За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг
Тольнак кивнул:
– Ну, могли. Только что с ним делать потом? Посгнивало бы все.
– А сушить?
Без накомарников, в это время? Мух бы покормили. Окан, правда, год назад без накомарников сушил, но они костры жгли неделю с сырых дров, менялись, один спит, двое работают. Так он говорит, проклял там все. Сушить!.. И они у сопок как раз были, где дров этих, а у нас?
– Все равно жалко, хотя бы одного.
– Да, у нас-то всё вяленое, домашнее вчера еще вечером кончилось. Сейчас это доедим, – Дерево показал на остатки тушки, – дальше будем впроголодь. Ну, может, до Болота чего-нибудь попадется, а потом только лепешки.
– Ничего, не страшно. Потом Лес, да? Там дров как раз сырых много будет, сюда переправим, – младший из братьев поднял от костра веснушчатое, улыбающееся лицо.
– Мы тебя там, Рыжий, закоптим, вдвоем с Ушастым.
– Вокруг засмеялись
– А что? У лесовиков, знаешь, как копченые Рыжие идут. Еще с прикупом назад вернемся. Там вообще все хорошо станет, только до деревни их дойти.
– С собой закоптишь! – сказал Суран.
В лицо ему заржали, он что-то буркнул и насупился. Чий отвернулся и посмотрел на Израна, тот сидел в прежней позе, облокотившись спиной о мешок, и глядел куда-то в темноту.
Что-то он, совсем сегодня, на себя не похож, первый раз такой, сколько его помню.
– А серьезно, как они выглядят, пацаны. Видел кто-нибудь? Высокие же, говорят, раза в полтора людей обычных выше.
– Да ну. Я их у прохода видел, ну вот через которых стадо это прошло, тут неподалеку между сопками. Там всегда в Торговое время народ собирается. Вот там я их видел. Обычные, кожа посветлее, бородатые, одежда другая, обутые все. Только не сапоги у них, вот такие короткие, и подошва отдельно не пришита, а вот так вот, сплошное идет, – Тольнак показывал на своей ноге.
Жалко, что есть хочется, а то закутаться бы сейчас в тент, пока они говорят, да поспать. Чий перевернул свою полосу, угли тут же с треском зашипели.
– А вот почему они от нас отличаются, никогда понять не мог, вроде, и живем с ними рядом, ближе к нам никого нет, а, язык разный, – Рыжий-старший загибал пальцы. – Одежда разная и лицом, ну вообще сложением отличаются, я понимаю, бродячий народ – они далеко…
– Да какая разница – далеко, близко. Это тут причем? На дальнем юге все как мы говорят, так там ближайшая из тех деревня, раза в четыре дальше, чем лесовики от нас живут…
– Больше, чем в четыре.
– Ну вот, даже больше, тем более, не в расстоянии дело ведь – наоборот все должно быть, – сказал Рыжий-старший.
– Почему?
– Ну, вот например, взять котел, и с одной стороны положить сметаны, а с другой стороны налить масло. Что получится? Получится, что с дальних краев и то, и другое будет чистым, а посередине со временем будет смесь, в одну сторону, от границы их соединения, она будет переходить в сметану, а с противоположной – в масло. Так? Все плавно понимаешь. Так и тут должно быть, по идее.
– А со временем, в котле, вообще должна остаться только смесь.
– Ага, почему не так? Ведь совсем непонятно.
– Их лиц Чий не видел, обняв колени, он глядел в огонь.
– Вы бы попроще тему выбрали, – сказал Ворот. – Должно быть, не должно быть, вы узнать так что- то собирались? …Что, Ворот? Что тебе? Узнать что-то собрался? Дети! У тебя же не получилось ничего. Значит, неправильно сравниваешь. Масло не масло. Как бы ни было там, оттого, что вы что-то нарешаете, ничего не изменится. Ну и чего гадать. Дети…. Масло…
С Воротом стали спорить, причем сразу все, доказывали каждый свое, противореча друг другу и самим себе. Так часто случалось, все то же, как и обычно. Сам Ворот спорить не стал, он игнорировал, издевался. Чий почти не следил, но понимал, что спорят уже между собой. На кой им надо убеждать его в чем-то, тем более что затея эта изначально бессмысленна – повод бы был. Действительно, как дети, а кто не так? Ворот, что ли, куда ему. У нас так принято, если разобраться, я человека три всего знаю, кто умел, кто пытается доводы твои слушать, а умнее всех Борода говорить умел, я же и сам, кроме вот этого, их обычного гвалта, когда общался по-другому, уже и не помню, у нас такое правило негласное: чем громче, тем убедительнее, а если орать начал, лицо противнику заплевал, так это совсем здорово.
…– Не, мне все-таки кажется, что правильно, – говорил Кольма, – ну, а как еще быть может. Да погоди, а в это я вообще не верю, что она широкая сильно. Да, Высокая Степь, как наша, ну, может, чуть больше, не в три же раза, не верю. А тут ясно же. Не понимаешь? Понятно же. Чего? А мне понятно.
Вот молодец, дурак. Вот такие у нас доводы «Мне кажется так… Не в три же раза, не верю… Ясно». Почему ясно? Потому что кажется, потому что верю, потому что ясно, а в это не верю, потому что не ясно. Спроси у него, «как спорить нужно – доводы свои приводить?» Согласится, конечно, «но только тут-то и так понятно», и убеждает, доказывает. Хотя на деле ничего не знает. В три раза, любой караванщик скажет, что Высокая Степь раз в пятьдесят шире, может больше конечно, это только то, где они сами бывали, а в длину вообще неизвестно.
Но сильнее всего раздражало не это, а то, что при таком вот образе мыслей, при таких рассуждениях, разница между ним и, допустим, Бородой не ощущалась. Он не хуже решал какую-нибудь бытовую проблему, даже наоборот, может и сообразительнее показаться. Весь мир такой – огромная толпа пустоголовых, за спинами которых теряются умные, их мало, они тонут в ней, они не нужны в этом простом мире, в котором никогда не слушают их разумные доводы.
Ему вдруг захотелось накричать, он почувствовал злость, дать в лоб с размаху и даже можно не кулаком, не обязательно в кровь, просто чтоб замолчали, и орать в ничего не понимающую испуганную морду с широко открытыми глазами, объяснить ему все: что он дурак, что он ничего не понимает, что ему, твари, дураку, надо молчать и слушать, и пытаться думать. Чий понял, что ему больно, и это не только голова, разболевшаяся по-настоящему, он, оказывается с силой давил большими пальцами в подмышки рук, которыми обхватил колени. Чий сердито, с шумом выдохнул. И заметил, что сбоку за ним наблюдает Тольнак,
