На афганской границе - Артём Март
— Настенька?
— Угу. Настенька. Подруга моя по детдому. Я ее с самого детства в обиду не давал, — лицо Васи сделалось мечтательным, глаза заблестели. — От ребятни защищал, кто пытался к ней приставать. Интересно, как она там?
Я улыбнулся.
— А где она? Работает или учится сейчас твоя Настенька?
— Как из детдома выпустились, пошла учиться. Медсестрой будет. Вот я думаю: может, когда еще увидимся?
— Ты не отвлекайся, Вась. Подшивай. Времени у нас осталось не так уж много.
Уткин вздохнул, выгнулся, хрустнув спиной. Потом снова сгорбился, опустив широкие плечи. Стал возиться с подворотничком.
— Если б не ты, я б, наверное, никогда и не понял, как это пришить.
На это я ничего не ответил. Только украдкой улыбнулся. Мне хотелось помочь Ваське. Все же он не струсил, когда мы с дембелями дрались. Кинулся на помощь, без всяких сомнения. Когда бывает такой товарищ, любую войну пережить можно. Уж я-то знаю.
В следующее мгновение мысль у меня зашли о брате. Интересно, как он там устроился? Нашел ли он себе товарищей, на которых можно положиться? Брат у меня и сам не промах. Но один в поле не воин. В результате недолгих раздумий, я решил, что устроился он хорошо. Раз уж я нормально чувствовал себя в бригаде, когда проходил срочную в ВДВ, то и он устроится.
Внезапно дверь бытовки скрипнула. Внутрь вошел сержант Бодрых в компании двоих старослужащих. Вася напрягся, бросив на них беспокойный взгляд. Я спокойно продолжал проверять, как пришлись петлицы.
Явились, не запылились. И чего не спиться? Видать, Бодрых не терпится к своему щегольскому наряду и мои часы добавить. Да и стариков я узнал. Они рубили нашу одежду за баней.
— Ну здорова, салаги. Трудитесь? — вальяжно прошел он вглубь комнаты. — Постегаете, так сказать, тонкости армейского быта?
Я не удостоил его ответа, продолжая делать свои дела. Вася только мрачно закряхтел.
— Э, слышь, — кивнул мне Бодрых, — я ваще-то к тебе обращаюсь, боец.
М-да. Я прекрасно знал, что если на афганских заставах солдатам было не до дедовщины, в учебке явление такое вполне себе сохранялось. Тут можно было запросто получить по шапке, если дедам что не так. Правда, это меня совершенно не пугало.
Еще будучи сам сержантом, гонял я всех этих дедов-умников пачками. Был ярым противником подобного рода неустанных отношений. Вот и сейчас изменять себе не собираюсь.
Да и солдаты, в большей массе меня в этом поддерживают. Есть тут тонкая грань, на что можно закрыть глаза, а чего допускать никак нельзя. Эту тонкую грань я в свое время прекрасно нащупал.
— М-да. дедовщин у вас тут цветет и пахнет, — задумчиво сказал я.
Старослужащие во главе с сержантом переглянулись.
— Какая дедовщина, ты че, запах? — Выпятил грудь один из стариков.
Я глянул на него холодным взглядом. Старослужащий даже занервничал от такой уверенности в моих глазах. Зрачки его забегали, но больше ничем он свое состояние не выдал.
— На заставах вы, я так понял, не служили, — сказал я. — Трусите, или че?
— Ты че, запах? — Брыкнулся второй, но Бодрых его остановил. — Тихо-тихо, Миха. Нам залеты сейчас не нужны. Сам знаешь.
Старослужащий повел плечами, сверля меня злым взглядом.
— Слушай, друг. Давай по-хорошему, а? — Начал сержант. — Вы тут только запахи, еще даже не духи. Потому законы солдатского братства нарушать не надо. Чревато это.
— Что-то я не помню, где в законах солдатского братства говориться, что можно отжимать у молодых солдат вещи, — ответил я совершенно буднично.
— А кто говорит, «отжимать»? — Удивился сержант. — Конечно, отжимать не надо. Мы такого подхода не разделяем и не уважаем.
С этими словами он бросил ехидные взгляды на старослужащих. Те принялись ухмыляться.
— Ну да. — сдерживая смех сказал один из стариков. — Не разделяем.
— Ну и я ж говорю! — Подтвердил сержант Бодрых. — Короче, смотри какой разговор. Мне тут дослужить осталось каких-то полгода. Через месяц перевожусь на иранскую границу. Потом пойду на гражданку. Надоела мне вся эта армия. Ну а на гражданку, сам понимаешь…
Бодрых многозначительно помолчал, приосанился и выпятил грудь.
— … надо уходить красиво. Что б все как надо. При полном параде, так сказать.
— И?
— Ну вот скажи, на кой ляд тебе такие часы тут красивые? Ты ж их через месяц уговнюкаешь. Ну или вообще сопрут. А может, разобьешь. Разве это дело? А я их сохраню до дембеля. Будут у меня храниться, что называется, в первозданном виде. К парадному кителю ох как подойдут, когда домой поеду.
Не ответив сержанту, я спокойно встал с табурета, свернул и положил на него китель.
— Но я ж не отбираю, — поторопился продолжить сержант. — Я меняюсь! Во!
Он снял с руки и показал мне обсосанные, все в царапинках часы с драным ремешком. Стекло циферблата было исцарапано до такой степени, что рассмотреть время на них — та еще задача.
— Часы крепкие! «Полет»! Я их еще с сержантской школы ношу. Ну и че? Ходят как миленькие, ни разу не подвели! Да и вид хорош! Стекло полернуть и будут как новые!
— Ну вот, полерни, — пожал я плечами. — Да так и езжай на гражданку.
— Ты, че, не понял еще, что такие котлы духу не положены⁈ — Крикнул один из старослужащих.
Я устало выдохнул.
— Тебя как зовут, Сержант? — Спросил я.
Сержант хмыкнул.
— Бодрых Григорий Сергеевич. Будем знакомы, — с явной насмешкой в голосе проговорил он.
— Ну вот и скажи, Бодрых Григорий Сергеевич, почему ты решил на иранскую границу перевестись? Боишься, что пошлют в Афган?
Глава 11
Сержанта чуть не перекосило. По роже его было видно, что он не знает, чего ему делать: злиться или стесняться своей трусости.
Старики за его спиной сконфуженно переглянулись, но один все же спохватился. Это был тот же самый, что уже рыпался на меня:
— А-ну иди сюда! Ща я тебе душу пробивать буду!
Он шагнул было вперед, я встретил его суровым взглядом, будучи наготове. Васька Уткин, забыв про подворотничок, тоже вскочил. К нему тут же метнулся второй старик.
Сержант растопырил руки, перекрывая
