Елена Хаецкая - Вавилонские хроники
– Так непонятно же, – проворчал Мурзик. – Что, по-людски говорить нельзя?
– Неструктурированная – значит, на кусочки ее не разобьешь. Вся как цельный кусок камня, – пояснила Цира.
– Вот тут ты маху дала, Цирка, – обрадовался Мурзик и блеснул познаниями. – Камень – его можно взять. Не кайлом, так отбойным молотком… Не бывает такого камня, какой на кусочки разъять невозможно. У нас в забое был один мужик, так он голыми руками мог породу из стены рвать…
Цира положила ладошку ему на губы.
– Замолчи. Ты понял, о чем я говорю. Энкиду был велик и целостен. А после первой смерти он будто бы разбился, ударившись о стену… Века мельчали, люди становились меньше, и все теснее делалось душе великого героя. И распределялась она сперва между двумя, потом между четырьмя, а там и между шестнадцатью телами последующих воплощений… кто знает? Может быть, не только вы – Энкиду… Может, в Вавилоне еще десяток Энкиду наберется…
Меня окатило волной жгучей ревности.
– Еще чего! – сказал я. – Не только мы! Да мне и то обидно, что приходится великого героя с моим рабом делить, а тут еще кто-нибудь влезет совсем посторонний…
– Энкиду много, – твердо сказала Цира. – Я думаю, что… – Она помолчала, кусая губу, и наконец решилась: – Я думаю, в храмах Темной Эрешкигаль должны знать об этом. Не может быть, чтобы не сохранилось никаких данных. В храмах Эрешкигаль очень много знают. Очень много…
– Не ходи, – обеспокоился Мурзик. – Вон, как тебя этот профессор отделал… А там, сама говоришь, одни бабы. Бабы – народ завистливый. Все волосья тебе пообрывают, лысая ходить будешь…
– Я есть хочу, – сказала Цира. – Приготовьте мне чего-нибудь…
– Бланманже по-каторжански, – сострил я.
– Хотя бы и бланманже, – сказала Цира, зевая. – А лучше что-нибудь мясное…
Мурзик слез с дивана и пошел в супермаркет за пиццей.
* * *Цира съехала от нас на пятый день, когда отек немного рассосался и звездная ночь вокруг глаза стала поддавалаться запудриванию. В моей малогабаритной квартирке сразу стало просторно. Жуткое дело, сколько места занимают женщины. Кажется, куда ни ступи – непременно наступишь на Циру. Или на кошку.
– Что, эта хвостатая так и будет у нас жить? – спросил я Мурзика.
Мурзик не ответил. Только поглядел жалобно.
Что-то неправильное происходило. Что-то такое, от чего мне делалось дискомфортно. Опять потянуло посетить психоаналитика. Мурзик, прознав про то, чуть в ноги мне не пал.
– Не ходите, господин! Полным психом от них вернетесь! У нас на железке работали двое, не знаю уж, что они там писали-сочиняли, работу какую-то научную… опыты над заключенными ставили. То одно, то другое попробуют. И все вопросы какие-то дурацкие. «Представь себя на дрезине. Ты видишь впереди на рельсах красивую девушку. Но чтобы доехать до девушки, тебе надо проехать по телу твоего друга, который лежит на рельсах связанный. Твои действия?» Ну, заключенный ответит что-нибудь, чтоб только отвязались, а они снова за свое: «Когда ты был маленьким, твоя мать часто брала тебя на колени?» От них возвращались хуже чем из пыточной, правда!.. Руки-ноги дергались, по щекам судороги бегали…
Я сказал Мурзику, что к психоаналитику не пойду. Слово дал. Мой раб успокоенно отстал.
На восьмой день после того, как Мурзик обрел в себе Энкиду, я отправился на рабскую биржу. Документы на раба с собой взял, деньги, авторучку, новую палочку, пять чистых табличек и блокнот.
На бирже было шумно. По периметру большого мраморного зала за стеклянными перегородками сидели клерки. Постоянно звонили телефоны. Перед каждым клерком стоял компьютер.
Я нагнулся к окошку с надписью «Справочное» и сказал, что хочу освободить раба.
– Окошко 46, – сказали мне и содрали две лепты за справку.
Я подошел к окошку 46. Там никого не было. Одинокий компьютер посверкивал на экране праздничным салютом.
Я постучал по стеклу монетой в четверть быка и крикнул:
– Эй! В сорок шестом есть кто?
Из сорок пятого окошка мне раздраженно сказали:
– Сейчас подойдут.
Четверть стражи спустя в окошке появилась толстая баба. Плюхнулась в кресло, развернулась ко мне и недовольным видом спросила:
– Что у вас?
– Хочу освободить раба, – сказал я, злясь.
Она сунула мне пачку бумаг.
– Заполните.
Я забрал бумаги и отошел к черному стеклянному столу, что стоял посреди зала. Уселся. Вытащил авторучку и стал читать бумаги.
Это была анкета освобождаемого. Необъятная. Содержащая множество мучительных вопросов.
Я быстро заполнил те графы, которые касались освобождающего: год рождения, место рождения, гражданство, количество известных поколений, служили ли родовичи жрецами, имелись ли случаи уклонения родовичей в какие-либо чужеземные верования, кто из родовичей, включая двоюродных и троюродных, принимал участие в военных действиях против Ашшура, Харрана, Ниневии? Сведения о месте работы, о родителях. Все это я написал быстро, четким почерком.
Затем начались вопросы об освобождаемом. Год рождения. Да откуда мне знать год рождения Мурзика? У него на лбу не отпечатано. У Мурзика на шкуре что угодно отпечатано, только не год рождения. Подумав, я вписал свой год, а дату указал на месяц позже – чтоб не задавался. Не хватало еще, чтобы мой раб оказался меня старше!
Место рождения. Я вписал «Вавилон».
Имя. Подумав, я написал «Хашта». Хорошее имя, энергичное. Десятнику вполне подходит. Да и сотнику такое носить не стыдно.
Места предыдущего служения, с… по… причина перевода…
Я встал и подошел к окошку 46.
– Дайте мне еще одну анкету, – сказал я. – У меня возникли вопросы.
– Думать надо, прежде чем бумаги пачкать, – сказала тетка и вывалила мне еще одну. – Дома заполните, тогда и приходите. У нас тут не комбинат анкеты печатать…
Я ушел, злой.
* * *Вечером, досмотрев «Киллера-8: космический убийца возвращается», я вытащил бумаги, разложил их на кухонном столе и призвал к себе Мурзика.
Тот осторожно вошел, встал рядом.
– Мурзик, – спросил я, – а тебя как зовут?
Он растерялся. Заморгал, губами зашлепал.
– Ну! – прикрикнул я.
– Так это… – сказал Мурзик и заглох.
– «Хашта» тебе подходит?
– Подходит… А зачем это?
– Родился когда?
– Да кто ж его знает?
– Через месяц после меня – сойдет?
– Сойдет… А для чего это, а?
– Молчи, говорящее орудие, когда к тебе господин обращается. Место рождения помнишь?
– Ну… в бараке… или где-нибудь на задворках, в курятнике… если летом – так, скорее, в поле где-нибудь, а если зимой – так и в хлев пойти могла, спрашивать-то некого… померла мать.
– Пишу – «Вавилон». Имя матери… а, не требуется. Хорошо. Давай, места служения называй. «С… по…»
Мурзик долго и мучительно давил из себя воспоминания. Где он служил и чем там занимался – то помнилось хорошо. Кто рядом был – того тоже не забыл. А вот с датами у моего раба было совсем худо.
Кое-как заполнили.
– Свободных в роду нет?
– Нет.
Я поставил прочерк.
– Какими специальностями владеешь?
– Ну, забойщик… шпалоукладка, понятное дело… бульдозером управлять мог когда-то, сейчас всё перезабыл, поди… готовить вот Цира научила – спасибо ей, душевная девушка… А вы что, господин, продавать меня надумали? Гарантия еще не истекла, через биржу-то оно всяк удобнее…
– Продавать тебя, как же! – сказал я, озлившись. – Освобождать тебя буду. Не хватало еще, чтобы я, великий Энкиду, самого себя в рабстве держал. Сумасшедший дом получается…
Мурзик ойкнул и пал в продавленное кресло, спугнув кошку.
– А что я делать буду? – спросил он. – Я свободным-то никогда и не был…
– Откуда мне знать… Вот тут и спрашивают: что ты, освобожденный раб Мурзик, делать будешь? Где жить будешь, в частности? Обеспечен ли ты жилплощадью? Мардук-Ваал, ну и порядки! Что же, теперь и раба не освободить, если квартиру ему купить не на что! Либо на свою родную жилплощадь прописывай…
– А вы не освобождайте, – тихо сказал Мурзик. – Куда я пойду? По подвалам побираться?
– Молчи, говорят тебе… Ладно, я с Ицхаком поговорю. Все равно он штат расширять собрался. Пусть тебя в уборщицы возьмет и какую-нибудь ведомственную комнатку даст, что ли…
Я снова уткнулся в анкету.
– «Есть ли на теле освобождаемого клейма или какие-либо иные знаки и отметины, позорящие звание вавилонского гражданина?» Мурзик, много на тебе отметин?
– Много, – мрачно сказал мой раб.
– Будут проблемы с получением гражданства. Тут требуется оплатить косметическую операцию…
– Да не надо ничего этого, – снова завелся Мурзик.
Я хлопнул по столу кулаком.
– Энкиду, грх-аанья!
– Йо-ло, – утух Мурзик.
– То-то же. Насчет косметической операции надо будет Циру спросить… Бабы про такие вещи хорошо знают…
Я взял другую бумагу. Вчитался хорошенько. Это было извещение о необходимости уплаты налога на освобождаемого раба. Шестьдесят сиклей. Грабеж! На эти деньги живого раба купить можно.
