Валерий Большаков - Танкист №1. Бей фашистов!
– Выстрел!
Взрыв вышел очень эффектным: клубы дыма и пыли, огонь, снопы искр – и ломаные «Цундапы» во все стороны, да мотоциклисты кувырком.
У немцев началась паника, они совершенно не понимали, что происходит и как это что-то вообще может происходить.
Сперва эфир переполнили истерические вопли о контратаке русских, потом, когда танкистам популярно объяснили, что противник не покидал своих позиций, «панцерзольдатен» из 11-го полка открыли огонь.
Стреляли даже по оврагу, откуда могли подкрасться коварные «унтерменши». Осколочные прошивали дубравы и рвались, сбивая ветки. Именно осколочные, поскольку фрицам даже в голову не могло прийти, что их расстреливают танки.
– Фрол! В серединку им добавь! Вон, вроде бортом разворачивается!
– Понял! Бронебойный!
– Готово!
– Выстрел!
«Четверка», которая «вроде бы разворачивалась бортом» посреди колонны, нацеливалась на ту дубовую рощу, где засели Капотов с Матросовым.
Пушка Pz.IV выпалила, а в следующий момент 85-миллиметровый снаряд проломил немецкому танку борт и поднял башню на столбе пламени. Та плавно перевернулась в воздухе и уткнулась в землю орудием. Секунду продержалась в неустойчивом равновесии и рухнула.
Жуков, Капотов и Матросов, не сговариваясь, выдали залп. В итоге загорелось еще два танка.
После этого уже ни о каком сопротивлении речи не шло. Немцы спешно покидали даже целые, не подбитые еще танки. Они оборачивались на бегу, словно желая убедиться в правильности своего поступка, и чесали дальше – верный они избрали путь!
Ибо их машины гвоздила незримая сила, и спасенья за броней не было.
– Все, Фрол, заканчивай. Пора!
Осмотрев местность – восемнадцать подбитых танков! – Репнин передал по рации одно-единственное слово:
– Минус!
Пора, дескать, сваливать.
На виду у всех из дубняка выбрались «тридцатьчетверки» Николая и Михи, но видеть их было некому – танковую роту они уничтожили[33].
Репнин облизал пересохшие губы. Все шло как надо, по часам и минутам. Вроде бы он все учел, даже время реагирования немцев. Вскоре к перекрестку пожалует весь 11-й танковый полк и целая куча «панцергренадеров».
Тогда им точно не уйти: взвод – слишком малая единица против полка, а на продвинутость «Т-34Т» надеяться не стоит, немецкие «четверки» их все равно уделают. Не в лоб засветят, так в зад саданут.
Ага, проснулись!
За оврагом поднималось облако пыли – это генерал-лейтенант Эрхард Раус, командующий 6-й дивизией, слал танки, преисполненный благородного гнева: русские и в самом деле варвары и азиаты, они и знать не знают, ведать не ведают о рыцарском поведении на войне!
Коварно подкрадываться… Бить исподтишка, из засады…
Воистину неполноценная раса!
А «унтерменши» потихоньку отходили, скрываясь под сенью заранее облюбованной чащи. Дальше идти нельзя, обязательно нарвешься на ретивых фрицев.
Они и этот дубняк прочешут, если им дать время.
Время, время! Пора уж – с запада на перекресток вырывались танки, воинственно поводя орудиями: где эти азиаты?
С юга пожаловали пять или шесть грузовиков, набитых мотострелками, полугусеничные «Ганомаги» и «горбатые» шестиколесные «Магирусы». Вся эта техника каталась взад-вперед, пулеметы постреливали по рощам, пехота дружно покидала «Опели», а танки перекрывали отход неведомым артиллеристам, выбившим роту «панцервагенов».
Похоже, что немецкое командование реально склонялось к тому, что утреннюю атаку устроили русские минометчики. Ну, не танки же проникли к ним в тыл!
– Ну же… – цедил Репнин. – Ну…
И в этот самый момент земля на перекрестке поднялась черным столбом, да с проблесками огня, да с дымком – это заработала тяжелая гаубичная бригада.
Тридцать две 152-миллиметровые гаубицы мочили гитлеровцев, метая сорокакилограммовые снаряды то ли за десять, то ли за двенадцать километров. Из-за горизонта.
Тяжелые фугасы сметали живую силу, как веник – дохлых тараканов. Когда снаряд попадал в грузовик, машина разлеталась на куски, изредка оставалась одна рама, да и та порядком искореженная.
Репнин тут же стал «подрабатывать» корректировщиком артогня, припомнив метод «последовательного контроля по сторонам света». Он часто использовался и в Афгане, и в Чечне.
Метод простейший: отклонения разрывов от цели в метрах (на глазок) относительно центра цели по сторонам света север-юг, запад-восток сообщались на огневую позицию, и там вводились корректуры.
– Я – Зверобой! Вызываю Огневика!
– Огневик на связи!
– Десять метров южнее! Там танки! Пятнадцать метров восточнее – живая сила, с полроты!
– Принял, Зверобой!
Три или четыре фугаса долетели, выпущенные без корректировки, а затем гаубицы донесли бронебойные снаряды. Лишь один из них ударил мимо, да и то порвал «четверке» гусеницу, а остальные пять угодили либо в башню, либо в двигун.
Падая сверху, они легко пробивали более слабую броню и разносили все, оставляя горелые корпуса, годные лишь на переплавку.
Пара фугасов, угодившая по залегшей пехоте, мало кого оставила в живых.
А снаряды все падали и падали.
– Огневик! Метров на четыреста к западу!
И снаряды долетели, накрывая деревню, где суетились бойцы 41-го противотанкового батальона и 298-го зенитно-артиллерийского дивизиона.
Прах к праху.
– Все, отходим! Минус, минус!
Кутерьма стояла такая, что чудилось – перейди в контратаку весь Воронежский фронт, немцы этого не заметят.
Заметили! Но поздно.
Третьим номером программы стал налет штурмовиков и бомбовозов – сначала прошли двухмоторные «Пе-2», за ними «Ил-2». И «пешек», и «горбатых» сопровождала большая группа «лавочек» – «Ла-5».
Пока «Пе-2», основательные и неторопливые, выстраивались, по очереди пикируя и сваливая бомбы, «Ил-2» носились на бреющем, как ангелы смерти, закидывая немецкие танки ПТАБами[34].
При этом зенитки фрицевские помалкивали – видать, гаубицы «Огневика» их здорово «причесали». Около эскадрильи «Мессершмиттов» вступилось-таки за своих, но «Ла-5» были достойным противником – за каждую сбитую «лавку» сгорали два «худых».
Зона поражения все ширилась, охватывая уже пару километров вдоль линии фронта, и Геша не стал торопиться, почти уверенный в том, что Катуков счел-таки его рейд удачным.
Настолько удачным, что можно было идти на прорыв всем танковым корпусом, поддержанным частями 40-й армии.
– Наши! – заорал Фролов, вдавливая лицо в нарамник. – Ура-а!
– Ура-а! – подхватил Борзых, не забывая потчевать набегавших фашистов из пулемета.
Было похоже, что бежали те, кто бросил окопы. За ними по пятам неслись «тридцатьчетверки» и «КВ». Точно, наши!
– Эй, Лёня! Ты не разгоняйся особо, а то мимо проскочишь.
– Товарищ комбат! Их только досюда, дальше вы сами!
– Ха-ха-ха! – разнеслось в прямом эфире.
* * *К вечеру линия фронта на участке, занятом 1-м танковым корпусом, прогнулась к западу где на десять, где на все пятнадцать километров. Ночной рейд удался.
Из воспоминаний С. Ария:
«…После энергичного мата с саперами и угроз расстрелять комбат привел откуда-то местного деда, взявшегося указать брод. Усадив деда на свой «Виллис» и разъяснив мне всю меру ответственности как головного, комбат велел нам следовать за ним.
– Не особо разгоняйся, но и не отставай, – предупредил он.
– Если что не так, я тебе фонариком посигналю.
И мы двинулись вдоль реки, пока окончательно не стемнело. Фар у нас не осталось с первого боя, а даже если бы они и были – светить опасно из-за авиации немцев. Вот так, в темноте, слегка разбавленной рассеянным лунным светом, не видя дороги, я тянулся за прыгающим синим огоньком командирского «козлика». Колонна шла за мной.
Так проехали километров с десять. Как стало известно позже, комбат попросту проскочил мосток через овраг, не остановившись и не просигналив. Мой танк подлетел к нему на изрядной скорости – и мосток рухнул как подкошенный. Танк с ходу ударился лобовой броней в скат оврага, перевернулся и кверху лапами сполз на дно.
Оглушенный ударом, я обнаружил себя погребенным под грудой выпавших из «чемоданов» 76-миллиметровых снарядов, вперемешку с пулеметными дисками, инструментами, консервами, трофейными продуктами, пилой, топором и прочим танковым имуществом. Тонкими струйками сверху лилась кислота из перевернутых аккумуляторов. Все освещалось зеленым зловещим светом сигнальной лампочки.
Сам я был цел, но изрядно помят. Первая мысль – я раздавил экипаж. Дело в том, что на марше экипаж, как правило, сидит не в утробе машины, а на трансмиссии – на теплом месте позади башни, укрывшись брезентом. Однако оказалось, что все живы, – их швырнуло при перевороте, как из катапульты, вперед на землю. Теперь командир, лейтенант Куц, кричал откуда-то снаружи:
