За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг
– И хорошо, что не бывает, если бы было наоборот, здесь бы не мы жили, а бродячий народ. Смели бы нас, и все.
– Почему?
Силы неравные слишком. Во сколько их раз больше?
– До сих пор ведь не смели, хотя и пытались. Да и почему ты считаешь, что их много очень.
– Что пытались? Грабили нас. На время сюда заходили, когда у них голодно, так это ерунда. Говорят же, что Деревня раньше в другом месте находилась, а после войны перенесли, так опять же, старики говорят, из-за голода к нам тогда ломанулись. Тогда в Высокой Степи голод сильный был. Но у нас они долго кормиться не могут – нечем. А насчет того, что много их, так это голову иметь просто надо. Мне Караванщики такого рассказывали!
Краюха бездумно покивал, не глядя на него. Спорить он не собирался. Во-первых, неинтересно, а во-вторых, и это главное, все еще продолжал дуться.
У Чия от их разговора возникло странное ощущение. Он представил, как быстротечна человеческая память: всего каких-то четыре-пять поколений родилось и выросло с момента той войны, которая изменила жизнь его народа, а уже теперь о ней мало что помнят, почти ничего, и точно никто не задумывается. Ему рассказывал дед Кунар, услышавший об этом от своего отца. Это ведь было событие – битва, как потом ушли на сопки и полтора года жили там впроголодь до тех пор, пока основная масса переселенцев, съев пастбища и превратив их в пыль, не отошла назад, и тогда они спустились и вырезали те несколько общин, что осели в Низкой Степи, и как потом решили перенести Деревню туда, где она стоит до сих пор. И уже теперь об этом мало что известно. Пройдет еще столько же, и к этим событиям, потерявшим реальный облик и обросшим небылицами и домыслами, станут относится, как к пустым, полупонятным сказкам. Это даже теперь почти что так.
Это оскорбительно, наверное, но удивляло не это, ему казалось, что он почувствовал промелькнувшее присутствие чего-то еще, важного. Того, что не замечать нельзя. Чего-то…
Война. И, вероятно, так уже случалось не раз и не два. А ведь это были люди, такие же, как и мы, и у них были свои герои той войны, которые умерли и забыты, и горе, и ночное бегство… под свет пламени пожаров, плач детей и куча чего еще, а теперь ничего этого нет, об этом просто не помнят. «Ну, воевали, так воевали, теперь не воюем» – четыре-пять поколений…
Вот опять. Ощущение чего-то важного снова промелькнуло совсем близко, и Чию показалось, что вот сейчас он что-то поймет. Он опять не понял, но вместо этого вдруг почувствовал бездну человеческой древности почти физически. Вдруг очень подробно и реалистично представилось, так что аж заворожило.
Да, так уже было, и не раз, и не два, только о тех разах, естественно, уже никто и не помнит, и, возможно, даже не тысячу раз, а что было сто поколений назад? Л пятьсот? Ведь когда-то же они пришли сюда, на эти бурые равнины, и у них были свои герои.
И за всеми мыслями, облеченными в слова, перед взором все время, пока он пытался это себе объяснить, лежала эта самая Древность, почти видимая и осязаемая, которая все это образовывала, включала в себя и содержала. Величественная и массивная, протянувшаяся до предела воображения, до сизой дымки его горизонта.
Чий еще долго об этом думал. Больше они не разговаривали, мешок мерно двигался от ходьбы на боку, от него болело плечо. Краюха отстал, его не было слышно, и Чий не оборачивался. На предплечье ему упал большой прыгунок. Он взял жука двумя пальцами за панцирь, перевернув вниз глянцево-блестящей спиной. Тот истерично заработал лапками, кажущимися обутыми в малиновые сапожки.
Почему-то вспомнился хутор Кунара. Не тот, в котором он живет теперь, а старый, за оврагом, времен его раннего детства, заросший мшельником с красивыми длинными листьями, и большой полянкой в зарослях у стены, у которой они играли с братом в «Лес», и он любил мечтать, оставаясь один, там было такое место: он ложился головой к кустам, в самую сырость, затылком к корням, и смотрел на него через ветки. Вот как раз на поляне там и в овраге, еще дальше от дома, за ней всегда было очень много прыгунков почему-то. Даже зимой, когда их не встретишь, там они все равно оставались, забивались в щели у избы и, если потыкать прутиком, обязательно вылизали, смешные, сонно-заторможенные…
Он выкинул жука в траву, и тот тут же пропал из виду, потерявшись в зарослях.
А еще там была тенистая жилая комната. Прохладная, в которой всегда чуть заметно пахло сухой звериной кожей и чем-то еще, как будто щенками, кажущийся огромным, молодой еще Кунар. Чия всегда туда тянуло, там было интересно и совсем не так, как дома.
«Воспоминания бывают разные», - подумал он. Ведь он помнит все это, хотя столько лет прошло, но есть разница между этим и событиями месячной давности. Дело не в том совсем, что «хутор» – это было очень давно, и все подробности позабылись, в отличие от того, как они с ручьевскими бились, оба раза, на дороге, и потом когда «вопрос убить» ходили – тут все оставалось очень свежо и помнилось, значит, лучше. Нет, дело было совсем в другом. Как раз эти именно детские воспоминания удивительно хорошо сохранились, но уже только как картинки. Себя в них видно не было, времени прошло очень много, обрывки чувств и картинки перед глазами чужого, постороннего маленького человека. Его там уже не было. А с Рябым бился он. И, наверное, это правильно. Видимо, так и должно быть.
«Хотя нет», – вспомнил он, одно воспоминание там есть и его. Как раз оттуда же. Именно на старом хуторе у Кунара он впервые увидел смерть. Они где-то неподалеку играли с братом, этого он не помнил точно, скорее всего, там же на поляне, помнил только, что день был особенно веселый. А дальше они, разгоряченные, входят в избу, и в ней на полу в заляпанной кровью ветоши лежала половина скотьей туши. Это было шоком, губы, застывшие в крике, стеклянные глаза. Появился откуда-то дед Кунар, со смехом принялся его успокаивать. А он рыдал в голос.
Этот все был Чий, так же как и с Рябым, только другой, но он. И потом тоже, когда поругались с братом, который весь день потом издевался и дразнил. Драр, там в избе, не плакал – ему было интересно. А
