Беззаветные охотники (СИ) - Greko
— Да. Ограничился короткой строчкой. Что она удостоила меня двумя танцами. Что она пляшет очень мило.
«Вот его заклинило на слове „мило“. Когда женщина некрасива, только и остается, что указывать: она вызывает умиление», — похихикал я про себя. Следующие слова наследника смыли с меня благодушие, как проливным дождем.
— Я, кажется, влюблен в королеву, и она разделяет мои чувства.
Юрьевич закашлялся. Достал платок и отер большой с залысинами лоб.
— Ваше высочество. Признаться — неожиданно. Дайте мне пару дней на размышления.
Цесаревич будто его и не слышал. Он витал в облаках, не замечая, как капает на блюдце с ложки желток от яйца всмятку.
— Сегодня нас ждет банкет в London Tavern, организованный русской торговой компанией[3]. Ожидается премьер-министр лорд Мельбурн, — напомнил я нашу программу.
Оба не обратили внимания на мои слова.
… Большой зал с коринфскими колоннами в здании на улице Бишопс-гейт вмещал в себя 355 гостей. Из-за их наплыва я чувствовал себя не в своей тарелке. Взял с собой Бахадура на всякий пожарный. Ждал какой-нибудь неприятности, и предчувствия меня не подвели. Когда карета с Цесаревичем приблизилась ко входу в трехэтажную таверну из толпы зевак выскочил какой-то мараз с плакатом в руке. На нем было написано: «Принадлежать России есть истинное несчастье!»[4] Он стал размахивать им, что-то выкрикивая.
Я подмигнул Бахадуру.
— Под локотки — и за угол! Без шума, пыли и — главное — без крови!
Алжирцу дважды повторять не пришлось. Мы выскочили из коляски, на которой ехали за каретой. Подскочили к протестанту. Схватили его под руки и фактически занесли в ближайшую подворотню. Схваченный болтал ногами в воздухе и не имел ни одного шанса вырваться.
— Пся крев! Что вы себе позволяете⁈ Здесь свободная страна!
— Поляк? — уточнил я.
— Москаль! — выплюнул он.
— Нет, я грек! Ошибочка вышла, господин хороший!
— Немедленно меня отпустите!
— А то что? Папе римскому пожалуешься?
Поляк разразился потоком ругательств.
— Что случилось⁈ — в переулок ворвался запыхавшийся Гудсон.
— Мешал Его Императорскому Высочеству пройти в Лондон Таверн.
Я вырвал из рук поляка плакат и огрел его по голове.
— Правильно! — неожиданно поддержал меня Джемс. Он заорал на поляка. — Вам что было сказано⁈ Сидеть и не высовываться! Кто поручил? Чарторыйский?
Протестант испуганно втянул голову в плечи. Я вздохнул: «Эх, сюда бы автозак или демократизатор на худой конец!»
— Как мы с ним поступим, господин Гудсон?
— Накостыляем по шее и отпустим!
— Есть вариант лучше! Бахадур, разверни его лицом к улице.
Алжирец дернул поляка так, что он еле устоял на ногах. Я с наслаждением влепил ему поджопник. Получилось четко. Мой напарник считал мои намерения и отпустил руку поляка в тот момент, когда моя нога встретилась с его задом. Протестант улетел вперед и шлепнулся в уличную грязь.
— Идемте, мистер Гудсон. Я не хочу пропустить речь Цесаревича!
— После вас, дорогой мистер Варваци!
Мы вошли в зал как раз вовремя. Александр по-английски произносил ответный тост:
— С удовольствием пользуюсь настоящим случаем, чтобы гласно заявить, как тронут я приемом, оказанным мне в этой благородной стране не только королевой и министрами ее величества, но также — смею сказать без аффектации, но с гордостью — каждым англичанином в отдельности. Никогда, никогда, это не изгладится из моей памяти. Прошу дозволения предложить тост за преуспеяние русской торговой компании и за здоровье всех ее членов и, сверх того, за продолжение дружбы между Великобританией и Россией!
Зал встретил его слова овацией. Слово для ответного тоста тут же взял лорд Мельбурн. Понеслось то, что англичане прозвали «обществом взаимного восхищения».
Премьер-министр, холеный породистый мужчина из тех, кто умеет красиво стареть, поставил свой бокал на стол. Внимательно оглядел зал, отмечая реакцию каждого.
Мне показалось или нет? Когда его глаза встретились с моими, он мне подмигнул. Что бы это значило, черт побери⁈
[1] Ракеты Конгрива конструкции русского инженера-артиллериста А. Д. Засядько успешно применялись в ходе русско-турецкой войны 1828–1829 гг. Засядько разработал одиночные и шестизарядные пусковые системы. Одиночная — наиболее распространенная — представляла собой вертикальный тонкий брус на крестовине, к которому крепилась 2, 2.5 и 4-дюймовые фугасные, зажигательные и осветительные ракеты. Дальность — 1.6–2.7 км. Эффективно применялись против скоплений противника, а также по складам. Во время дождя были практически бесполезны, потому что гасли.
[2] Как ни странно это звучит, но тактика перекатных цепей применялась на Кавказской войне. Ее создателем, что, впрочем, не доказано, называли И. М. Лабынцова. «Вечная» война с горцами способствовала разработке сложных тактических приёмов, неизвестных остальной армии Российской империи, остававшейся закостенелой, все более отстающей от современных требований, что и доказала Крымская война (6 патронов в год для обучения стрельбе!). Справедливости ради заметим, что соединения Отдельного Кавказского корпуса, переброшенные в Крым, также столкнулись с неизвестными им способами ведения боевых действий и особо не выделялись на общем фоне. Опять же справедливости ради добавим: наибольших успехов в этой войне Россия добилась на кавказском фронте, а взятие Карса помогло избежать куда более унизительных условий мира, чем планировали союзники.
[3] Знаменитое, но не сохранившееся место, где часто устраивали разные сборища. На одном, к примеру, был решен вопрос о ширине ж/д колеи. Тем, кому довелось ждать, пока в Бресте поменяют колеса, можно помянуть Лондонскую таверну недобрым словом.
[4] Издевка над знаменитой фразой Николая I из его речи, произнесенной в Варшаве в 1836: «Поверьте мне, господа, принадлежать России и пользоваться ее покровительством есть истинное счастье». Поляки, особенно, эмиграция, не забывшие о кровавых событиях 1830−31 гг. и о тысячах сосланных на Кавказ, восприняли эти слова как оскорбление.
Глава 12
Вася. Дорога на Ахульго, первая половина июня 1839 года.
Победа!
Граббе не мог прийти в себя от переполнявшего его восторга. Столь невероятным ему казался успех, что он никак не мог подобрать нужные слова для реляции военному министру. Утром в день штурма казалось, что все висит на тоненькой ниточке, а следующий рассвет подарил ему зрелище покоренного аула. Он обсуждал со своими полковниками — настоящими героями приступа, — как ловчее подчеркнуть достигнутые результаты.
— Мы грудью пробили стены крепости, не имея по сути поддержки артиллерии. Боя этого никогда не забудут в горах. Нет, не так. Лучше: результаты решительны, скопища рассеяны по всем направлениям. Партии Шамиля нанесен конечный удар.
— Тридцать первое мая будет вписано золотыми буквами в книгу славы русского оружия. Подобный бой уже не возобновится. Достаточно уже того, что доверие горцев к Шамилю исчезло бесповоротно, — подсказал Пулло.
— Страх будет препятствовать общему соединению племен Дагестана, — предложил свою версию Лабынцов.
— Для вас, господин полковник, — обратился к нему Граббе, — я уже попросил золотую шпагу с бриллиантами за теренгульское дело. Ныне же, господа, я буду просить для вас генеральские эполеты!
Полковники возбужденно переглянулись. Какой полковник не мечтает стать генералом! Особенно волновался Александр Павлович. Для него высокая награда станет спасительным выходом из миатлинского дела. Все шишки достанутся Крюкову, ибо победителей не судят.
— Вас непременно пожалуют генерал-адъютантом! — подхалимски предсказал Пулло.
— И вот еще что, — добавил генерал. — Составляйте списки отличившихся. Не менее шестидесяти крестов надеюсь раздать!
Бодрый оптимизм генерала, простительный лишь отчасти, самоуверенность и несбыточные надежды мало соответствовали текущей ситуации. Ни о каком «конечном ударе» и речи не было. Да, горцы оставили две тысячи тел на развалинах Аргвани. Да, погибли многие верные сподвижники Шамиля. Да, в сердцах многих дагестанцев поселился страх. Но не настолько сильный, чтобы они сложили оружие и предали идею газавата. Не настолько суеверный, чтобы они отшатнулись от Шамиля. Напротив, у многих гибель Аргвани вызвала ярость и желание мстить. Пройдет совсем немного времени, и Граббе в этом убедится.
