В. Бирюк - Найм
— Ну, Меньшак, что задумался? Глянь по сторонам. Лучше не станет. До самой твоей смерти. Здесь ты так и будешь с воды на квас перебиваться, жилы без толку рвать, да деток голодных плач слушать. Здесь ты никто. Сам нищий и дети твои нищие. Как соседи тебе глаза попрошайничеством твоим колют… Тебе мало? Дальше — больше будет. А у меня — и ты сыт, и детва. Уважаемый человек, Меньшак-производитель. А трудов-то никаких, одно удовольствие. Народ-то наш что говорит? «Наше дело не рожать — сунул, вдунул и бежать». От кого ты такое предложения получишь? А вот я, хоть и малость времени потеряю, а другого похожего найду. Который про жёнкино проклятие плачется. Ну?
— Э-эх! Пропадай моя головушка! Давай грамотку.
За стенкой ойкнули и ахнули. Точно не скажу, но, по-моему, как хор в церкви — на семь голосов. Меньшак рявкнул в проём двери, оттуда выскочили две девчушки — одна побежала двух соседей в послухи звать, другая — за местным попом. Княжьего человека тут не сыскать — поп сгодиться. Что бы увидеть, как я вручаю новоявленному холопу указанную в «Русской Правде» его цену. А «княжескую» ногату священник сам отдаст. Ивашка царапал бересту, составляя ряд о «самопродаже вольного человека Меньшака в холопы со всем семейством». Именно так, без поимённого или количественного указания. Рано ещё. Мне здесь ещё малость «поблагородить» надо.
Появление кандидатов в свидетели сделки было ознаменовано общим желанием обмыть её. Из недопитого. И закусить — из недоеденного. Заплаканная хозяйка с дочерями таскали на стол оставшееся от вчерашнего. Количество присутствующих постепенно росло — на звук, вид и запах слетались соседи. Тут и мои подошли. Ивашко в своём парадном кафтане — как павлин в курятнике. Да и Ноготок с секирой на плече… сильно выделяется.
Народу всё больше. При проношении мисы с рыбой Николай снова позеленел и уже начал подыскивать глазами подходящий уголок. Но тут заявился местный батюшка. Прямо огнём горящий от любопытства. Светоч пылающий. «Да что? Да как? Да с чего это?». Не твоё дело, служитель культовый. Вот полгривны у меня, вот она у Меньшака. Вот тебе, Ваше благословение, ногата. Все видели? Тогда за стол. Очередной этап благородных деяний требует очередного обмывания.
У поварни нервно шушукаются старшие сёстры. Потом девки тащат посуду с бражкой. Вдруг Ивица, аккуратно, не расплескав, поставив на стол пару почти полных кружек, с воем падает мне в ноги. Конкретно — лицом на колени. Орёт чего-то неразборчивое. Орёт — невнятно, плачет… плачет — мокро. Штаны на коленях промокли сразу.
— Чего это она?
Рядом стоит Елица. Таким же аккуратным движением ставит свою пару кружек. И подрагивающим — от омерзения, что ли, в мой адрес? — голоском переводит:
— Не погуби. Мы-то уйдём, а она-то уже пропита, обручена. Ей за этого… замуж идти. Защити.
— Обручение — прошло. Молитвы наши произнесены и услышаны. Судьбы человеческие вяжутся на небесах. И нет силы иной, кроме господа всемогущего соизволения, которое бы в юдоли скорби нашей земной… (Это священник начал промывание мозгов. Она же — божественная проповедь).
— Спаси её. Господине. (Это — Елица. Чуть слышно, не поднимая глаз. То я ей — «хорёк, паршой трахнутый», а то уже — «Господине» выговаривать научилась).
— А хрена там. Подарки приняты, я слово дал. Да вы тут все — Жердяеево угощение жрёте. Это ж с его двора стол накрыт. И питие он выставил. У меня-то одна капуста да репа. А чем возвращать-то? (Это отец-молодец оценивает имущественные аспекты расторжения помолвки. Потом у него появляется новая мысль. Мысль проявляется прямо на лице) Или ты, боярыч, из своих заплатишь? Я теперя холоп твой, с тебя и спрос.
И злорадно улыбается мне в лицо. А осеменитель-то у меня того… — дурак. Только-только в холопы продался, а уже хозяину своему гадости строит. И от этого радуется. Отстаивает, так сказать, свой статус в новой социальной иерархии. Статус скунса: не подходи — вонять буду.
«Русская Правда» даёт три варианта ответственности господина по долгам раба его. Но мне — все три не интересны.
— А велика ли неустойка при расторжении помолвки?
— А десять гривен кунами! А, боярыч? Киса твоя не лопнет?
Точно — дурак. В принципе, племенному бычку много мозгов вредно — не в шахматы же играет. Но хоть чуток должно же быть! И чему он радуется? А платить… это вряд ли, это как-то неблагородно. Не могу вспомнить, чтобы какой-нибудь сильно белый и пушистый на лошади бледной покупал «нежную горлицу» за полкило цветмета. Вот не заплатить оговорённую неустойку, порубить договаривающуюся сторону — это мы «да», это вполне ГГешно.
Я положил одну руку на голову Ивицы. Погладил. Она чуть затихла. А вторую протянул к Елице. Она резко откачнулась, на лице — точно — отвращение в мой адрес ярко выражено. Да чем же я её так сильно достал? Я ж такой весь чистый-благородный. Это ж она меня кастрировать обещала, обхамила по всякому, слова не сдержала — на свиданку не пришла. А я ей ничего худого не сделал, даже ножичек вернул. Ну, потрогал малость — так это ж должно нравиться. Я ж аккуратно, без нанесения телесных повреждений любой степени… И на меня же — как на какую гадину мерзкую… Ивица поймала моё движение, ответную реакцию сестры, и, не поднимая головы, куда-то мне в колени, произвела разъяснительную работу:
— Елица мужиков и парней боится.
Донёсшийся возмущённый шип, с вонючими хорьками во множественном числе, опроверг только что высказанное утверждение.
— Ну — не «боится». На дух не переносит. Её на свадьбе большухи нашей испугали сильно. Теперь если её какой парень тронет — она сразу как каменная снаружи становится. Сердце молотится, холодным потом шибает. И только одна забота — как бы не блевануть.
Вона что! А я-то думал… А это у тебя, Ванюша, мания величия. И попротивнее тебя в этом мире есть. Так что тебе, «нелюдь чуженинская» — есть куда расти, к чему стремиться. К высотам морали, освоенным достославным предкам ещё в «Святой Руси». Или правильнее — к «низотам»? Или — к «низинам»?
А девчонку жалко: ей при таких заморочках осталось жить год-два. Потом — «в замуж», а это такой «захват с удержанием», что куда как круче моих «дрючковых» игрищ. При обычной бабьей судьбе ты, девушка, через два года, максимум, сойдёшь с ума. Или повесишься. Или утопишься. Кто ж тебя так напугал, девочка? И как тебя в норму-то привести?
Ладно, продолжаем сегодняшнюю бла-бла-городную арию:
— Меньшак! На сборы — три дня. Найди лодку. Пойдёте в Рябиновку водой с моим караваном. Которое барахло с собой берёшь — в лодию или плот сделать. Которое оставляешь — продай соседям. Будут жадничать — спали к чертям. Уходите — все. Понятно? (Последнее — сёстрам). Спасибо, люди добрые, за в заботах моих участие. Идти нам пора. Николай — со мной. Ивашко, Ноготок — присмотрите за сборами.
Мда, рассиживаться здесь — нет резона. «Вятшесть» моя подуспокоилась. Но «жаба» — подпрыгивает и бла-бла-городство — зовёт и выпирает. Надо Жердяя навестить. Дело-то с хлебом ещё не решено. А без хлеба… А вот и подворье его и сам хозяин.
Жердяй был мрачен. И — не опохмелён. Видик — мятенький, борода — всклочена. Но старался вести себя пристойно. Только тяжкий вздох, когда уселись в беседке за столом возле поварни, выдал общую тяжесть организма. Несколько туманный взгляд его скользнул по мне, потом по Николаю. Что-то из вчерашнего — вспомнилось и вызвало смешок. И тут же — гримасу боли. А головка-то — бо-бо. Ну, понятно, мужик вчера обрадовался — такую проблему решил. Скинул груз с души. Расслабился малость. А тут Николай с «Чёрным вороном»… Ну и несколько не рассчитал. А сегодня с утра такое… постороннее вмешательство. То, что ему уже донесли во всех подробностях — очевидно. А вот что из этого вытекает для его планов… Вот и поговорим.
Хозяйка принесла жбанчик с пивом, кружки. Жердяй задумчиво посмотрел на стоящего у столба Сухана с жердью в руках, задумчиво выслушал моё: «Он не пьёт. Живой мертвец». Покивал осторожненько. От кивания снова поморщился и припал к своей кружке. Николай тоже… глубоко и завистливо вздохнул. Пришлось позволить — слюной захлебнётся.
К моменту, когда положение тары соответствовало рабочему состоянию телескопа, появились два его сына. С дубьём. Явно — для «поговорить». Присели рядом. Глава семейства мрачно оценил проявление сыновней боеготовности и снова поворотился ко мне.
— Ну и чего?
Как приятно иметь дело с понимающим человеком. С экономящим своё и моё время. Без всяких длинных подходов, приплясов и разговоров о погоде, отёле и престольных праздниках.
— Две тысячи пудов. По векшице. Мешки, доставка — твои.
Глубокая сермяжная правда моего утверждения доходила до присутствующих с разной скоростью. Николай посидел с отрытым ртом, сглотнул и присосался к своей кружке. Жердяй, не поднимая глаз, хмыкнул. Подумал и хмыкнул снова. И присосался к своей. Один из его сыновей старательно последовал отцовскому примеру: «Батя плохому не научит». А вот второй… «эх, молодо-зелено». Сложив из немаленькой трудовой мозолистой ручонки здоровенный кукиш, он сунул его мне под нос. Одновременно заботливо поинтересовавшись:
