Беззаветные охотники (СИ) - Greko
Особую трудность представляли башни. Чтобы выкурить из них защитников, приходилось звать саперов. Они под пулями выдалбливали у основания дыру и закладывали мину в железном ящике. Взрывали. Некоторые башни рассыпались, хороня защитников под обломками.
Лабынцов — тот самый Лабынцов, который жил одним лишь боем! — отправил Граббе донесение: «Невозможен приступ аула каменного и сильно занятого, особливо без артиллерии».
— Передайте на словах полковнику, — резко ответил генерал посланцу полковника, с тревогой наблюдая, как с гор спускаются все новые и новые горцы, атакующие войска прикрытия. — Вот мой приказ: «Последние силы последнего человека. Начинай!»
Старые солдаты, помнившие походы Вельяминова в Чечню, ворчали на Граббе:
— Не знает генерал горной войны!
Делать нечего, пришлось обходиться подручными средствами. Штыками расковыривали дыру в плоской крыше. Подоспевшие гренадеры передавали гранаты. Егеря поджигали трубки, сорвав пластырь. Бросали вниз. Васиной группе — из грозненских знакомых 2-го батальона, к которым он попросился — не повезло. В дымовую трубу швырнули одну за другой две гранаты. Раздались взрывы, повалил дым. После — гранаты почему-то не лопались. Потом выяснилось, что лезгины, оборонявшиеся в сакле, садились задом на горящую трубку и так тушили. Отчаянные! Пришлось высаживать прикладами дверь и биться в тесной комнате. Если бы не Миловский кинжал, туго бы пришлось. Многих потеряли из тех, кто решился на свой страх и риск забираться в дома.
День уже клонился к ночи, а битва не утихала. Улицы были завалены трупами. Страшно и мучительно гибли защитники в огне. Иногда распахивалась дверь, и из горящего дома выскакивал человек в дымящейся одежде. Кидался с шашкой на солдат, поражаемый выстрелами в упор. Разваливались погибшие в пожаре сакли. Рушились камни, взметались ввысь искры и пыль. Выползали люди — оглохшие, с воспаленными глазами, отравленные дымом и покрытые кровью. Кто-то, израненный, сдавался в плен. Таких относили на перевязку. Остальных добивали штыками.
Началась «грабилка». Солдаты обирали трупы и тащили из уцелевших домов всякую всячину — часто совершенно бесполезную, вроде большой деревянной лохани.
— На кой черт ты ее тащишь⁈ — изумился Вася.
— На базаре продам, — огрызнулся егерь, тараща ошалевшие глаза. «Базаром» прозывался импровизированный рынок, на котором после боя солдаты скидывали по дешевке маркитантам и обер-офицерам свою добычу.
— Людей только насмешишь, — припечатал Милов, пряча во внутренний кармашек сапога, как было принято у солдат, намарадеренные абазы.
Угрызений совести он не испытывал: что с бою взято — то свято. Вернется в казачью станицу, погуляет от души!
Егерь чертыхнулся и с размаху расколотил лохань.
— Вот это дело! — одобрил унтер. — Бой еще не закончен, а ты на постирушку собрался.
К вечеру значительная часть Аргвани еще оставалась в руках мюридов. Центром обороны стала многоярусная башня в восточной части аула. Ничто не брало ее защитников. С превеликим трудом втащили в аул четыре орудия. Разместили их на крышах, чтобы пробить бреши. Горцы не сдавались. Они ждали ночи, чтобы тайными тропами покинуть селение.
Граббе приказал окружить плотнее аул, особенно, дома, где еще сопротивлялись защитники. В темноте бой вспыхнул с новой силой. Мюриды пошли на прорыв. Кто-то падал в пропасть, кто-то полег на месте, нарвавшись на секреты. Но многие ускользнули. Шамиля не нашли. Лишь захватили его булаву и два значка с надписями из Корана.
К рассвету сражение стихло. Простоявшие на окружающих горах андийцы удалились. Граббе записал в своем дневнике: «Исполинский бой. Совершенный успех». Отчасти он был прав. Потери, вопреки ожиданиям, оказались невелики. Убиты один штаб-офицер и пятеро обер-офицеров, унтеров — 21, рядовых — 113. Ранены генерал, 2 штаб-офицера, 21 обер-офицер, 57 унтеров и музыкантов, 418 рядовых.
Непролазные леса. Непреодолимое ущелье. Невозможный спуск. Неприступная твердыня. Все эти выражения с «не» были, в случае с русским солдатом на Кавказе, всего лишь гиперболой, призванной подчеркнуть мощь его усилий. Чеченский отряд уже знал, что его ждет новое испытание. Еще более сложное. Сложнее всего того, что было совершено. Крепость Ахульго.
Коста. Лондон, середина мая по н. ст. 1839 года.
Ночью я, конечно, не удержался. С жаром все выложил Тамаре. Ожидал охов и ахов. Моя грузинка на восклицания не расщедрилась. Взглядом охолонила меня. Я знал этот её взгляд. Такой, который отправляет тебя из натопленной парной в ледяную прорубь.
— Что? — пыл и жар, с которым я рассказывал ей про мою догадку, уже исчез.
Тамара покачала головой.
— Что???!!! — я уже кричал.
— Сам не догадываешься?
— Я дурак, знаю! Ты это хотела сказать, судя по тому, как смотришь на меня.
— Да.
— Почему?
Тамара опять вздохнула.
— Как ты меня называешь часто в таких случаях? — начала допрос.
Я задумался.
— Ну, любя и поражаясь твоей проницательности… — предварил на всякий случай. — Ну, чаще всего — «заразой»!
— Да! — кивнула Тамара. — Еще, уверена, думаешь про себя, мол, вот змея! Так?
— Да, — я не стал отнекиваться. — И при чём тут наши отношения?
— При том, дорогой мой муж, что ваша Виктория змея и зараза похлеще моего!
— Тамара!
— Вы, мужчины, наивные. Вами вертеть легче легкого, — Тамара проводила ликбез. — Стоит нам чуть открыть рот, изобразить восхищенный взгляд… Смеяться над вашими плоскими шутками. Все время вам поддакивать… Говорить о том, какие вы умные, смелые… И все! Вы в ловушке! Перестаете соображать! Верите во все, что мы вам говорим! И уже не понимаете того, что на вас уже надет ошейник, а поводок в наших руках!
— Тамара!
— Что не так? — Тамара усмехнулась. — Или я, девушка, выросшая в Грузии, ошибаюсь?
— Нет. Это и так. И не так.
— И почему — не так?
— Ну потому что есть и настоящая любовь! Как у меня с тобой, например.
— Да, есть. Конечно! Иначе бы мир уже давно опустел. И это счастье, что у нас с тобой именно так. Но не у Виктории и Александра.
— Почему ты им отказываешь в таком же счастье⁈
— Потому что я чувствую её. Вижу насквозь. Она фальшивит.
— Зачем ей это нужно?
— А почему бы и нет? — Тамара усмехнулась. — Он же не захудалый абхазский князек. Он — наследник самого большого престола в мире. Отчего же такого жирного зайца в силки не поймать? Она — девушка в поиске жениха! Все так говорят.
— Том, ну… Это ты уже совсем.
— Нет. В самый раз. — Тамара покачала головой. — Вот скажи мне… Вы же там вдвоём стояли с англичанином?
— С Гудсоном.
— Да. Судя по твоим словам, ты ошалел, когда понял, что там в ложе «зарождается любовь»! — Тома не преминула передразнить меня. — Я так и представляю, как ты посмотрел на Гудсона.
Тут Тамара опять меня спародировала, как она это умела: изобразила отвисшую челюсть и придурковатый вид.
— Тамара!
— Что, не так?
— Ну, почти. К чему ты опять?
— А как он на тебя посмотрел?
Я напрягся.
— Он улыбнулся.
— И что за улыбка была? Только честно.
— Довольная. С неким превосходством, — вспомнив Гудсона, вынужден был это признать.
— Да, — спокойно констатировала моя блестящая жена. — Потому что он, в отличие от тебя, на все эти её вздохи, смех, ручки к прическе не купился. Он понял, какую игру она ведет. А, может, и знает. Может, они все это давно решили. И теперь просто загоняют Александра в приготовленный для него ошейник.
… Кажется, Цесаревич был не прочь напялить на себя этот ошейник, настолько он был непривычно оживлен за завтраком.
— Королева меня пригласила к себе в ложу и была весьма мила ко мне.…Интересно и странно смотреть на эту маленькую королеву, которая, несмотря на то, что так мала и молода, имеет-таки свою волю.
— Вы написали отцу о своих свиданиях с королевой? — поинтересовался Юрьевич.
