Юлия Галанина - Да, та самая миледи
Если человек имеет кое-какой вес в обществе и может открытием своих тайн причинить неприятности определенному количеству влиятельных людей, его уважительно именуют «секретный агент». С секретным агентом дела обстоят уже куда более приятно. Если он попался, то с ним возятся, как с тухлым яйцом, стараясь не узнать слишком многого и как можно скорее сбыть с рук настоящему хозяину. Ему есть где зализать раны. От него почти не отрекаются. И шансов выпутаться из истории целым и невредимым у него, кстати, раз в десять больше, чем у грязного шпиона.
Если человек занимает положение среди первых, вторых и третьих лиц государства и может гордо говорить про себя «мы, нобилитет…», то его ласково называют «сторонник» или «приверженец». Пропасть между этой третьей ступенью и первыми двумя непреодолимая. Мелочью сторонник за услуги не берет. За то, за что грязного шпиона могут живьем поджарить, а секретного агента прилюдно колесуют, будь он даже дворянин, приверженца лишь пожурят и отправят на месяц-другой отдохнуть от придворной жизни в провинциальном имении. Ясно даже ребенку, что третьей категорией не становятся, ею рождаются.
Мне удалось достичь высот секретного агента, с капризами которого считается даже работодатель.
Впрочем, я всего лишь боролась за выживание. Но об этом позже, сначала о подвесках.
Странно, даже наедине с собой разговаривая с вымышленными собеседниками и вспоминая быльем поросшие события, я не могу просто так стряхнуть в первую очередь неприятные воспоминания, освободиться от них раз и навсегда. Нет, они непременно хотят идти, как им хочется. Наверное, я просто возражаю графу де Ла Феру, противопоставляя его воспоминаниям свои.
Что поделать, мемуарный век, я же предупреждала…
Итак, алмазные подвески королевы.
Второго сентября Бекингэм покинул Англию и седьмого числа был уже в Париже.
Как я уже упоминала, вслед за ним помчался гонец к кардиналу. Мне оставалось только гадать, чем вызван такой стремительный отъезд герцога. Что-то заваривалось там, в Париже, но вестей из Франции не было, и отправиться туда самой тоже не представлялось возможности.
Пришлось изнывать от любопытства почти полмесяца, но ранним утром пятнадцатого сентября взмыленный гонец Его Высокопреосвященства господин де Витри поднял на ноги весь особняк, топая своими высокими сапогами и требуя срочно поднять миледи.
Ненавижу ранние вставания, и вся челядь это знает. Доведено до их сведения это было самым наглядным образом. Поэтому желающих подвергать свою жизнь опасности не было. Лакеи переминались, находя тысячи отговорок и ссылаясь на то, что подобные действия в такой неурочный час входят в обязанности камеристок. Камеристки, сообразив, чем дело пахнет, вообще таинственно испарились.
С другой стороны, де Витри тоже был не подарок и, как всякий гвардеец, ждать не любил, поэтому, в конце концов, он с проклятиями ринулся наверх, грозя слугам адом и преисподней.
Ад и преисподняя его и встретили.
Спасло де Витри от увечий только клятвенное уверение рассказать обо всем, что творилось в Париже. Но сначала я вскрыла письмо.
«Миледи! Будьте на первом же балу, на котором покажется герцог Бекингэм. На его камзоле будут двенадцать алмазных подвесок; приблизьтесь к нему и отрежьте две из них.
Когда завладеете подвесками, дайте мне знать незамедлительно», — писал кардинал.
Судя по рассказу де Витри, дело обстояло следующим образом.
Его Высокопреосвященство решил разыграть небольшую галантную комбинацию. С помощью камер-фрейлины королевы госпожи де Ланнуа на собственной писчей бумаге Анны Австрийской было составлено маленькое письмецо, в нежных выражениях призывающее влюбленного герцога в Париж. Печать тоже была подлинной, а почерк искусно подделан.
С помощью этого письма надеялись привлечь Бекингэма в Париж, а там раз и навсегда вывести из игры путем громкого скандала.
Ставка делалась на события последних лет, которые с удовольствием смаковали при всех дворах Европы. Первый министр английского короля имел наглость избрать предметом своей любви французскую королеву. «Ах, как это возвышенно! — шептались восторженные девицы. — Ну прямо Ланселот и королева Гвинерва! А белокурый герцог такой красавец!»
С белокурым красавцем герцогом у меня, как и у множества дам при английском дворе, были тесные телесные отношения. Может быть, чуточку более тесные, чем у прочих, потому что он любил блондинок, а для меня был лучшим источником сведений, какой только можно представить.
Герцог Бекингэм, безумно влюбленный в королеву, охотно позволял сострадательным красавицам утешать себя, безутешного, и в меру женских сил скрашивать его одинокий досуг. Было и смешно, и грустно.
Я думаю, что в этой истории мужчинами двигала отнюдь не любовь, но лишь отращенная до невыносимых размеров гордыня. Вызов. Бекингэм упивался своим чувством к королеве, тем, что он осмелился полюбить ее и довел свое чувство до сведения всего мира.
Бекингэм великолепный, Бекингэм неотразимый, пылкий Бекингэм, любимый королевой…
По-моему личному мнению, Бекингэм в первую очередь любил весь тот шум вокруг собственной персоны, а потом уж сам предмет ухаживания.
В конце концов, не он первый и не он последний смертный, который любил королеву. И, насколько я знаю из рассказов своей кормилицы, даже бывали случаи, когда все кончалось благополучно. Людовик Орлеанский все-таки добился Анны Бретонской, правда, ему пришлось стать королем. С другой стороны, Мария Английская предпочла отказаться от короны вдовствующей королевы Франции, но остаться со своим любимым Суффолком, пусть и простой герцогиней. Меньше шума и больше дела — и глядишь, все бы сложилось совсем иначе.
Но, боюсь, герцог затеял весь этот эпатаж лишь для того, чтобы привнести в свою скучную жизнь чуточку перца.
Людовик Тринадцатый… Роль оскорбленного супруга он играл с большим удовольствием, но его главное чувство к Анне Австрийской можно определить одним словом — равнодушие. Он был гораздо умнее, чем казался окружающим, и массу усилий положил на то, чтобы они этого не заметили.
Хотя отказать себе в удовольствии лишний раз пошпынять супругу не мог, даже потому, что громогласное посягательство на украшение чела короля рогами наносит ущерб престижу государства. Вершилось бы дело тихо и незаметно, а не с таким треском и блеском, глядишь, Людовик Справедливый был бы только рад, что жена чем-то занята.
Я злая, да? Еще нет.
Король вообще не любил женщин, особенно коронованных. Натерпевшись в детстве от деспотичного и вздорного характера матери, он, уловив эти же черточки в характере молодой супруги, возвел между нею и собою непроницаемую стену. Другой вопрос, может ли королева, не обремененная государственным умом, не быть деспотичной и вздорной? Noblesse oblige.
Прекрасная Анна Австрийская… Не такая уж, прямо скажем, и прекрасная.
Нет, все правильно, она была прекрасной. Для королевы.
Будь она лоточницей близ Нового моста, тот же Бекингэм не удостоил бы ее даже взгляда. Толстый нос, сонные глаза, вечно выпяченная вперед нижняя губа испанской немки — на все это накинута королевская мантия, и вот уже мы слышим о прекрасном маленьком ротике с прелестной капризной губкой, томном взгляде, величественной, воистину королевской линии носа.
Чтобы грубая лесть не превратилась в откровенную ложь, поэты выбрали наименее подверженные опровержению прелести королевы и в унисон принялись воспевать ее божественные руки и плечи. Вот тут что верно, то верно. Поскольку нам, знатным дамам, стирать в корыте не приходится, то и руки у нас сохраняются неплохо. Таким образом, стихи придворных лизоблюдов будут правдивы по крайней мере еще лет десять-пятнадцать, пока королеву окончательно не разнесет.
Вы думаете, я завидую? О, нет!
Ревную? Конечно!
А я и не собираюсь быть беспристрастной!
В конечном итоге я чуть было не лишилась головы, хотя бедняжка Бекингэм пострадал, естественно, куда больше. Сам виноват.
Остался кардинал. Любил ли он Анну Австрийскую, не любил ли? Об этом знает только он сам. А кардинал свои тайны никогда не открывает.
Но если она и вправду отвергла нежные чувства Его Высокопреосвященства, то нам страшно не повезло с королевой. Она не только красива по-королевски, то есть с большой натяжкой, но и вдобавок не совсем умна. А прямо сказать, совсем не умна.
В этой компании только Ришелье и стоит любить. А если не любить, то хотя бы уважать, как принято в приличном обществе уважать бесспорно умных людей, независимо, от того враги они или друзья. Но уважение не входит в число королевских добродетелей.
Очень жаль.
Королеву.
Времени с тех пор прошло много, даже самые злые языки убедились: только благодаря кардиналу король и терпел королеву столько лет, пока божьим промыслом она не родила дофина. Не отговори Его Высокопреосвященство в прошлом году короля от развода, провела бы Анна Австрийская остаток жизни в монастыре.
