ДМБ 1996 - Никита Киров
Сахар он вообще впервые увидел только в армии, до этого думал, что чай бывает двух сортов — сладкий, когда изредка приходили подарки от спонсоров, и горький, который они пили каждый день.
Он пытался пойти по контракту, чтобы хоть как-то оставаться в привычной среде, но тогда это всё только зарождалось, и «контрабасом» его не взяли.
Я сам бы не поверил, но так бывает, и даже служившие с нами парни из самых глухих деревень нашей страны адаптировались к городу куда лучше. Но ему никто ничего не объяснял раньше, а просто пинком вышибли из привычного ему мира в наш.
И что хуже всего — его добротой пользовались другие. Шопен привык помогать всем, вот ему и садились на шею всякие гады.
И вот, он жил в общаге, занимаясь только мелкими подработками, в основном таскал тяжести на оптовой базе, и я знал, что если не вмешаться, судьба ему грозит незавидная. И мы хотели вернуть его к нам.
Чем ближе мы подъезжали, тем лучше я его вспоминал. Кстати, надо будет напомнить ему об одном случае…
* * *
— Да туда смотри, — возмущался Шопен, яростно жестикулируя руками. Звук «Р» он почти не выговаривал. — Вон там, на пятом этаже, на балконе. Три ящика с тушняком мы заныкали. Забрать надо, пока там никого нет.
— Там? — Шустрый никак не мог понять, куда смотреть.
— Ох, ну ты чё, Боря? Вон, та хрущёвка, на пятом этаже, говорю же, где антенна висит. Вон, мы со Старым повязали туда платок на перила, смотри! Сгоняй туда, спусти их на верёвке, мы примем внизу. Давай быстрее, братан!
— Туда?
— Ты достал! Другой подъезд вообще!
— Да пальни трассерами, — подсказал я. — А то ты так показываешь, я бы и сам не понял, если бы не знал. И быстренько заберём, пока никто не понял, что там.
— Ща, — Шопен оживился и вскинул автомат.
Та-та-та!
Яркие трассирующие пули были хорошо заметны в вечернем сумраке.
— Я понял! — завопил Шустрый. — Я сейчас…
— Ëперный театр… ложись! — крикнул я.
— Чёрт-чёрт-чёрт, — запричитал Шопен. — Ухи береги!
Стоящий неподалёку от нас танк начал разворачивать башню. Мы упали на землю.
Ба-бах!
Волосы встали дыбом. С земли рядом с танком подняло в воздух пыль и отбросило мелкий мусор. А балкон, на котором мы спрятали трофейную тушёнку и натовские армейские сухпайки, найденные в одной из квартир при зачистке от боевиков, разлетелся на куски вместе с участком стены.
Люк на башне танка открылся, оттуда высунулась перемазанная голова в шлемофоне. Лицо чёрное, только зубы белели.
— Как мы туда попали с первого раза! — командир танка засмеялся. — А чё там было-то? Зачем вы туда указывали? Снайпер засел?
— Уже ничего там нет, — сказал я, потирая звеневшее после залпа ухо.
* * *
У Шопена была комната в общежитии, которое раньше принадлежало разорившемуся в приватизацию консервному заводу. Место так себе, опера уголовного розыска из ГОВД вообще могли там жить — в общаге постоянно то драка, то воровство, то поножовщина.
Кто мог, переселялся отсюда, остальные терпели и жили, ну а единственным, кого всё устраивало, был владелец ларька, где продавали спиртное. Ларёк со всех сторон обнесли решётками, из-за чего он напоминал ДОТ. Работал он круглые сутки, и покупатели постоянно там тёрлись.
Тачку мы оставили чуть дальше, у магазина через квартал отсюда, потому что у общаги с неё живо снимут не только магнитолу, но и колёса. Да и там такие ямы, что даже на «Ниве» сложно проехать.
Здание ещё вполне себе приличное, даже окна целые, но вот дорога к нему убита напрочь. Здесь будто проехала танковая дивизия, асфальт давно перемолот в пыль, кругом одни ямы.
Во дворе какие-то чумазые пацаны пинали мяч, но играли не в футбол, а в «выжигалу» — пинали мяч не в ворота, в людей. Мяч грязный и потрёпанный, но пацанов это не останавливало. Только и слышно жёсткие удары, приглушённый мат и вопли боли и восторга, когда кто-то попадал особенно удачно.
Вахтёра на входе не было, заходить можно было свободно. Мы сразу прошли на второй этаж и прошли мимо кухни, где на плите что-то кипело. Запах такой, будто кто-то решил сварить половую тряпку. Там же висели постиранные детские распашонки и бельё, скорее всего, кто-то кипятил их в кастрюле на газу.
— Тётя Ася, видать, приехала, — с лёгкой усмешкой заметил Царевич.
Линолеум под ногами то поднимался, то опускался. Его мыли регулярно, не запускали, но уже он протёрт до такой степени, что уже никогда не будет казаться чистым.
Дошли до самого конца коридора, по пути раздавив таракана. Царевич кивнул на одну дверь, и я постучал в тонкую белую фанеру. С той стороны раздался мат и какое-то пыхтение. Но едва мы подумали, что Шопен пригласил девушку, и мы застали их не в самый подходящий момент, как он открыл.
Тощий, в футболке не по размеру, в растянутых спортивных штанах, стриженный под машинку. Вытянутое веснушчатое лицо с длинным носом будто стало ещё острее, уши торчали. Пацан пацаном, но это он, наш Шопен, хитрый пройдоха, который прошёл с нами через всё.
Он уставился на нас и выглянул в коридор. Я протянул ему руку и крепко пожал.
— О, Старый, Царевич! — Шопен как и раньше, почти не выговаривал звук «Р». — Заходите, пацаны. Только дверь прикройте. А то увидят.
— Да у тебя пополнение, Толик.
— А? — переспросил хозяин комнаты. — Ну да. Знакомьтесь.
Вот мы и увидели, что он пытался скрыть. Прятавшийся под кроватью щенок овчарки, совсем маленький, увидел нас и неловко побежал к нам, виляя хвостом с такой силой, что его аж заносило.
— Бобик, Бобик, — ласково позвал собаку хозяин комнаты. — Только тише, братан, а то спалят и выгонят тебя. И меня заодно.
— Ты где его нашёл? — спросил Царевич.
— А? — переспросил Шопен. — Да выкинули, видишь? Ну а я подобрал на улице. Хороший пёс, хороший.
У щенка закрыт правый глаз, и, скорее всего, избавились от него по этой причине. Но он всё равно был позитивным и жизнерадостным. Он ткнулся мокрым носом в мою руку, потёрся о штаны, попрыгал у Царевича и вернулся под кровать, где ему была постелена старая куртка.
— Собак ты любишь, да, — вспомнил я и огляделся.
— А? Ну да, — он закивал. — А то всё Федьку нашего вспоминал, жалко. Ну а этот на него похож.
Комната чистая, хотя и понятно, что с собакой идеальную чистоту держать сложно. Кровать застелена
