила Ленни, щекотала, пощипывала, пытаясь рассмешить, и та потихоньку успокаивалась.
— Правда? — улыбаясь сквозь слезы, спрашивала она, давая закутать себя в шубу и увести.
— Правда, правда, — шептала Лизхен.
Наступило завтра, и он не появился. Пришла очередная записочка с презабавным рисунком: ворота Зимнего дворца, прорисованные с удивительной тщательностью, а перед ними две фигурки — повыше и пониже. Эйсбар и Ленни. У одной в руках штатив, у другой камера наперевес. Внизу подпись: «Защита Зимнего». Ленни улыбнулась и спрятала записку в туалетный столик. Вечером она шла по улице в мягком кашемировом пальто, свистнутом у Жориньки и стянутом на талии широким поясом. С удовольствием скрывалась в его одежде и от себя, и от других. Пальто, доходящее Жориньке до колен, при каждом шаге хлопало ее по щиколоткам, как будто куда-то подгоняло. На перекрестке около фонаря на нее глянула девица-ветреница. Ленни усмехнулась, надвинула шляпу на лоб, подошла к гулене и рукой в перчатке тронула ту за подбородок — и получила в ответ дурацкую улыбочку. Поморщилась и пошла, подпрыгивая от холода, дальше.
Глава 6
Ялтинский отшельник
Он уехал сразу после Нового года, не дождавшись Рождества. Звери и птицы, обитавшие в его квартире, были оставлены на попечительство специального человека. Прислуге — выплачено годовое жалованье и наказано следить за квартирой. На вокзал и Ожогин, и Чардынин явились, словно сговорившись, налегке: с маленькими кожаными саквояжами, в которых лежало по смене белья и по запасной рубашке. В Крым ехали долго, больше двух суток, в мягком спальном вагоне с бархатными диванами. Проводник носил чай терпкого красно-кирпичного цвета, какой бывает только в поездах российских железных дорог. На станциях выходили, брели, сгорбившись под снегом и ветром, в облупленные деревянные вокзальчики, спрашивали в буфете рюмку водки, закусывали икоркой и рыбкой. Вернувшись в купе, снова погружались в полудремотное состояние: вагонная качка уводила в сон, в грезы, в небытие. Ожогин сидел, откинувшись на бархатную спинку дивана, с полузакрытыми глазами, не глядя в окно. Его не интересовал мелькающий и уносящийся в прошлое пейзаж. Но, проснувшись на второе утро, вдруг обнаружил, что за окном больше нет снега — только плачущие мокрые деревья, похожие на свечки, — и какая-то тяжесть, давившая грудь, вдруг ушла, растворилась, смытая этим зимним южным дождем.
