Дмитрий Дивеевский - Ось земли
Булаю было тяжело видеть все это. С одной стороны необходимость превращения СССР в обороноспособную державу была понятна. В 1927 году Великобритания разорвала с СССР дипломатические отношения и стала напрямую грозить войной. На востоке во всю активизировался японец. По всему видно, что миру наступит конец. С другой стороны, та цена, которую село платило за подготовку к войне, изводила ему душу. И без того не ласковая к крестьянину, ВКП(б) становилась все злее. Теперь она напрямую заставляла делать людей то, что они не хотят.
– Собрание я соберу, но говорить Вы будете. Мне не с руки.
– Отчего же? Не одобряете линию партии?
– Не думайте обо мне плохо. Если мы не подготовимся к нападению врага, та цена, которую село сегодня платит, окажется цветочками. Но Вы уедете, а мне среди них жить. Здесь многодетные семьи имеются, которые в неурожай только с подворья и живут. Как я им в глаза смотреть буду?
– А ты их пропитанием с колхозного стола и обеспечь.
– Не привыкли они так, не умеют. Такие обычаи надо постепенно, шаг за шагом прививать. Вот увидите, не пойдет дело.
– Хватит рассуждать, собирайте сход.
Через час население поселка собралось в новом здании правления колхоза, которое представляло собой просторную бревенчатую избу с печкой-голландкой посередине. За окном стоял морозный февральский вечер. Помещение протопили, но по углам еще держался холод. Мужики расселись по скамьям, а бабы теснились у теплой печки. Слово взял Сердюков:
– Товарищи колхозники. Международное положение нашей страны заставляет нас принимать чрезвычайные хозяйственные меры. Вы все знаете, что международный империализм день изо дня точит на нас зубы и может коварно напасть. А в это время у нас нет нужных пушек и ружей, а рабочие на заводах не имеют прокорма для труда. Выход здесь только один – объединить руки и силы в коллективных хозяйствах и дать стране хлеба. Здесь каждый знает: частное подворье много хлеба не произведет. Не произведет оно и много мяса с молоком. Нужны фермы. Вот вы уже давно обобществили конную тягу. Теперь партия велит нам объединить и остальную животину.
– Всю подряд? – спросил чей-то голос.
– Да, товарищи, всю подряд. От мала до велика.
– И коров, и коз и кошек?
– Кошек можете оставить на развод, а полезную живность сведите в колхоз.
– Так у нас общих помещений нет.
– Найдете. Решения партии обсуждению не подлежат. Саботажники будут считаться кулаками и уничтожаться как класс.
– Значит, если я к примеру свою буренку не сдам, меня стрельнут? – просипел прокуренным голосом старик Коробков.
– Ликвидировать как класс – не значит стрельнуть. А экспроприировать и выслать в Сибирь.
– Чего-чего ексипировать?
– Лишить добра и отправить на мороз – подсказал старику Филька Пырин.
– Теперь уразумел. Так мы со старухой без буренки, почитай и так ексипированные будем. Только на мороз и остается.
– Предлагаю прекратить подстрекательские разговоры – прервал Коробкова Сердюков – я не уговаривать вас приехал, а привез вам распоряжение партии и правительства. В нем ясно сказано – коллективизация должна быть полной.
Народ безмолвствовал. Булай знал, что уже видавшие виды во времена «красного террора» и продразверстки, люди научились до поры до времени набрасывать платок на свой роток. До поры до времени они уполномоченного поостерегутся. А когда тот уедет, дадут себе волю.
После окончания схода Сердюков пошел ночевать к Булаю. Дети уже давно спали, а жена ждала его, читая Библию при свете керосиновой лампы. Дмитрий Степанович покрутил фитиль, сделал свет поярче, усадил гостя за стол и пошел в свои закрома добывать давно припрятанную бутылку самогона. Аннушка выставила на стол плошку отварной картошки, квашеную капусту и соленые грузди. Выпили по стопке и разговор принял тягучий, неспешный оборот. Булай раньше не был знаком с Сердюковым, которого перевели в Окоянов из Вадского райкома партии. Но он сразу понял, что это типичный выходец из работников мелких мануфактур, хорошо знающий народную жизнь, сметливый и не торопливый в решениях.
– Скажите, Прохор Петрович, как Вы теперь новую жизнь крестьянина видите? Ведь он с пеленок привык до зари вставать, скотиной своей заниматься, потом подворьем, землей… Это вся его жизнь. А мы ее отнимаем. Он нас не поймет, не поддержит.
– Согласен, Дмитрий Степанович, но что остается делать? Мы не от хорошей жизни людей через колено ломаем. Вот, оппозиция кричит: Сталин насильственную коллективизацию проводит, он враг русского народа. Таких крикунов сейчас хоть отбавляй. Хорошо, представим, что никакой коллективизации нет. Что мы имеем? Имеем простую вещь. С 1927 года сельское хозяйство начинает проседать. Почему? Во первых по тому, что наше земледелие сплошь средневековое и дает на одного работника очень малый урожай. А работников сильно поубавилось – ушли на стройки социализма. Во вторых, промышленность не в состоянии обеспечить товары народного потребления. Все наперед расписано, все обороне отдается. Нет в этом расписании обувных и одежных фабрик в нужном количестве. Что делает крестьянин? Очень просто он делает: нет у вас башмаков, так я вам зерна не продам. Вроде бы все понятно, но башмаков нет, потому что при бедном сельском хозяйстве государство не может построить дополнительных обувных фабрик. Оно не может построить, а крестьянин сокращает посевные, мол зачем мне излишки, все равно изымут. Замкнутый круг. Из него выход только один – принудительное укрупнение сельского производства. Как я уже сказал, через колено.
– Ох, велика цена, поймут ли ее люди?
– Я думаю, товарищ Сталин все правильно рассчитал. С мелкобуржуазной стихией бороться очень трудно, и село много страданий перенесет. Но, в конце концов советское село мы создадим. Другого хода нет.
– Значит, всю скотину до последней курицы обобществлять – правильный ход?
– Не испытывайте меня на верность партии, Дмитрий Степанович. Если она так решила, значит, правильный.
– А я как беспартийный Вам скажу, что сплошную коллективизацию скоро отменят. Знаете почему?
– Почему же?
– Потому что забой скота принимает массовые размеры. Есть планка, ниже которой нам нельзя опускаться, потому что без скота деревня жить не может. Забой надо срочно прекращать, а без уступок селу Вы это никак не сделаете.
– Да Вы правы, скотину забивают почем зря. На сотнинском хуторе все семь хозяйств коров зарезали, оставили только коз да овец. Страшно подумать, до какой степени народ не понимает текущий момент.
Прохор говорил с тоской в голосе. Он явно осознавал ненормальность положения и это его мучило. Однако Булай не стал углубляться в столь деликатные материи и предложил ложиться спать. Гостя уложили на топчане за печкой а Булай прилег к жене и никак не мог заснуть от тяжелых дум. Он давно чувствовал, что беда подбирается к деревне и вот, наконец, настал момент – она широко шагнула через порог.
Насилие над общинной жизнью, принудительные конфискации заработанного тяжелым трудом добра, полуголодное существование и невозможность дать детям сытую жизнь, подействуют на его товарищей удручающе. Прекратятся сельские праздники, стихнут песни. В село придет серая, угрюмая тоска выживания. Принудительная коллективизация ударит по самому главному в человеке – по желанию трудиться с легким сердцем. А значит и благополучной жизни ждать не надо. Надолго ли?
2002. Встреча с Кулишем
Работа с Кулишем шла трудно. Американец не срывал встречи, так как очевидно боялся использования компрометирующих материалов. В тоже время, он пытался утаивать информацию и саботировать задания. Булаю приходилось оказывать на него жесткий нажим, хотя это давалось ему тяжело. Каждая такая встреча изматывала его до предела.
На сей раз он встречались в Карлштайне. Маленький богемский городок со средневековым замком на горе с давних пор являлся местом притяжения туристов и был удобен для проведения встреч. Они сидели в небольшом ресторанчике, тепло натопленном изразцовой печью. За окном падал снег, на улицах царило рождественское оживление.
– Надеюсь, Ник, Вы не забыли принести флешку с пропущенной телеграммой?
– Не понял.
– На прошлой флешке не доставало одной телеграммы.
– Я принес все, что было.
– Наберитесь терпения на две минуты. Я зачитаю Вам выдержки из телеграммы, которую Вы не принесли.
Итак: «Одной из приоритетных целей резидентуры должен стать поиск компрометирующих материалов на президента Путина в период его работы в ГДР, а также о его контактах с немцами в должности чиновника мэрии Санкт-Петербурга. Помимо этого, представляют интерес немцы, знающие Путина лично и способные участвовать в создании компрометирующих материалов на него или в иных тайных акциях по данному вопросу.
Наиболее чувствительными темами компрометации являются:
