Валерий Большаков - Танкист №1. Бей фашистов!

Валерий Большаков

Танкист № 1. Бей фашистов!

© Большаков В. П., 2016

© ООО «Издательство «Яуза», 2016

© ООО «Издательство «Эксмо», 2016

Глава 1. В тылу врага

Украина, Киев. Сентябрь 2014 года

– Падлюка кацапська!

Лезвие «финки» мелькнуло мимо глаз Геши Репнина, и здоровенный бандеровец в камуфляже, грязный, потный, вонючий, развернулся махом, открывая правый бок.

Геннадий тут же двинул кулаком, «пробивая» вражине печенку. Добавил носком ботинка в колено, заваливая бандерлога.

– Заполучи, фашня!

Но были еще двое – один метался впереди, кроя «москаля» матом с безопасной дистанции, а вот другой как-то извернулся, заходя со спины и локтем охватывая Репнина за шею.

– Сдохни, вата!

Геша саданул его локтем по ребрам и той же рукой ударил за плечо, попадая в нос обратной стороной кулака. Этого хватило, чтобы освободиться, развернуться и врезать от души по небритой роже. Нокаут.

А матерщинник-то засуетился, задергался, потащил из кармана… Что у него там?..

Приглядываться Геннадий не стал, не до того было. В два прыжка одолев метры, отделявшие его от любителя нецензурщины, он с разбегу заехал тому ногой по мотне. Выкрутил руку, синюю от татушек, и отобрал пистолет. Травмат? Как же… «Вальтер, «П-38».

Сунув трофей за пояс, Репнин отшагнул, наблюдая за полем боя.

Враг повержен, шипит от боли и ругается. Шепотом.

– Контрольные бы вам всем, – процедил Геша.

– Ни! Ни! – проскулил хозяин финского ножа, елозя, как личинка в дерьме.

– С-суки…

Репнин развернулся и скрылся за углом пятиэтажки – жилого дома, где на балконах сохло белье, а окна до самой крыши были заделаны разномастными решетками. Тюрьма со всеми удобствами.

Перебежав улицу, Геннадий пошел дворами, пока не выбрался к скверу. Репнин уже вполне успокоился, да и что такого особенного случилось? По спальным районам Киева гопники ходили толпами, тормозили людей и вымогали деньги на революцию. С женщин снимали серьги, мужиков лишали наличности. Революционный держали шаг…

Геша взглядом мазнул по облезлой стене с размашистым граффити: свастика, автомат Калашникова и вопрос в стиле «гидности»: «Каждой хате автомат. А у тэбэ?»

Репнин поморщился. Еще весной приметы обыкновенного фашизма кололи глаз, царапали душу, вызывая боль своим окаянством, а теперь… А теперь он привык.

Вон, в запущенном скверике – клумбы из покрышек от «КрАЗа». На одной из них, взявшись за руки, прыгали два отрока и пара отрочиц, выпевая: «Хто не скаче, той – москаль!»

Геша усмехнулся. Бытие определяет сознание.

Лично ему хватило месяца, чтобы притерпеться к жизни в фашистском царстве-государстве. Адаптировался.

Запущенный скверик вывел к базарчику – с кривых столиков и занозистых ящиков торговали салом, книгами, хрусталем, утюгами, вязаными салфетками и носками, чищеными орехами и ношеными костюмами. Продавцы – бабы в платках и толстые мужики в вышиванках – представляли тот же колоритный типаж, что и лет девяносто назад, при Петлюре. И разговоры они вели те же:

– Да, б…, я сам на Донбасс поеду им ухи резать! – кипятился заросший селюк. – Я их стрелять, б…, лично буду, кацапов-предателей!

– На ножи ватников! – сурово рубанул его сосед.

Молодой хлопец с чубом негромко говорил покупателю с выстриженными висками:

– …Добробатовцев х…т под Донецком. Какая, в п…, война? Да на х… она кому нужна? Я никуда не собираюсь.

– Пра-ально! А повестки пусть в жопу себе засунут!

Тетка в шапочке с козырьком из синтетики сделала обоим замечание:

– Як же ж вам нэ соромно у цэнтри Кыива размолвляты российскою мовою?

– У москалей мова быдляча! – визгливо рассмеялась густо накрашенная девица.

Парень с чубом вызверился на нее, да с матюгами, но дивчина попалась горластая – отгавкалась…

Геша шагал, словно разведчик в тылу врага, – таясь ото всех, растворяясь в толпе. Камуфляж, что ладно сидел на нем, не бросался в глаза – чуть ли не половина мужского населения Киева щеголяла в «пятне» разной степени бэушности. И солдат полно – бритая пацанва, кандидаты в каратели.

«Слава Украини! Героям слава!»

Репнин притормозил у витрины, за которой висело большое зеркало – отразился молодой мужчина, невысокий, широкий в плечах и узкий в бедрах. Голова была обрита наголо – лет пять назад Геннадий еще зачесывал волосы. Зачесывал, пока не обнаружил, что лоб становится все выше и выше. Короче, залысины пошли.

Дожидаться плеши не стал – остригся «под Котовского» и засверкал голой башкой. Экономия, однако, – расчески ни к чему, да и в шампунях нужда отпала. Руки моешь – тут же и голову обтер. Вот и вся гигиена.

За витриной висел плакат: «Не купуй российскэ!»

П-патриоты майданутые…

Репнин припомнил, как обрадовался однажды летом, натолкнувшись в одном из дворов на следы старой, полузабытой жизни – качельки, бабушки с колясками, ленивый кот на лавке вылизывает свое хозяйство… Классика!

Через неделю ревнители «гидности» выкрасили в цвета петлюровского флага и лавки, и качельки…

Геннадий поморщился, шагая вдоль желто-голубого забора, мимо «жовто-блакитных» столбов и урн. Даже стволы деревьев были не побелены, а вымазаны державным колером.

Это уже не благоустройство, это диагноз.

Заиграл телефон, и Репнин поспешно вытащил свою старенькую «Нокию». Звонил, однако, не дед, и Геша сразу насторожился: у него была симка от тутошней «Киевстар», и никому, кроме старого, он номера не давал.

– Алё?

– Привет! Не узнал?

– Жека, ты? А как…

Женька довольно хохотнул:

– Я с Донбасса звоню, понял? А как вычислил… Хе-хе… Военная тайна! Слушай, я чего звоню. Тут танкистов ценят, понял? Укропы, когда драпали, кучу техники бросили, а сажать на нее некого. Так что… Намек понял?

– Да понял, понял. Только… Не могу я сейчас, Жека. Я тут в самом логове врага. Дед болеет, понимаешь? А помочь больше некому. Лекарства контрабандой тащу, да и сам, как лазутчик, через границу шастаю. А скоро холода. Буржуйку я поставил, дровами запасаюсь. А если опять погром?

– Как все запущенно… – вздохнул Женька и добавил витиеватой нецензурщины.

– Не то слово! Если бы я не постригся, шапку носить не смог – волосы бы дыбом стояли. Зигуют все! Вчера, вон, маршировали правосеки. Знаешь, какая у них запевка? «Зиг хайль! Рудольф Гесс! Гитлерюгенд СС!»

– Дурдом… Ну, ладно. Если что, найдешь меня. Пока!

– Пока…

Геша сунул сотовый в карман и вздохнул. Привет с родины…

Гешин дед проживал в старенькой высотке, балконы которой были заставлены «тарелками» антенн – те самые «укропы», что орали на улицах «Слава Украине!», дома смотрели «Первый», «Россию» и прочие запрещенные каналы.

Хлябавшие двери подъезда были заклеены объявлениями о сборе средств помощи бойцам АТО – у жильцов выпрашивали белье, обувку, стиральный порошок, зубную пасту, минералку – и далее по списку.

Из подъезда как раз выходил явный западенец в кожухе. Прикладывая к уху сотовый, он бурчал:

– Ты мене чуешь чи ни?

Пройдя тамбур, Репнин скривился – из мокрого угла под лестницей воняло мочой. Наверняка этот чертов гуцул отметился.

Вернуть – и ткнуть носом? Геннадий заколебался, но махнул рукой – не стоит привлекать внимание, «явочную квартиру» засвечивать…

Поднимаясь (лифт, само собой, не работал), Репнин перебирал в памяти дорогие ему моменты – тут все располагало к неспешным воспоминаниям. Дом не ремонтировался десятки лет, и весь «культурный слой» оставался нетронутым – имена, вырезанные на перилах; дверь тридцатой квартиры, отделанная досточками от ящиков из-под апельсинов; кафель, плафоны, облезлая краска…

Когда Гена-первоклашка приезжал к деду на каникулы, все тут выглядело точно так же. Тогда еще жива была баба Аня…

Родителей Репнин помнил плохо. Папа с мамой погибли, когда он перешел в шестой класс. Пришлось переводиться в киевскую школу…

Нет, с дедом ему было хорошо. Просто… Паршиво было. Погано. Пусто и холодно. Но даже со смертью свыкаешься.

Когда дед с бабой сообщили о гибели родных, Генка кричал: «Неправда! Я вам не верю!» Плакал, и баба Аня плакала, а дед сидел, сгорбившись, и бубнил: «Вот, так оно и бывает… Так и бывает…»

Иногда у Геши мелькали «крамольные» мыслишки – о том, что все тогда к лучшему вышло. Неизвестно, что с ним стало бы при живых родителях, а дед его живо наставил на путь истинный.

Не сказать, что старый был строг, нет. Он и говорил-то редко, но уж если скажет, то по делу, да так, что взовьешься.

Дед всю войну оттрубил – начал мехводом на «тридцатьчетверке», а закончил командиром танковой роты. До Берлина дошел, на рейхстаге отметился.