Цеховик. Отрицание - Дмитрий Ромов
— Понять и простить, — хмыкаю я.
Капитан улыбается.
— Понять и простить? Это можно, конечно. Джагиров Валерий Викторович, Джага то есть, человек крайне неприятный. Сейчас он в тяжёлом состоянии находится в больнице. Боюсь, общество от него ничего доброго не получит, наоборот, будет кормить, одевать и пытаться перевоспитать, или вот, лечить, к примеру. А он отплатит чёрной неблагодарностью. Но это я так думаю. Может быть, и ты так думаешь, но есть ведь закон, правда? А вот его мы нарушать никак не имеем права.
— Не имеем, — соглашаюсь я. — Но нарушаем. Вы то есть, не я, не подумайте.
— Я? — удивляется он. — Ну ты и гусь, Брагин. Лапчатый. Это как же я закон-то нарушаю вместо тебя?
— Так я же несовершеннолетний. Так? Законных представителей не пригласили. Нет ведь? Протокола задержания нет? Тоже нет. Нарушили вы мои законные права? Конечно, нарушили. И что из этого вытекает?
— Жалоба что ли? — притворно пугается капитан.
— Жалоба и должностные взыскания. А рука у нас пролетарская, ух, какая тяжёлая. Вы, кстати, не представились. Не звать же мне вас дядей Толей. Хотя, почему нет? Разговор у нас, я вижу, принимает несколько неформальный оборот.
— Зови Анатолием Семёновичем.
— А фамилия?
Капитан качает головой:
— Артюшкин.
— Нет, ну просто, вы обо мне всё знаете, а я о вас ничего. Рассказывайте, Анатолий Семёнович, чего у вас на сердце.
— Печаль у меня на сердце, Брагин, печаль. Толковый ты парень, вон даже в процессуальных тонкостях разбираешься, а ведь пойдёшь на зону. Кстати, про нарушения УПК, я тебе так скажу. Это у тебя последствия сотряса, наверное. О чём ты вообще говоришь? Ты же не был здесь никогда. Хоть у дежурного спроси, хоть у Зарипова. Они же тебя в лицо не видели. И я тебя тоже никогда не видел. Никто тебя не задерживал и под стражей не держал. Поэтому и мать твою не вызвали. Ты чего, фантазёр? Но не переживай, когда мы делом твоим займёмся, мы всё сделаем по букве закона. Комар носу не подточит, все формальности соблюдём. Понимаешь?
Ну да, понимаю, как не понять. Ладно, дядя Толя, давай, озвучивай, чего желаешь. Можно было и без циркового представления выложить печаль свою, прямым текстом.
— В общих чертах, — говорю я.
— Ну я тебе деталей набросаю тогда. В новогоднюю ночь на тебя совершили вероломное нападение. Несовершеннолетний хулиган. Отвратительная личность. Он, кстати, твоего же возраста, ровесник. Он покушался на твою жизнь, хотя это ещё не сто процентов. Но тут появился военный, твой отец. Он заслонил тебя от смертельного удара, принял огонь на себя. Подозреваемый… да какой он подозреваемый, будем называть вещи своими именами, преступник, испугался того, что совершил. Ещё неизвестно, тебя он, может быть, только попугать хотел, понимаешь? Ты следишь за ходом мысли?
— Слежу-слежу, — киваю я.
— Так вот, — продолжает капитан. — Он ударил ножом твоего отца и испугался того, что натворил. Выпустил нож из руки, и тот упал под ноги.
— Ой-ой! — перебиваю я. — А вот тут, пожалуйста, повнимательней. Нож преступник продолжал держать в руке и предпринял попытку атаковать меня, а я уже провёл приём и…
Лукавлю, конечно, просто пытаюсь пока инициативу перехватить.
— Нет, определённо, у тебя после удара кирпичом мысли скачут. Есть же показания свидетелей. А они совершенно ясно и однозначно говорят о том, что Джага сразу после удара бросил нож на лёд, то есть, как я и сказал, просто выпустил из руки. Потом он развернулся и попытался скрыться с места преступления. Но ты ему не позволил. От лица органов я тебе скажу спасибо. Не сейчас, а потом, когда ты в присутствии матери будешь. Так вот, ты его настиг и завернул ему руку, причинив телесные повреждения. Я думаю тяжкие, но посмотрим, что скажут наши эксперты. Не забывай, что в СССР уже более года действуют чёткие правила судебно-медицинского определения тяжести телесных повреждений, так что ошибка полностью исключена. Итак, что мы имеем? Вывих, перелом, сотрясение головного мозга и, как в старину говорили, неизгладимое обезображение лица. Хотя мы-то с тобой понимаем, что там уже до тебя всё было обезображено до предела.
Он делает паузу и смотрит вопросительно, словно ждёт реакции.
— Полагаю, — говорю я, не сразу нарушая паузу, — с моей стороны тоже будет кому засвидетельствовать, что нож подозреваемый держал в руке.
— Что же, это возможно, — кивает капитан, доставая мятую голубую пачку «Ту-134» и извлекая из неё сигарету.
Он закуривает и с видимым удовольствием выпускает дым.
— Не исключаю, — кивает он. — Ну ничего, будем разбираться и всё, разумеется, выясним. Только вот ещё какой есть моментик. Тут пару недель назад на тебя заявление написали, странное такое, будто ты один напал на Джагу и ещё двоих. Я его помню, с коллегами ещё обсуждал. Избил и деньги отнял. Как сумел-то?
— Потому что я Бэтмен, — отвечаю я.
— Не знаю, что это за зверь такой, но дело это как-то по-тихому потом замяли. Но, при желании, можно его, наверное снова на поверхность вытянуть. И что получится? А то, что ты бедного и несчастного Джагу преследуешь. Понимаешь? То есть, ты скорее всего, умышленно причинил ему вред. Да ты убить его хотел даже. Нет, ты представь только. Думаю, если бы я такой финт сделал, кое-кто был бы мне очень благодарен. Сечёшь? Мне почему-то так кажется. Я намекаю на того, кто то, первое заявление подавал. Ты точно понимаешь, что я говорю?
Я хмыкаю. Неплохой ты, дядя Толя полёт мысли устроил.
— Не хочу просто потом зависеть от этих людей, — продолжает капитан. Стыдно, я же советский милиционер. Но, в случае чего, переступить через себя смогу. Вот собственно и всё, что я хотел тебе сказать. Рад, что мы вот так откровенно и глядя в глаза друг другу поговорили. Как мужчина с мужчиной. Вопросы?
Я опять хмыкаю и какое-то время молча разглядываю капитана Артюшкина Анатолия Семёновича. Не особенно молодого уже человека, не так уж много достигшего, хотя неглупого и, возможно, усердного. Седые усы, с въевшейся табачной желтизной, уставший взгляд, морщины… И почему-то мне его не хочется ненавидеть.
Может, потому что он напоминает мне меня в том времени, откуда меня принесло? Хотя, чего это я… Что у нас с ним общего? Я за всю службу никого вот так спецом под монастырь не подводил. Помочь мог, но чтоб бабки выбивать, или чего он хочет вообще?
— Вот я всегда думал, — говорю я, — что в нашем справедливом государстве рабочих и крестьян
