Новая реальность (СИ) - "shellina"

— Отойди от стола, идиот! Ты что свою носопырку куда не надо тянешь? Еще лизнуть бы додумался.

— Что это? — я тогда потер шеи, пытаясь вспомнить, какое именно из опасных соединений пахнет чесноком.

— Это мышьяк, Петька, слыхал о таком?

Мышьяк. Ушакова кто-то попытался отравить самым распространенным в данном временном промежутке ядом. Но Андрей Иванович не ест чеснок, так что добавить яд в пищу не получилось бы ни у кого, тогда его должны были попробовать доставить в организм другим путем, и именно этот путь сейчас не дает мне покоя. Дверь распахнулась, и в комнату влетел Митька. Я на секунду прервался от обнюхивания Ушакова и повернувшись к слуге приказал.

— Дохтура, быстро! Хотя нет, воду, много воды, и мыло, а потом дохтура.

Пока Митька соображал, что от него требуется, пока до него дошло, что с его наставником что-то не то, пока побежал бегом, вопя во все горло, выполнять мои распоряжения, я наконец нашел источник запаха. Парик. Чертов парик, которые давно нужно было все приказать в топку отправить. Именно он вонял чесноком. Выхватив из кармана платок, я сорвал с головы Ушакова эти длинные букли и отшвырнул его в сторону. Затем подбежал к столу, на котором стоял кувшин с обычной водой, схватил его и ринулся обратно. Прежде всего нужно было убрать остатки яда с почти лысой головы Андрея Ивановича. Воды в кувшине было немного, но все, что было, я вылил ему на голову. Это действо привело Ушакова в чувства, и он попытался встать, но я не позволил ему этого сделать, навалившись всем телом.

В этот же момент в кабинет заскочил Митька, тащивший два ведра воды. И кусок мыла. Ушаков вяло сопротивлялся, пока мы в четыре руки мыли ему голову. Затем предстояло самое сложное.

— Андрей Иванович, пей, — я приподнял его голову, пока Митька, повинуясь моим приказам, выпаивал Ушаков воду кружку за кружкой. — Ну а сейчас немного поблюем, — пробормотал я, засовывая ему пальцы в рот, и надавливая на корень языка, и едва успев вынуть пальцы, одновременно помогая Ушакову наклонить голову в бок, чтобы излить из себя выпитую только что воду. Когда все еще крепкое тело начальника Тайной канцелярии перестало содрогаться от спазмов, я снова с помощью Митьки перевернул его на спину. — А теперь повторим, — еле слышно прошептал я, беря в руку кружку.

Когда прибежал Бидлоо, Ушаков уже сидел, привалившись спиной к столу, нам удалось с Митькой оттащить его от огромной лужи блевотины, хоть и большую часть которой составляла вода. Обессиленного Ушакова утащили в ближайшие покои, в которых стояла кровать, я же с трудом поднялся на ноги. Руки дрожали, и жутко болела голова.

— Прибрать здесь вели, и ковер поменять, — я подошел к злополучному парику. — И кому тут слава Екатерины Медичи покоя не дает? — Парик нужно было забрать, но я понятия не имел, куда его можно было поместить, чтобы никто больше не траванулся. Тут мой взгляд упал на кувшин, из которого я поливал Ушакова. Засунув парик в кувшин с помощью кочерги и закрыв крышку, я поискал глазами место, куда его можно было поставить. На полках с книгами стояло несколько ваз, и я тут же поставил к ним кувшин, пряча его на самом видном месте.

— Государь, Петр Алексеевич, а зачем ты Андрея Ивановича так наизнанку выпотрошил? — Митька скатал ковер и встал на ноги, легко закинув его себе на плечо.

— Чтобы яд из нутра его вывести, — я поднял уже становившуюся знаменитой папку, на которую чудом не попало ни капли того, что вытекало из Ушакова.

— Так ведь ежели яд через голову попал, то как как он в нутре-то оказался? — я посмотрел на Митьку и покачал головой. Вот как ему объяснить?

— Так надо было, Митька, сам же видел, что очухался Андрей Иванович, а то труп трупом валялся.

— И то верно, — Митька, подумав с полминуты, кивнул и направился к выходу.

— Не забудь потом помыться, а одежу с себя в стирку кинуть, — крикнул я ему вслед. Митька даже оторопел и остановился в дверях.

— Зачем?

— Ты мне поотнекивайся, — я сдвинул брови. — Ежели узнаю, что не выполнил наказа моего, выпорю.

Митька вышел, что-то бормоча себе под нос, вот ведь чучело, ну ничего, мы еще сделаем из тебя человека. Я же смотрел на кувшин, и чувствовал, что меня начинает потряхивать.

— Репнин! — Юра влетел в кабинет, словно и не отлучался по моим поручениям. — Пиши указ. Ежели кто еще раз во дворец, али на любую ассамблею явится обильно духами политый, али от кого потом будет разить так, что запахи сторонние, присущие отравам различным, будет их вонь перебивать, получать тому десять плетей, независимо от пола и возраста. Написал? Отлично, давай сюда, на подпись. Пущай Юдин в газете указ пропишет, а Михайлов вместе с Трубецким продумают, кого в качестве нюхача приставлять.

— При всех ассамблеях? — Репнин икнул.

— Нет, пока только при дворце. Пущай пока всех, кто тут постоянно трется, перенюхают, да с самих себя начнут. — Меня трясло и я не мог успокоиться. Что если бы брезгливый и немного параноидальный Ушаков, уподобляясь другим не мылся неделями, а только духами на иноземный манер поливался? Сумел бы он не схватить гораздо большую дозу яда, чем ту, что в итоге получил? Сумел бы я распознать, где именно этот яд был сконцентрирован, если бы от Андрея Ивановича чем другим разило? Почему он сам его не унюхал, ведь этот лис точно знал, как должен пахнуть мышьяк. И самое главное: что бы я без него делал сейчас?

— Государ… — я резко обернулся и встретился с удивленным взглядом Бидлоо. Он смотрел на мою правую руку, и морщил лоб. Я опустил взгляд и спрятал руку за спину, потому что, совершенно не думая, выхватил кинжал, висящий как всегда на поясе, готовый отразить возможную атаку. Так и до психушки недалеко. Я криво улыбнулся.

— Да, Николай Ламбертович, ты мне что-то хочешь сказать?

— Яду попало в кровоток немного, Андрей Иванович скоро поправится. Да и помош он получил вовремя. Но от кровопускания категорически отказался…

— И правильно сделал. Он и так ссать будет кровью пару дней, — мрачно предсказал я, засовывая кинжал в ножны. Отравления мышьяком делятся на два вида: смертельные и тяжелые, других в отсутствии известных мне методов выведения этой дряни из организма не существует, так что для Ушакова все только начитается и всех нас ждет очень веселая неделя, потому что я ни хрена не химик и не смогу набодяжить унитиол, чтобы хоть немного помочь его организму в этой очень нелегкой борьбе. — Я благодарю тебя, Николай Ламбертович, за службу. Значит, большего для Андрея Ивановича мы пока сделать не сможем?

— Нет, — Бидлоо покачал головой. — Остался толко один лекар — время. Я хочу осмотреть тебя, государ. Ты слишком тесно помогал ему, мог и сам получить мышьяк на руки.

Сначала я хотел отказаться, но, бросив невольный взгляд на лужу, которую еще не убрали с пола, ответил согласием. Осмотр занял совсем немного времени. Посмотрев напоследок мою мочу и понюхав ее, что вызвало во мне сильнейший рвотный позыв, и, судя по выражению лица Репнина у него тоже, Бидлоо сообщил, что я все еще здоров, как молодой бык, и удалился, прихватив с собой свой чемоданчик.

Я некоторое время после его ухода смотрел на Репнина, затем моргнул.

— Что там преображенцы, не бузят?

— Бузят, — Репнин скривился. — Но их не в кандалах отправляют в Сибирь, поэтому те же семеновцы их пристыдили, что мол, служба у гвардии там, куда ее пошлют, а преображенцы совсем совесть потеряли, вместе со стыдом и, похоже, честью.

— И что, подействовало?

— Как ни странно, но да. Все-таки они славные вои. Многие еще в Северную войну себя славой покрыли, и еще помнят, кому присягали на кресте. Так что побузили и успокоились.

— Дай-то бог, — я покачал головой. Самое главное, чтобы их до места распределения хватило. А там им джугары скучать не дадут. Забудут про свои выкрутасы, когда за жизнь воевать придется, да еще и с таким неудобным противником, как степняки. — За исполнение указа последнего головой отвечаешь, а я пойду Андрея Ивановича навещу. Коль он в сознании, поговорить нам не помешает.