Шведский стол [СИ + иллюстрации] - Михаил Алексеевич Ланцов
— Иногда, правда, проскакивают разговоры, что если бы с тобой, что-то случилось, то они бы надавили на царя. И он бы эти законы отменил.
— Что-то случилось?
— Например, ты бы умер.
— Вот даже как…
— О попытках убийства никто даже не заикается. Просто предполагают, что, если, вдруг от болезни какой сляжешь и преставишься — ситуация бы облегчилась. Тем более, что у Петра Алексеевича есть и второй сын.
— Сдается мне, Федор Алексеевич не так просто преставился… после того, как пожег местнические книги. Приказал их уничтожить в январе, а умер через месяц.
— Думаешь?
— Двадцать лет прошло. Уже и концов не сыскать. Хотя я бы пообщался с его лекарями. Говорят, что он умер от общего ослабления здоровья. Что очень похоже на отравление ртутью или мышьяком. Медленное. И я бы хотел узнать, чем его лечили и как. Но, увы…
— Я попробую что-то разузнать.
— Попробуй. На первый взгляд, если следовать правилу «кому выгодно», то в этом деле должны фигурировать Нарышкины. Все-таки Иван Алексеевич в цари не годился из-за умственной слабости. Так что смерть Федора открывало дорогу Петру. Но бабка моя вряд ли была дурой. На момент смерти дяди отцу не было и десяти лет. При этом сам Федор Алексеевич относился к братьям тепло, запретив всякие наветы на них. Поэтому было бы выгоднее подождать еще лет пять-шесть, а лучше десять. Чтобы отец в силу вошел и влиянием своим обзавелся… Так что, вряд ли это бабка моя проказничала.
— Ситуация была сложной. У дяди твоего мог родиться наследник.
— А ты думаешь Агафья, супружница его, просто так преставилась, вместе с ребенком?
— Дети, бывает, умирают. Как и роженицы.
— Очень своевременно, не правда ли? У Ивана Васильевича, предпоследнего царя из старой московской ветви Рюриковичей, тоже с женами творилось что-то невероятное. Прямо падеж. Совпадение? Не думаю.
— Ты полагаешь, что они будут пытаться тебя отравить?
— Очень вероятно. Братик младший есть, и он пережил первый, самый сложный и опасный год жизни. Да и отец в силе, с матерью. Так что, если что — еще народят. А нет — так любовниц бате подведут. Он ведь не сдержан в этом деле.
— Ну… — задумчиво произнесла Арина. — Почему же Анна Монс не родила?
— Могла бы — родила. Тварью она была еще той, но умом не обделенная и свою выгоду видела. Отец собирался отправить мать в монастырь, так что, родив ему ребенка, она стала бы первейшей претенденткой на роль царицы. Но чертовки, видимо, размножаются как-то иначе.
— Не любил ты ее. — смешливо фыркнула Миледи.
— Женщину, которая хотела разрушить мою семью? Тепла точно не испытывал. Хотя и уважал ее ум и ловкость.
— Погоди… — напряглась Арина. — Так ты специально тогда к ней зашел? Той ночью.
— Это была чистой воды случайность, — развел руками Алексей. Глаза его, впрочем, смеялись, выдавая правильный ответ.
— Вот ты жук!
— Миледи… что за манеры?
— Прости Алексей Петрович. Но я только сейчас поняла весь узор той ночи. Это ведь получается, как интересно…
— Тебе показалось. — теперь уже очень серьезно произнес царевич. — И постарайся это больше ни с кем не обсуждать. Если не хочешь, чтобы кто-то шепнул на ушко отцу. Ты ведь была со мной. А значит в его глазах соучастница. Меня он вряд ли накажет, так как доказательств нет, а ты пострадаешь.
— Ты за дуру меня держишь? — удивилась Арина.
— Нет, но лучше перестраховаться в таких вещах. Впрочем, вернемся к нашим баранам. Мда. Иногда мне кажется, что они действительно бараны. Перед ними такие возможности открываются, но нет — рогом упираются. Пытаются за старое держатся.
— За худую привычку и умного дураком обзывают.
— Что есть, то есть, — покивал царевич. — Судя по тому, что ты сказала, у них в головах уже вынашивается план моего устранения. Пути я вижу два. Первый — это убийца с кинжалом или пистолетом. Но это вряд ли. Отец их не пощадит и не простит. Носом рыть будет. Найдет. Значит — отравление.
— Мне кажется, что они не решатся.
— Если разговоры такие всплыли, то кто-то да решится. И совсем не обязательно тот, кто их ведет. Как бы не молчун какой. Умный. Если они понимают, что их постоянно подслушивают, то в случае чего — болтунов и станут допытывать. Возможно даже на дыбе.
— И что мне предпринять?
— Надо бы усилить контроль за питанием и вообще за режимом дворца. Но осторожно. Чтобы не спугнуть потенциального отравителя. Впрочем, от медленного отравления это не защитит. Значит нужно ввести в мой рацион ежедневно свежее молоко и сырые яйца. А лучше каждый прием пищи их употреблять. Я их, правда, не люблю. Но жить захочешь, не так раскорячишься.
— А они тут каким боком? — удивилась Арина.
— Медленную потраву обычно ведут ртутью или мышьяком, подмешивая понемногу в еду. За раз никакого эффекта. Потому как слишком мало. Но ртуть и мышьяк медленно выводятся из организма обычным образом. И если съедать его чуть больше той нормы, что выводится, они станут накапливаться, отравляя организм. И выглядеть это будет как ослабление организма. Хворь какая-то неясная. А молоко и яичный белок связывают и выводят эти металлы.
— Мышьяк разве металл?
— Металл. Но пока это не известно.
— Пока? — удивилась Арина. — Ты иногда так оговариваешься, что я пугаюсь.
— Просто я знаю немного больше, чем положено. Но об этом тоже болтать не стоит. — с этими словами Алексей демонстративно и широко перекрестился, скосившись на икону, а потом поцеловал нательный крест. — А то еще подумаешь про одержимость.
— Мне иногда кажется, что тот черт, которым ты одержим, подсуетился и вовремя крестился. От греха подальше.
— Ну значит это наш черт. Правильный. Православный.
— Значит наш, — улыбнулась Арина.
Хотя взгляд ее был сложный.
Очень сложный.
Впрочем, развивать тему она не стала. В конце концов ее карьера и судьба была неразрывно связана с Алексеем. И его успех был ее успехом. А какой-то особой религиозностью она не обладала. Так, не больше обычного в эти годы. Дальше социальных ритуалов она не уходила. И посещала церковь не больше необходимого для соблюдения приличий…
* * *
Джеймс Стюарт медленно ехал по Дублину и улыбался, приветственно помахивая рукой.
По совету французов в Ирландии он высадился под зеленым знаменем, украшенным лирой. И в разговорах с местными старательно подчеркивал, что Стюарты из бретонцев, сиречь кельтов. Иногда даже увлекался и почти что подражал невольно Маугли с его формулой «мы с тобой одной крови». Понятно, что так далеко он не заходил, но местным и того, что он говорил, хватало. Находя в том неизменный позитивный отклик.
Местами даже восторженный.
Вот как сейчас.
Люди радовались. Бросали ему цветы. А кто-то даже плакал.
По тавернам же уже открыто вспоминали какие-то старые легенды про верховного ирландского короля, что избавит их от мучений. Что якобы под Джеймсом уже вскрикнул камень Фаль. Ну и все в том же духе…
Это и радовало, и пугало одновременно.
Но больше тревожило Джеймса Стюарта то, КАК сильно ирландцы ненавидели англичан. Прямо черной, лютой ненавистью. И дай им волю — вырезали бы всех, без разбора. До самого последнего ребенка.
Справедливая ненависть.
Король прекрасно знал, что тут каких-то полвека назад творил Кромвель и его люди. Три четверти ирландцев оказались убиты. Кто-то пал от оружия. Кого-то повесили. Кого-то заморили голодом.
Там, сидя в Париже, он как-то легкомысленно относился к этому всему. Просто принимал как данность. И в чем-то даже одобрял. Ведь Кромвель сохранял целостность английской короны, на которую Джеймс рассчитывал.
Здесь же… он волей-неволей прямо кожей впитывал ненависть.
Ему даже казалось, что он мог бы ее разливать по бочкам и продавать тому, кому в таком странном товаре появится нужда.
И это было страшно.
Он считал себя в первую очередь королем Англии. Отдавая, впрочем, себе отчет, что там — в Лондоне, его никто не ждет. И уж точно ТАК встречать не будет. Отчего волей-неволей позволял этой ненависти впитываться в себя. И уже даже ловил себя на мыслях о том, что он, в общем-то, не англичанин и тоже к ним относится весьма скверно. Ну а что? Пиратствовали? Пиратствовали. От католичества отказались? Отказались. Отца его с престола прогнали? Прогнали. Ну и так далее…
А потом задумывался о том, как он будет править Англией с таким настроем. Весьма мрачном. И удержится ли там на престоле? И ответить он себе не мог. Уже не мог. Прекрасно понимая, что чем дальше, тем будет хуже. Особенно
