Лев Соколов - Последний брат
— Здоровья и долголетия, приказывающий. — Ладный воин отвесил короткий поклон Хунбишу.
— Здравствуй, Нэргуй, — легко кивнул в ответ Хунбиш. — Ты и твои люди готовы?
— Готовы выступить хоть сейчас. Мы засиделись здесь.
— Нам еще нужно переправить, телегу. Новости?
— Есть, — кивнул Нэргуй и полез в мешок у пояса. — Ямская служба доставила письмо, которое я должен передать тебе.
Хунбиш кивнул и, взяв письмо, осмотрел печать.
— Ладно… — свиток исчез в отвороте халата, — прочту позже.
Мугол с брюшком, стоя чуть в стороне, усиленно таращился, пытаясь прогнать дневную сонливость и придать себе распорядительный и расторопный вид. Видимо, присутствие на его берегу воинов и Нэргуя основательно взбодрило его. Но когда он увидел знак, висевший на цепи на груди у Хунбиша, то вообще съел обе щеки и старался уже не отпускать пузо от позвоночника.
— Все в порядке, Хунбиш-Бильге? — спросил с парома Амар.
Хунбиш-Бильге с улыбкой повернулся к тем, кто оставался на пароме.
— Все в порядке, тайши Амар. Воины для твоего эскорта здесь. Сделай шаг и ступи на землю, принадлежащую твоему брату.
Амар взял узду потверже и подошел к краю парома. Поколебавшись, он ступил на пристань. За ним пошли остальные. Трофим и сам с облегчением ступил на твердую землю. Вторая часть путешествия — по чужой земле — началась.
* * *Менялась местность, шли дни. Остались позади пределы Ромейской державы, и уже много стадионов прошли их кони, с тех пор как они вступили во владения Мугольского улуса. Продвижение их, впрочем, не замедлилось, порядок и дисциплина чиновников на землях муголов, как успел убедиться Трофим, ничуть не уступала ромейской. Все отличие было в том, что теперь вместо императорской грамоты Хунбиш-Бильге показывал на почтовых станциях свой нагрудный металлический знак, увидев который, почтовые чиновники начинали бегать как ошпаренные.
Двигались почти прежним порядком. Только теперь впереди ехал Хунбиш с сотником Нэргуем, а замыкали небольшой отряд вместо этериотов тяжеловооруженные мугольские воины. Их было немного — всего три арбана, то есть три десятка. Впрочем, больше было и не нужно для проезда в двух невоюющих государствах с отлаженными почтовыми службами. Юлхуш сказал, что эти воины из Хэтбэ-хешихтен[33], - личной стражи мугольского владетеля. Посмотрев в дороге на их повадки и ухватки, Трофим решил, что не хотел бы столкнуться с такими в бою. Щиты, закинутые за спину, тяжелые железные пластинчатые кольчуги с разрезами для посадки на лошадь, изогнутые сабли, большие саддаки и налучья, длинные копья — с таким эскортом можно было не опасаться нападения случайных дорожных разбойников. Почти у всех муголов на шлемах были личины — железные маски, изображавшие отвратительные жестокие рожи. Тит бурчал, что не понимает, зачем муголы их носят, — все равно под личинами у них лица без малейшего выражения. Тит преувеличивал, но ненамного, мугольские воины вели себя сдержанно. Развлекались они в пути немудреным способом, известным с незапамятных времен, — они пели. Их длинные песни были не лишены своеобразной красоты. Трофим, еще во время учебы донимавший Амара и Юлхуша, чтобы узнать их родной язык, теперь с радостью заметил, что почти все понимает. Редко ему приходилось обращаться за пояснением к мугольским друзьям, чтобы перепросить про то или иное слово. Фока тоже немного нахватался мугольской речи у товарищей. Для бытовых разговоров его знаний хватало. В песнях он понимал не все, но они его и не волновали. Улеб знал наречье муголов еще до школы и тоже относился к песням вполне терпимо. Зато Тита песни эскорта раздражали, возможно, именно потому, что он не мог понять в них ни бельмеса. Муголы пели — Тит кривился. А поскольку муголы пели постоянно, Титу скоро пришлось сменить гримасу на стоическое выражение лица.
Вместе с раздражением Тита, однако, терзало и любопытство. Он одолевал поочередно Трофима, Улеба, Фоку, Амара и Юлхуша, вопрошая: о чем поют? Те сперва пытались переводить, но поскольку навыка одновременного перевода, как толмачи, не имели, то начинали опаздывать, а песни все длились, и теперь переводчики на вопросы Тита просто пытались отмахнуться от него, передав всю суть в паре предложений. Муголы пели.
Дважды тот человек был рожден. Дважды родиться был принужден. Первый раз матерью и отцом. Ну а второй раз своим языком. Был рожден человеком, раз, да. Ну а язык породил мне врага.
Лучше б язык он себе оторвал. Лучше б воронам его отдал. Тяжки две жизни, давит гнёт их. Он не осилит жить за двоих. Так я решил, так подумал, да. Я отличил моего врага.
На южной опушке растет лес прямой. На южной опушке напитан смолой. Хороший лес для нижних основ. Нашел я себе сосну без сучков. Эта пойдет, я подумал, да. И вспоминал моего врага.
Нашел березу для верхних основ, Нашел черемуху для концов, Срубил и сушил древесину три дня. И радость на сердце была у меня. Ровно сохнет, заметил я, да. И вспоминал моего врага.
У дерева нрав, нагнешь — оно встанет. У дерева нрав — но гибало заставит. Гибало гнет, после сушит костер, И часто смолой я основу тер. Добрый изгиб, я подумал, да. И вспоминал моего врага.
Я рыбу добыл для кишок с чешуей. Я рыбу добыл — крепок рыбий клей. Ладно я склеил свою кибить. А сверху тонкого корня нить. Так не разойдется, сказал я, да. И вспоминал моего врага.
Оленя добыл я ради спины, Оленя добыл — сухожилья сильны. Оклеил снаружи я жилой кибить. Сушить, снова клеить, и снова сушить. Так будет гибко, смеялся я, да. И вспоминал моего врага.
Я тура добыл, был он очень здоров. Я тура добыл ради полых рогов. Усилил внутри мягким рогом кибить. Чтоб прочность и гибкость соединить. Красиво и прочно, думал я, да. И вспоминал моего врага.
С березы кору аккуратно снимал С березы кору я водой пропитал. Оклеил дугу я округ берестой. Оклеил, чтоб шов был под тетивой. Сказал, и луку кора нужна, да. И вспоминал моего врага.
Сплетал я жильные нити шнуром, Сплетал и скручивал их потом, Плотнил жилы я и полировал, Сквозь чурку в отверстие их пропускал. Добра тетива, я подумал, да. И вспоминал моего врага.
Острым ножом я планку строгал. Острым ножом древко я вырезал. Выемку сделал с глубоким дном, Чтоб черешок вошел с винтом. Ровное древко, был рад я, да. И вспоминал моего врага.
За плату кузнец-харалуг помогал. За плату я сам наконечник ковал. Трехгранный острый блестит металл. Напильником долго его изощрял. Хвалил изумленный кузнец меня, да. А я вспоминал моего врага.
Ради перьев добыл я орла. Ради маховых, с края крыла. Клеил к древку и нитью крепил. Чтобы в стреле дух орлиный жил. Попробовал, точная вышла, да. И вспоминал моего врага.
Гадюку в степи по весне я добыл. Гадюки я яд с зубов нацедил. Высушивал яд и думал я, Отведай змей сам, как жалит змея. Язык твой змеиный, вот яд тебе, да. Так я вспоминал моего врага.
До нового лета мой лук высыхал. До лета силу вбирал, а я ждал. Достал я свой лук из высохшей стружки. Достал тетиву и надел за ушки. Друзьям и врагам все лучшее, да. Проведать пойду моего врага.
Напряг плечи я, тетиву выбирая. Напряг плечи лук, себя выгибая. Ударилась о браслет тетива. Орлиная точно летит стрела… До дому шел, думал, добрый лук, да. И не вспоминал моего врага.
— О чем это они поют? — вопрошал в очередной раз Тит.
— Двое поссорились. Один другого из лука застрелил, — меланхолично отвечал Улеб.
— И?
— Чего и?
— И дальше что?
— Да ничего. Застрелил, и все.
— И они об этом столько пели?!
— Ага.
Тит замолк. По глазам его было видно, он подозревает, что многое от него утаили. В конце концов он нашел способ себя развлекать. Стоило муголам сделать краткий перерыв в пении, как Тит сам запевал, хоть и неблагозвучно, но громко и с душой. Муголы старания Тита разнообразить репертуар оценили, и когда Тит начинал горланить, замолкали.
